Л. Н. Толстой в последний год его жизни

И еще рассказывал Лев Николаевич о слышанном им от японца.

14 июня.

Лев Николаевич ходил в находящуюся поблизости деревню, где у крестьян размещены, под надзором фельдшера, пятьдесят умалишенных из находящейся близ психиатрической лечебницы. Разговаривал с ними. Некоторыми успел заинтересоваться, но, видимо, думал найти для себя в этой прогулке больше интересного, чем нашел, потому что рассказывал о своих впечатлениях без особенного одушевления.

Был доктор Карл Велеминский из Праги, чех, «учитель немецкого языка на реальном училище», как сообщил о нем милый Душан. Он приехал со специальною целью: подробнее ознакомиться с педагогическими взглядами Льва Николаевича. Лев Николаевич уделил ему довольно много времени, в течение которого Велеминский имел возможность расспросить Толстого об его отношении к отдельным научным дисциплинам и к школьному преподаванию вообще.

Об энтографии Лев Николаевич говорил, что ее задача не изучение внешней стороны жизни известной народности, не того, во что люди одеваются, в чем помещаются, а того, во что они веруют, какой смысл придают жизни.

Велеминский задавал свои вопросы на немецком языке, Лев Николаевич отвечал по — русски.

Беседа шла в столовой при всех. Тут же записывали за Львом Николаевичем четверо и даже больше людей: Владимир Григорьевич, Алеша Сергеенко и другие. Этакое старание было даже неприятно, и я нарочно ничего не записывал.

О сборнике киевских студентов по вопросу о самоубийствах Лев Николаевич сказал:

— Наивный сборник молодежи. Самонадеянность: «мы, молодежь»… Между тем молодые люди тогда-то и хороши, когда они скромны.

Говорил:

— С детьми стоит поработать. Я не столько говорю о маленьких, но вот так, начиная с четырнадцатилетнего возраста. Среди них из ста бывает двое таких, над которыми можно поработать, из которых что-нибудь выйдет.

Приходили дети из соседнего приюта с цветами для Льва Николаевича. Он благодарил их, а Владимир Григорьевич роздал им портреты Льва Николаевича и книжки.

15 июня.

Лев Николаевич немного нездоров. Приходил директор психиатрической лечебницы из Мещерского, но не был принят. Вечером Лев Николаевич все-таки вышел в столовую и сел за шахматы с своим постоянным теперешним партнером А. Д. Радынским.

Рассказывал, что читал «Записки лакея» А. П. Новикова ^[212] , служившего и у Сухотиных, переписанные на пишущей машинке. Восхищался ими.

— Начал читать и не мог оторваться: так интересно!

По предложению А. К. Чертковой, стали читать «Запйски» вслух. Обязанность эта выпала на мою долю. Играя в шахматы, Лев Николаевич все-таки внимательно следил за чтением: некоторые места просил пропускать, смеялся при описании комических подробностей барской жизни, наконец исправлял мои многочисленные почему-то сегодня ошибки в ударениях.

212

«Записки лакея, или Правдивая история рабской жизни» — крестьянина А. П. Новикова, знакомого Толстого, где рассказывается о его 26-летней службе лакеем у князя Г. П. Волконского. Часть рукописи была получена и прочитана Толстым еще в апреле 1904 года. В письме автору от 22 апреля он заметил, что в рукописи «прекрасно описаны жизнь в деревенской нужде и потом в глупой барской роскоши» и что «она в высшей степени интересна» (т. 75, с. 85). Полностью сочинение А. Новикова никогда не публиковалось, частично с названием «Народ и господа»— «Свободное слово», 1905, № 17.

— Не правда ли, как интересно? — спросил Лев Николаевич, когда мы оставили чтение по окончании им шахмат. — Но, к сожалению, у него есть преувеличения в описании барской жизни, преднамеренное сгущение красок…

Попрощался и ушел.

16 июня.

С Чертковым Лев Николаевич осматривал психиатрическую лечебницу в Мещерском. Руководил осмотром директор. И он и все врачи были с гостями очень любезны. Вечером Лев Николаевич делился впечатлениями. Говорил:

— Все-таки думал, что впечатление будет сильнее, что меня больше взволнует. Должно быть, не сильное впечатление было оттого, что мы видели всех больных сразу, было много интересного… Сильнее бы действовало, если бы мы видели одного больного…

Приятно поразило Льва Николаевича доброе отношение врачей и низших служащих к больным.

— Как это хорошо — доброе отношение к больным, да и ко всем! Ведь вот эта бывшая учительница: я немного стал ей перечить, а как она взволновалась. Она жаловалась, что ей дают не ту пищу, которая ей полезна. Я говорю, что доктора ведь, наверное, знают. А когда стал прощаться, то она мне руки не подала. «Я не могу вам подать руки, потому что мы с вами расходимся во мнениях…»

Говорил:

— Удивительно то, что для врачей больные — это не люди, которых жалеешь, а это тот материал, над которым они должны работать. И, пожалуй, это так и нужно, чтобы не распускаться.

Льва Николаевича интересовало отношение больных к религиозным вопросам. Один, на вопрос, верит ли он в бога, ответил: «Я — атом бога», а другой: «Я в бога не верю, я верю в науку». Второй ответ особенно поразил Льва Николаевича.

Между прочим, по дороге в больницу Льва Николаевича остановил крестьянин.

— Что вам? — спросил Лев Николаевич.

— Да я слышал, что вы счастье отгадываете, — ответил тот.

Он обратился ко Льву Николаевичу как к знахарю. Лев Николаевич сделал то, что мог сделать, объяснил крестьянину свое понимание жизни.

Вообще за эти дни, то есть за время пребывания у Чертковых, Лев Николаевич, по — видимому, чувствует себя очень хорошо. Всегда такой оживленный, разговорчивый. Думаю, что он отдыхает здесь после всегдашней суеты у себя дома. Да и самая сравнительная простота чертковского домашнего обихода, как мне кажется, гораздо больше гармонирует со всем душевным строем Льва Николаевича, чем опостылевшая ему «роскошь», а главное, хоть и не полная, но несомненная аристократическая замкнутость яснополянского дома.

17 июня.

Лев Николаевич работал снова над предисловием к «Мыслям о жизни», которое переписывается для него почти каждый день по два раза. Говорил, что теперь кончил его, только дал еще для просмотра Владимиру Григорьевичу.

— Кажется, кончил, — говорит Лев Николаевич, — признак тот, что у меня мозг хорошо работает.

После обеда (в час дня) Лев Николаевич ездил верхом в сопровождении Владимира Григорьевича в соседнее село Троицкое.

Встретили по дороге даму — дачницу, приветливо поклонившуюся. Лев Николаевич, по словам Владимира Григорьевича, снял шляпу и раскланялся, «как маркиз».

Владимир Григорьевич рассказывал также о всегдашней привычке Льва Николаевича ездить там, где труднее.

— Все косогоры и рвы, какие есть на пути между Мещерским и Троицким, он проехал, — шутил Владимир Григорьевич.

Кто-то стал говорить о том, как на днях Лев Николаевич перебрался через отверстие в плетне и перед удивленной домашней экономкой, вдруг появился, как она рассказывала, «прямо из помойной ямы».