Лабиринт Фавна
Шрифт:
– Нет! – выговорила она наконец и попятилась. – Нет, я…
Фавн вскинул голову, со скрипом распрямляя спину.
– Вы – принцесса Моанна…
– Нет-нет! – возразила Офелия. – Я…
– Дочь короля подземного мира, – перебил Фавн.
Что он такое говорит? Его слова напугали Офелию сильнее, чем ночь, и это странное место, и то, что она так далеко от теплой маминой постели. Мы мечтаем о магии, но истинная магия – это очень страшно.
– Нет! Нет! – повторила девочка. – Меня зовут Офелия. Моя мама – швея, а папа был портным. Честное слово!
Фавн уверенно покачал рогатой головой. Офелия чувствовала его нетерпение,
– Чепуха, ваше высочество! – Он нацелил на нее когтистый палец. – Вы родились не из человеческого чрева. Вы рождены луной.
Феи дружно закивали. Лунный луч пробился в колодец, словно подтверждая слова Фавна, и крылья фей засеребрились в его свете.
– Посмотрите на свое левое плечо, – сказал Фавн. – Вы увидите знак, что все так и есть, как я говорю.
Офелия посмотрела себе на левое плечо, не решаясь сдвинуть кофту и обнажить кожу. Она сама не знала, чего боится больше – что Фавн солгал или что он сказал правду.
Принцесса!
– Ваш настоящий отец велел нам открыть врата по всему свету, чтобы вы могли вернуться домой. Эти врата – последние.
Фавн обвел рукой помещение, где они стояли.
– Но прежде чем впустить вас в его царство, мы должны вас испытать и убедиться, что ваша сущность осталась прежней, что вы не превратились в смертную. Для этого… – Он снова сунул руку в торбу. – Вы должны выполнить три задания, прежде чем наступит полнолуние.
Он вытащил из торбы книгу – такую большую, что непонятно, как она там помещалась. Переплет у книги был из темно-коричневой кожи.
– Это Книга судеб, – сказал Фавн, отдавая книгу Офелии.
Узор у него на лбу двигался и перетекал, как рисунки ветра и волн на песке.
– Откройте ее, когда никого не будет рядом…
Затем он дал ей небольшой мешочек. Офелия встряхнула мешочек, и что-то внутри забренчало, но Фавн ничего не объяснил, только смотрел своими светло-голубыми глазами.
– Книга покажет будущее, – сказал он, вновь отступая в тень. – И что нужно сделать.
Офелия с трудом удерживала тяжелую книгу в руках. Чуть не выронила, пока открыла.
Страницы в книге были совершенно чистые.
– Здесь пусто! – сказала Офелия.
Но Фавн уже исчез, и феи тоже. Остались только ночное небо над головой и рисунок лабиринта под ногами.
7
Зубы острее бритвы
Бритва Видаля была чудо, а не бритва – блестящее лезвие острей, чем волчьи зубы, рукоятка из слоновой кости, сталь произведена в Германии. Видаль взял эту бритву с витрины разграбленного магазина в Барселоне. Первоклассный был магазин, там продавались отменного качества товары для джентльменов: дорожные несессеры, наборы для бритья, курительные трубки, авторучки и черепаховые расчески. Но Видаль относился к своей бритве не как к простому бритвенному приспособлению. Это было орудие, позволяющее человеку кусать и кромсать. Бритва для своего хозяина – словно острый зуб или коготь.
Люди так уязвимы, у них нет ни мохнатой шкуры, ни чешуи, чтобы защитить мягкую плоть. Поэтому Видаль каждое утро с великим старанием превращал себя в опасного зверя. Пока бритва проходилась по его щекам и подбородку, острота ее становилась частью владельца. Видалю нравилось представлять, что с каждым движением его сердце делается железным. Он любил смотреть, как лезвие дарит лицу блеск и порядок, которых
недостает проклятому захолустью, куда его отправили в ссылку. Он не успокоится, пока мерзкий лес не станет таким же, как чисто выбритое лицо в зеркале, когда бритва закончит свою работу.Порядок. Сила. И красивый металлический блеск. Да, все это он утвердит здесь. Острые лезвия с легкостью режут деревья и людей.
Приведя в порядок лицо, следовало, разумеется, начистить сапоги. Отполировать их так, чтобы блестели, отражая солнечные лучи. «Смерть!» – шептала сапожная кожа в своей сияющей черноте, и, вдыхая дым первой утренней сигареты, Видаль воображал, как грохот марширующих сапог приятно смешается с музыкой включенного спозаранку патефона. Веселенькая музыка, которую слушал Видаль, странно противоречила бритве и сапогам. Она выдавала, что для него жестокость и смерть – всего-навсего танец.
Когда Видаль наводил окончательный лоск на сапоги, Мерседес принесла ему кофе и хлеб.
Она невольно задержала взгляд на двух тощих кроликах, лежащих на столе рядом с карманными часами, которые слугам было строжайше запрещено трогать. На кухне все утро сплетничали о том, что Видаль сделал с браконьерами – а ведь они просто старались прокормить семью. Отец и сын. Мерседес взяла с подноса жестяную кружку с кофе и поставила ее рядом с кроликами. Такая жестокость… Слишком много она здесь видела жестокости. Иногда ей казалось, что все это налипло на ее сердце, словно плесень.
– Мерседес!
Когда Видаль звал ее по имени, это всегда звучало угрожающе, хотя он говорил негромко, будто кот, прячущий когти под бархатной шерсткой.
– Приготовь этих кроликов к завтрашнему обеду.
Она взяла их, осмотрела чахлые тушки.
– Слишком мелкие, что с них приготовишь?
Где сейчас те больные девочки, которым несли этих кроликов?
Во дворе какой-то солдат показывал другим, как старик просил пощадить его сына, и с хохотом рассказывал, как Видаль застрелил обоих. Неужели они такие безжалостные от рождения, все эти солдаты, которые рубят, жгут и убивают? Когда-то они были детьми, вот как Офелия. Страшно за нее. Девочка слишком невинна для здешних мест, а мать слабая, не сможет дочку защитить. Она из тех женщин, что ищут силы в мужчинах, а не в собственной душе.
– Ну что ж, – сказал Видаль. – Тогда потуши их, и с окорочков мясо в дело пойдет.
– Слушаю, сеньор.
Мерседес заставила себя смотреть ему в глаза.
Она не опустила взгляда, когда Видаль встал, хоть и боялась, что он увидит ненависть в ее глазах. Но отведенный взгляд он примет за признак вины и страха, а это намного опасней. Вина разбудит в нем подозрения, а почуяв страх, он войдет во вкус.
– Кофе пережженный. – Видаль всегда норовил встать к ней вплотную. – Сама попробуй!
Мерседес взяла черную жестяную кружку левой рукой – в правой она держала кроликов. Мертвые зверьки. Скоро и ты, Мерседес, будешь такой же мертвой, шепнуло сердце. Если станешь и дальше делать то, что делаешь.
Видаль наблюдал за ней.
– Мерседес, ты должна проверять такие вещи. Ты же домоправительница.
Он положил ей на плечо руку, такую гладкую и чистую. Потом повел ладонью вниз по ее рукаву. Мерседес хотелось, чтобы платье было более плотным. Сквозь заношенную ткань она чувствовала его пальцы.