Лабрум

Прокипятил воду: в ней много железа, кастрюля стала рыжей, на стенках осела ржавчина. Однако, насколько помню, высокое содержание железа в воде никак не влияет и не вредит организму. Наберу завтра в продовольственном разных круп, мяса, картофеля – хочется нормальной теплой пищи, гречневой каши хочу.

В общем, всем обеспечен, никто меня не трогает, никому не нужен – неплохо живу вообще-то. Для сносной жизни все есть, предоставлен сам себе и своим мыслям – идеально. Возможно, поэтому пропало желание и к расследованию, и к общению, даже выходить не хочется.

Смысл? Цель? Главное?

30.

Ужасная, смертельная апатия все эти дни, я ничего не хочу. Четыре дня не делал записей в дневник, нечего записывать, на корню пропало желание к исследованиям. Сижу дома, хожу в продовольственный, иногда поздним вечером гуляю. В квартире абсолютная тишина, ни шороха, ни скрипа, с улицы ничего не слышно, закупорен в этой пустоте. Я, по большому счету, не люблю (не любил) быть один, совсем без общения, без общества (какое бы оно не было), без интернета в конце концов, раньше в таком «бункере» и часа не выдержал бы. Торчу в центре зоны отчуждения, в непонятном городе, с непонятными жителями, никакой связи с цивилизацией… И только думаю, все время думаю. О человечестве, о прогрессе, о науке, о душе, о политике, о климате, да вообще обо всем подряд, о литературе, об искусстве, об античной философии, обо всем, вплоть до мыслей о важности сохранения коралловых рифов Австралии (смешно, но это так)… Я не знаю, может быть, это от одиночества и информационного вакуума, мы привыкли к этому постоянному фоновому шуму в жизни, когда все время идет поток информации; нас окружает информация: интернет, телевизор, музыка в наушниках, реклама на улицах, разговоры, переписки, документы; даже в туалете инструкция: «автоматический слив воды, без необходимости не приближайтесь к писсуару ближе, чем на метр»; постоянно следим на своих браслетах за пульсом, давлением, сахаром в крови, беспрестанно смотрим, читаем, слушаем.

Не вижу ни малейшего смысла записывать свои размышления в дневник, так как он планировался в первую очередь для сбора сведений и фактов, в нем сейчас и так уже много лишнего, бесполезного.

Обратил внимание, странно, что ранее не придавал этому значения – здесь нет детей. Самый младший возраст – лет двадцать, ну может восемнадцать, ни разу мне не встречался ни ребенок, ни даже подросток. В обычных условиях, даже при малой численности населения – такого бы быть не могло, в условиях эксперимента – вполне, если есть такая задача.

Кроме мыслей в голове еще всплывает много воспоминаний, в том числе детских, когда здесь жили, и все они на редкость подробные, яркие, как будто было вчера. И сны снятся, мне кажется, я не снил раньше столько снов, таких реалистичных, цветных. Приснился мой здешний друг детства – Сергей (фамилию никак не могу вспомнить), он как бы уже взрослый (хотя утром его лица совершенно не помнил), но я точно знаю, уверен, что это тот самый Сережа, он долго рассказывает мне о достижениях человечества, о многих, о всяких, потом делает вывод, что во всем виноват я (в чем, во всем, так и не понял) – и на этом моменте просыпаюсь. Стал вспоминать свое детство, Сергея, мы вместе ходили в детский сад, были одного возраста, должны были пойти в один класс школы, помню, очень обоим хотелось в школу, и чтоб обязательно сидеть за одной партой, но не успели, не знаю, куда они уехали после катастрофы, как все случилось – так больше никакой связи с их семьей у нас не было. Но самое главное что вспомнил: мы были соседями, их семья жила прямо под нами, этажом ниже. Именно в этой самой квартире на пятом этаже, которая заперта, единственная дверь в доме, какую я не смог открыть. Вот это совпадение! Теперь, само собой, меня одолевает интерес, что же в этой квартире, завтра попробую аккуратно вскрыть дверь.

Прошел месяц, как я из Берлина отправился сюда…

31.

Сегодня случилась необычная встреча.

