Лабух

То есть, сначала поговорить о международном положении и о влиянии марксизма на засуху в Африке. Потом какие-то странные личности читали лекции по самым разным вопросам, от исследования космоса, до профилактики заболеваний сифилисом, после чего подходило время и для культурной программы. Поэты, писатели, ну и мы с Машей… Денег на этом не заработать, а вот популярность вполне!

Публика, надо сказать, довольно непосредственная. Если им не нравилось, могли и освистать, а если наоборот, подхватить и качать. К нам с Куницыной отношение двойственное. Она из бывших, зато у меня безупречное рабоче-крестьянское происхождение, не говоря уж о героической службе в Красной армии. Репертуар, конечно, не всегда идеологически выдержанный, но зато на любой вкус.

Некоторые, правда, не верят что автор всех этих песен стоит перед ними. По их глубокому убеждению, чтобы такое сочинять, нужно родиться в Одессе или, на худой конец, в местечке под Бердичевым. Но уж никак не в Костромской губернии, как ваш покорный слуга. Но я на такие подковырки только доброжелательно улыбался.

Главным образом потому, что, в принципе, они, конечно, правы. Только кроме меня об этом всё равно никому неизвестно. Не говоря уж о том, что об авторских отчислениях в СССР никто и не задумывался!

И вот, на одном из таких мероприятий и случилось событие, в очередной раз перевернувшее всю мою жизнь. Выступить надо было, кажется, в каком-то рабфаке. Во всяком случае, большинство зрителей оказались молодыми людьми. Не слишком хорошо одетые, кто в потёртую военную форму, кто в потрёпанные пиджаки и косоворотки, они, тем не менее, держались очень уверенно, и я бы даже сказал, с достоинством.

В средине, немного диссонируя с ними, расположилась группа, как мне показалось, «золотой молодежи». В отличие от первых, на них были костюмы, а на головах не кепки или фуражки, а шляпы. А пришедшие с ними девушки щеголяли в нарядных платьях.

Они о чём-то яростно спорили, и даже не заметили моего появления.

— Товарищи! — попытался отвлечь их от назревавшего мордобоя ведущий. — Позвольте представить вашему вниманию, популярного автора и исполнителя Николая Северного!

— Блатняк будет петь? — трубным голосом крикнул высокий и крепкий парень с короткой стрижкой на непокрытой голове.

— За ваши деньги любой каприз! Хоть «Марш кавалеристов»…

— А нельзя ли что-нибудь на стихи современных поэтов? — пискнула какая-то девушка и тут же спряталась за плечами своего приятеля.

— Отчего же. Есенин подойдёт?

Ответом мне было молчание, после чего явно помрачневший «крепыш», махнул рукой, дескать, валяй!

— Семёнов, ты что творишь, мы же это не репетировали?! — прошипела мне Маша.

— Прости, милая, это соло! — отозвался я и взял первый аккорд.

Я обманывать себя не стану,

Залегла забота в сердце мглистом.

Отчего прослыл я шарлатаном?

Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,

Не расстреливал несчастных по темницам.

Я всего лишь уличный повеса,

Улыбающийся встречным лицам.

Стоило мне закончить, как все присутствующие начали хлопать и даже «высокий» криво усмехнулся и покосился на парня, с которым только что жарко спорил. Тот был куда ниже ростом, в хорошо пошитой тройке и в котелке. Лицо его мне показалось смутно знакомым, но людей по ресторанам ходит много…

— А вы сами знакомы с Есениным? — снова подала голос та же самая девушка.

— Видел один раз, а что?

— И где же? — не унималась поклонница поэзии.

И тут чёрт меня дернул рассказать, один старый, в моем, разумеется, времени, анекдот.

— Да, как-то выходим мы из ресторана с Маяковским.

— С кем?

— С Владимиром Владимировичем! — строго посмотрел я на любопытную, как будто речь шла совсем о другом человеке. — Так вот, вокруг него, как водится, поклонницы щебечут. Дескать, правда ли вы можете на любую тему стихи написать? Ну, а ему что, он же гений! Видит, на дороге пьяный валяется, остановился и декламирует — «Вот человек лежит в канаве, на нашем жизненном пути!» А мужик поднимает голову и в ответ ­– «Ну, а тебе какое дело? Идёшь с бл@дями и иди!»

— Пойдёмте девушки, это Есенин! — закончил, под всеобщий хохот.

Причём, громче всех смеялся невысокий парень в котелке, зато его оппонент, сначала бурно покраснел, а затем неожиданно попер на меня, как лось во время гона.

— Да я тебя! — ревел он, раскидывая по сторонам мешавшие ему стулья.

— Семёнов, ты — идиот! — простонала Машка. — Это же и есть Маяковский с Есениным!

— Да ладно! — только и смог ответить я.

Глава 16

Одним из самых популярных заведений в Замоскворечье был трактир со странным названием «Три ступеньки». То есть, официальное наименование у него совсем другое, но его никто не помнил, а называли по числу ступеней ведущих в полуподвальное помещение. Дом этот, некогда принадлежал одному из монастырей и предназначался для сдачи в наём. Но, с тех пор утекло много воды, и о монахах напоминала только поржавевшая табличка, которую никто так и не удосужился снять.

В первое время мы с Машей частенько здесь выступали, и сюда же привели пить мировую наших литераторов и их спутников. В личном общении Маяковский с Есениным оказались очень приятными ребятами, но… по отдельности. Когда они встречались, между ними сразу же возникало напряжение. Очевидно, каждый считал себя первым поэтом в Новой России и имел для того все основания, но, как ни крути, а двоим на постаменте тесно. Добавьте к этому окружение, всячески старавшееся столкнуть своих кумиров, и картина станет полной!

— Скажите, Николай, — никак не унималась, спровоцировавшая меня на анекдот девица, — а чьи стихи вам больше нравятся?

— Пушкина, — мгновенно отреагировал я.

— А из более современных авторов? — ничуть не смутилась поклонница поэзии.

— Классика всегда современна.

— Хорошо, но вы ведь ещё и музыкант. На чьи стихи вам легче сочинять музыку?

— Видите ли, милая барышня, музыка тоже бывает разная. Для серенады под окнами любимой женщины и для марша чтобы идти в атаку, нужны разные мелодии.

— А под Маяковского вы сможете спеть? — видимо устала играть словами, и пошла ва-банк.

— Легко, — пожал плечами и снова взял в руки гитару.

Дым табачный воздух выел.

Комната —

глава в крученыховском аде.

Вспомни —

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Стихи у революционного поэта и впрямь не самые гладкие. Но чувства и ритм в них есть. Правда, услышать его не просто. Но Мулявин и Васильев смогли, а я просто повторил то, что слышал у «сплинов». [1] Не всё, конечно. Сколько помнил. Но и этого хватило. Большинство присутствующих замолчали, а окаменевший автор и вовсе сидел как пришибленный.