Лабиринт
Шрифт:
– Ну и что вы об этом думаете? – спросил я, прочитав надпись и тут же сам ответил на свой вопрос. – Это же форменное издевательство! Лично я не собираюсь ничего петь!
Сначала нас заперли в этой комнате, которая вовсе не оказалась кабинетом Леандро. Впрочем, кто знает, может это действительно его кабинет. Но его-то здесь нет!
А теперь еще и требуют спеть колыбельную песню для орущего нам под ухо невидимого младенца!
– Я тоже не собираюсь. Вот еще! – сказал Марк.
– Ребята, хватит возмущаться! – сказала Берта.
– Нет, я буду возмущаться! Все, хватит! Я больше идиотские
– Боюсь пока у нас по-прежнему нет другого выбора. Нам нужно играть по его правилам. – сказала Берта.
– Нет! Хватит играть по его правилам! Я не намерен больше выполнять никаких указов Леандро! – сказал я.
– И что же мы будем просто сидеть? – воскликнула Берта. – Мы даже шевельнуться не можем!
Плач невидимого младенца тем временем все усиливался.
Я с раздражением вздохнул.
– Ребята, давайте петь песню! – сказал Томас.
– Нет! Я сказал же, что не буду петь! Если тебе так сильно хочется, сам пой! Или что, ты не хочешь выглядеть по-идиотски в одиночку? – ехидно спросил Марк.
Томас насупился. Марк попал в точку.
– Ладно, черт с вами со всеми! – сказала Берта. – Я одна спою!
Берта запела мелодичным голосом колыбельную:
– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…
Однако младенца это не успокоило. Он еще громче закричал.
Марк не выдержал криков и тоже затянул.
– Баю-баюшки, баю, не ложися на краю! Придет серенький вол-чок, и укусит за бо-чок!
Марк пел ужасно!
Своим грубым голосом он не спел, а проорал эти слова.
– Марк, тебе просто противопоказано петь! – сказал я, морщась.
Младенец был того же мнения.
От этой колыбельной он разошелся еще сильнее.
Я чувствовал, что еще немного и моя голова взорвется.
В одно ухо мне орал младенец, а в другое громко фальшивил Марк.
– Марк, замолчи! – взмолился я. – Хватит!
– Да что не так?! – спросил Марк.
– Ты не поешь, а орешь! Не видишь, что ли, от твоего ужасного пения он орет еще сильнее!
– Не нравится, сам придумай, как заткнуть этот ор. – ответил Марк и замолчал.
– Ладно, – вздохнул я. – я уже готов спеть эту чертову колыбельную, лишь бы только он заткнулся.
«Берта права, у нас нет другого выбора. Да и Томас, возможно, прав и Леандро действительно маг. А значит в любой момент он может сделать с нами все, что ему заблагорассудится. Сейчас мы не можем двигаться, а если мы откажется петь, кто знает, что он сделает в этом случае. Лучше его не злить. Так что надо делать то, что от нас требуют» – подумал я, но тут же снова засомневался в версии Томаса: «Нет, я совершенно не могу поверить в то, что Леандро маг! Вероятно, есть какая-то хитрость, которая позволяет ему это с нами проделывать, но это явно не магия! Тогда что? Фокусы? А что, это вполне возможно…»
Крик младенца стал еще громче и я, прервав размышления, затянул колыбельную:
– Спи моя гадость, усни.
В доме погасли огни.
С полочки капает гной.
Спой эту песню со мной.
Видимо, пел я и в самом деле гораздо лучше Марка.
Хотя до пения Берты я все равно тоже не дотягивал. Уж не знаю, чем не угодила младенцу
песня Берты. Возможно, она была для него слишком милая. А вот на мою песенку младенец отреагировал благодушно.Наверное, эта песенка больше отвечала нраву младенца и лабиринта, потому как после моего исполнения плач прекратился и в ту же секунду, как и было обещано, с нас было снято оцепенение. Мы вновь могли шевелиться и, не желая больше здесь задерживаться, бросились к двери, которая к нашей радости в этот момент распахнулась сама по себе.
– Ну, Алекс, ты молоток! – сказал Томас. – Так быстро заткнул младенца, а еще петь не хотел.
Я улыбнулся.
– Меня больше радует, что дверь открылась. – сказал я. – Лучше продолжать путь, пусть даже по этому лабиринту, чем сидеть на одном месте.
Однако обрадовались мы рано.
В этот момент в комнату ворвался огромный пес.
***
Черный доберман злобно на нас посмотрел и, преградив дорогу, зарычал.
– О нет! – простонал я. – Ну когда всему этому придет конец?! Что теперь будем делать?
– Ну, надо как-то его задобрить… – сказал Марк, с опаской глядя на пса.
– Интересно, как?
– Надо дать ему что-нибудь вкусненькое… – сказал Томас.
– Аа, ну да, точно! – усмехнулся я. – Мы же все набрали в карманы по килограмму сарделек специально вот для таких случаев! – саркастически сказал я.
– Алекс, блин! – Марк нахмурился.
Внезапно пес прекратил рычать. На наших глазах его поведение совершенно переменилось.
Он вильнул хвостом и высунул язык, сразу став этаким добряком.
Затем он стал прыгать на месте.
– Что это с ним? – спросил Томас.
Я пожал плечами, с удивлением глядя на пса, который совсем недавно готов был вцепится нам в глотку, а сейчас весело играется.
– Он так быстро переменился. Как-то это странно… – сказала Берта.
– Тут все странно. – сказал я мрачно.
Пес тем временем остановился и, выжидательно на нас посмотрев, тявкнул.
– Кажется он зовет нас за собой. – сказал Марк.
– Мм… По-видимому да. Что ж, идемте. – сказал я.
– Погодите, а что если… он опять взбесится? – спросил Томас.
– Нам все равно надо выйти из этой комнаты. Или ты собрался сидеть здесь вечно? – спросил я.
– Нет, конечно. – хмыкнул Томас.
– Ну вот, так что идемте. – сказал я. – Тем более, посмотрите, какой он стал добродушный. – я улыбнулся, глядя на пса.
– У собак быстро меняется настроение. – сказал Томас.
– Томас, прекрати! – сказала Берта.
– Я уверен, этот пес больше не опасен. Идемте за ним. – сказал я.
Мы вышли из комнаты вслед за псом и осторожно прикрыли за собой дверь.
Эта дверь располагалась ровно посредине коридора, в центре левой стены.
Кроме нее в коридоре больше не было других дверей.
Мы направились вперед по коридору, в правую сторону от двери.
Я заметил, что декор на стенах снова изменился. Вместо хрустальных слез там теперь были нарисованы мирно спящие в колыбельках младенцы. И где-то очень далеко и очень тихо звучала колыбельная.
Я прислушался, с удивлением обнаружив, что это же звучит сейчас песня в моем исполнении. Заметили это и другие.