Спустился на пятый этаж, пытаюсь вскрыть дверь запертой квартиры, с собой молоток и длинный гвоздь. В темноте раньше не замечал, что в двери есть замок, механический замок под ключ, в других нет, только в этой, ее не заклинило, она действительно заперта. Если не получится как-нибудь замок взломать, то тогда просто выбью дыру в двери, она, как и все, деревянная. Ковыряю гвоздем сердцевину, стучу молотком, поддеваю, нажимаю, в общем, сосредоточенно стараюсь открыть. Ковыряюсь, ковыряюсь, и тут крайне неожиданно для меня раздается голос с другого конца темного коридора: «Не понял. Э, урод! Что за дела! Тебе это зачем, чего лезешь. Ты знаешь, что тебе за это будет, я заявлю!»

Испугался я сильно, чуть сердце не стало, заняло дыхание, и не знаю, что сказать.

Он: «Ну чего молчишь? Что тебе там надо, а?»

Коридор очень слабо освещен, не вижу, кто говорит, только понятно, что это мужчина.

Я: «Да я это, я случайно, я тут живу, ключ потерял».

Он: «Какое ты тут живешь, что ты врешь. Тут вообще никто не живет, вообще в этом доме!»

Я: «Но я живу».

Он, спокойнее: «Не, слушай, ты мне скажи, что ты тут реально делаешь? Если кто-то на меня пожаловался, сдал меня, то так и скажи».

Я: «Если честно, то я временно живу этажом выше. Я здесь жил давно, раньше и вот сейчас сюда вернулся».

Он: «Когда давно?»

Я: «До катастрофы».

Он: «Совсем до катастрофы? Тогда еще жил?»

Я: «Да».

Он: «Так ты не из уродов, нет? Из наших что ли?»

Каких «уродов», каких «наших» я, естественно, не понимаю.

Я: «Я не урод точно».

Он: «Так а чего лезешь, ломает тут… Ты с какого района?»

Я: «С этого».

Он: «Ну конечно, с этого, врать-то не надо, я наших тут всех до единого в лицо помню, а тебя первый раз вижу. В какой квартире раньше жил?»

Я: «На шестом этаже».

Он: «Я мало соседей помню с того времени, ребенком малолетним был, хорошо запомнить не успел. Так в какой район переехали вы?»

Я: «Я же говорю, я раньше здесь жил».

Он: «Ну так понятно, а теперь где живешь, я ж тебя об этом спрашиваю».

Он уже подошел ближе, это относительно молодой мужчина, до сорока лет, сейчас уже не злой, даже слегка улыбается, с виду вполне доброжелателен, я почему-то доверяю ему. Решаю не растягивать и сразу иду ва-банк: «Я из-за границы».

Он: «Как понять из-за границы, какой границы? Не понимаю…»

Я: «Из другой страны, я из Германии».

Пауза, молчит, пристально на меня смотрит.

Он: «Шутишь что ли, это ты так интересно шутишь, да?»

Я: «Нет, не шучу, я из Германии, из Берлина».

[…]

была с собой современная видеокамера, навигатор, диктофон, компьютер, но все это сразу не стало работать, не включалось, поэтому выбросил, так бы тебе показал».

Он: «Понятное дело, это же электроника, тем более микроэлектроника, здесь такое не работает, давно не работает… Неплохо ты устроился, смотрю, мебели натаскал. И продукты есть, в продовольственном брал, как?»

Я: «По документам, по поддельным».

Он: «Не, слышь, скажи ты мне честно, ты правда оттуда? Реально?!»

Я: «Я же тебе в сотый раз повторяю, что да, оттуда, из Германии».

Он: «Это с ума сойти можно, нонсенс целый! Ты знаешь, тут «оттуда» людей нет и никогда не было, только уроды, но они с другой стороны».

Я: «А кто такие уроды?»

Он: «Почти все эти, что на улице ты видишь – уроды и есть, это мы их между собой называем уродами».

Я: «Мы – это кто?»

Он: «Местные, а уроды – они переселенцы. Я тебе все объясню потом. Не могу пока поверить, что это все правда, что ты сюда пробрался… А зачем, кстати?»

Я: «Узнать, посмотреть, добыть информацию, сведения, я – журналист. Там, в Европе, да и в остальном мире, ничего обычным людям не известно про Лабрум».

Он: «А Лабрум – это что?»

Я: «Ну вашу территорию, страну, эту зону называют в определенных кругах Лабрумом».

Он: «Ясно. У нас так не называют».

Я: «А как?»

Он, подумав: «Да в общем-то сейчас уже никак. Ну зоной, туманом, мы говорим «живем в тумане», западной областью еще называют. Как скажешь, так и будет, это не страна, это зона…»