Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1

Некоторые из предков Льва Николаевича, а в том числе и тетушка П. И. Юшкова, удалялись в конце своей жизни в монастырь [320] .

Со Львом Николаевичем религиозный переворот начался в 1876 году. Тогда он стал посещать церковь, запирался утром и вечером в кабинете, как сам говорил, чтобы помолиться богу. Он ходил пешком в известный монастырь Оптину пустынь. В духе его замечался упадок веселого настроения и стремление к кротости и смирению. В этом фазисе его религиозных воззрений я с ним расстался. Это было в сентябре 1878 года. Сестра писала мне после этого на Кавказ, что он сделался настоящим христианином.

320

Будучи в монастыре, покойница навещала семью Льва Николаевича и в одно из таких посещений заболела и умерла в Ясной Поляне. (Прим. С. А. Берса.)

Вот что по этому поводу писала мне сестра на Кавказ в письме от 2 февраля 1881 года:

«… Если бы ты знал и слышал теперь Лёвочку! Он много изменился. Он стал христианин самый искренний и твердый. Но он поседел, ослаб здоровьем и стал тише, унылее, чем был. Если б ты теперь послушал его слова, вот когда влияние его было бы успокоительно твоей измученной душе…»

Если Лев Николаевич гениальный человек и если поэтому душевная жизнь и энергия его шире и сильней, чем у прочих, то спрашивается, как велики были его страдания, когда религиозные сомнения мучили его и, по его собственным словам, едва не довели его до самоубийства? Зная его столько лет и читая его «Исповедь», я ужаснулся, когда передо мною развернулась картина его душевных страданий. Это волнения моря в сравнении с волнением небольшого пространства воды!

Замечательно, что с началом религиозного переворота Лев Николаевич одновременно обновил не только надгробные памятники своих родителей и родных, но и портреты своих предков, а также и фамильные печати. Но видимой связи в этом я не усмотрел.

Если тщеславие и гордость свойственны всем людям, то Лев Николаевич имеет право на эту черту больше других.

В моем присутствии он сам сознавался в своей гордости и тщеславии. Он был завзятый аристократ и, хотя всегда любил простой народ, еще более любил аристократию. Середина между этими сословиями была ему несимпатична. Когда, после неудач в молодости, он приобрел громкую славу писателя, он высказывал, что эта слава – величайшая радость и большое счастье для него. По его собственным словам, в нем было приятное сознание того, что он писатель и аристократ.

Конец ознакомительного фрагмента.