La Pesadilla

Томас ее не узнал.

– Спасибо, - произнесла Элиза и перехватила пакет. Тот, казалось, стал еще тяжелее.

– Вам помочь?
– спросил он, все так же придерживая ее за локоть.

– Не откажусь.

Право, как она вообще могла даже помыслить об отказе?

Нет, она еще не сошла с ума. Тем более пакет действительно был очень и очень тяжелый.

Руки чуть заныли от усталости, когда Том забрал у нее пакет. Том пропустил ее вперед и закрыл за ними дверь парадной.

Не сговариваясь, они поднимались медленно, на секунды останавливаясь на каждом лестничном пролете и украдкой улыбаясь друг другу. Том коснулся ее руки, когда отдавал пакет перед дверью квартиры миссис Элиот.

– Вы живете здесь?
– спросил он несколько напряжено. Видимо, он помнил мистера Элиота.

– Нет, - Элиза покачала головой.
– Я раньше работала здесь: сидела с близняшками. А сейчас я просто в гости.

– Хорошо, - улыбнулся Том и приподнял шляпу, прощаясь.
– Надеюсь, мы еще увидимся...

– Элиза.

– Элиза. До встречи.

– До свидания, - Элиза не удержалась и тоже коснулась на прощание его руки.
– Я приду через неделю. В это же время.

Том, успевший отойти на пару шагов, обернулся. Элиза прикусила губу. Не следовало ей говорить последнюю фразу, ой, не следовало.

– Я буду ждать.

Элиза еще долго стояла на лестничной площадке, чувствуя, как сильно бьется ее сердце.

В этот момент она забыла обо всем. И об идущей войне, и о смутных слухах о загадочной болезни, которая набирала силу и уверенно шла по всей стране.

Сейчас Элиза была просто счастлива.

*По одной из версий именно 11 марта на одной из военных баз были выявлены первые случаи заболевания на территории Соединенных Штатов. Но военная цензура - такая военная цензура, что писать о подобном начали только в мае - июне.

***

Элиза сама не заметила, как дошла до нужного ей дома. Самый большой и самый красивый, он всегда нравился Элизе. Было в нем какое-то свое очарование, которое невозможно объяснить словами. Словно вышедший из сказки, с украшенными балконами и барельефом, он совсем не был похож на обычные скучные серые здания, что стояли в округе.

Здесь жили близняшки Мэри и Мари. Здесь жил и Томас. И сейчас Элиза пришла именно к нему, а не к девочкам.

Еще каких-то полгода назад об этом невозможно было и подумать. Незамужняя девушка идет к холостому мужчине без сопровождения: где это видано?

Но сейчас, когда не хватало даже врачей и медсестер, палаточные госпитали были на любой доступной площадке, а люди умирали тысячами, подобные приличия волновали мало.

И уж точно не волновали Элизу. Она спешила на встречу, которую про себя, практически тайком, называла "свиданием".

Томас был галантен и вежлив. На протяжении нескольких месяцев наливал ей легкое вино, кормил сладостями, которые достать сейчас было почти невозможно, слушал ее рассказы и целовал на прощание руку, с каждым разом прикасаясь губами к ее ладони все дольше и дольше.

Элиза не говорила никому об этих встречах. Это было ее и только ее. Как ожившая мечта, как хрустальные туфельки у Золушки, которые даже трогать было страшно. Все это казалось миражом, который растает от первого же косого взгляда.

Пусть Том и был совершенно реален - Элизе все равно было страшно.

Но еще страшнее становилось при мысли, что все происходящее она попросту придумала.

Хоть Том и оказался не таким, каким она его себе представляла. Как и многие немцы (не то, чтобы она со многими была знакома, но все же), Том был педантом. При Элизе же мыл бокалы и чашки, словно по линейке ставил их в шкафу. Сердился, если ему делали замечания, и замыкался, стоило диктору по радио заговорить о войне и о Германии.

Это вообще было для него самой настоящей "больной" темой. Они с Элизой едва не разругались навсегда в самом начале июня, когда та спросила, почему Том вернулся в Америку.

Позже он рассказал, что не хочет воевать, что из родной страны пришлось буквально сбегать, но все это он рассказал потом.

Том любил свою страну, но не хотел участвовать в европейской мясорубке, и кем была Элиза, чтобы осуждать его за это?

Достаточно было всех тех косых взглядов, что бросали на него окружающие, узнав, откуда он.

Не все ли им было равно, откуда был человек, который пытается их вылечить, ежеминутно рискуя собственной жизнью?

С Томом оказалось легко спорить. Они оба легко находили поводы для мелких ссор, но оба так же легко успокаивались и потом со смехом вспоминали причины их разногласий.

Наверное, именно так выглядело самое настоящее счастье: спешить к любимому человеку, который тебя ждет. И вы оба пережили этот день, выжили посреди этой пляски смерти несмотря ни на что.

Ходили слухи, что скоро законодательно запретят прикасаться друг другу, чтобы не заразиться. В таком случае они окажутся самыми большими преступниками во всем городе.

Потому что не прикасаться к Тому Элиза уже не могла.

И не хотела, что уж тут кривить душой.

Сегодня она поцеловала Тома первой, стоило ему открыть дверь. Чувствовала, как тот улыбается сквозь поцелуй, как крепко ее обнимает. Слышала, как захлопывает входную дверь

Квартирка у Тома была крошечная: комнатка, в которой было сложно развернуться, кухня, которая была еще меньше. Но Элиза искренне любила эту квартиру. Каждый предмет мебели: продавленный диван, на котором Том обычно спал, шаткий стол у окна, где постоянно лежали бумаги и книги. Элиза любила сидеть вечерами в старом кресле и читать французских классиков или немецких поэтов. Раньше она не слишком любила это занятие, но у Тома слишком ярко горели глаза, когда он цитировал Гете или других поэтов, чьих фамилий Элиза не запомнила.

Она помнила только Тома. Его голос и его интонации.

И любила его.

Большего для счастья ей и не нужно было.

Бывало, вечерами Том читал ей стихи не из книги, а из старой потрепанной тетради, обычно запертой в верхнем ящике стола.

Раньше, еще до четырнадцатого года, та принадлежала его брату (еще одна тема для разговора, находящаяся под запретом), и Том доставал ее только по особенным случаям.

И сегодня она лежала на столе, открытая где-то посередине.

Элиза осторожно коснулась ее страниц. Брат Тома писал небрежно, оставлял кляксы и варварски сгибал страницы. Элиза почти не понимала немецкий, а этот нервный почерк и вовсе казался ей, скорее, затейливым рисунком, чем связным текстом.

Том появился на пороге комнаты через пару минут, неся в руках две дымящиеся кружки. Кружки были огромные, не чета тем чашкам, которые стояли у миссис Элиот, с почти стершимся узором и сколотыми краями.

Кажется, Том привез их еще из Германии.

Их чаепития проходили в тишине. Том обычно в это время что-то дописывал, а Элиза бездумно листала книги, не вникая в смысл строчек.

Это было самое прекрасное время дня. Когда они оба дома, когда они оба понимали, что выжили и не заболели.