Лада, или Радость: Хроника верной и счастливой любви

Ч и т а т е л ь. Сами придумали?

А в т о р. Да вот зуб даю! Ленка видела в аэропорту. Жалко не купила.

Ч и т а т е л ь. Забавно… Но вот что, по-моему, еще забавнее – так это ваша многолетняя уверенность, что у меня (читателя) нет никакого другого выбора – или ваши высокоморальные и высокохудожественные тексты, или эти вот ублюдочные морпехи. Будто уж ничего иного в современной российской словесности и нет. Помните, Гриша Дашевский еще десять лет назад иронизировал над этой вашей трогательной убежденностью, что вы один-единственный стоите за Истину, Добро и Красоту, а все остальные литераторы поголовно состоят на службе у злобной и уродливой лжи и – как вы бы добавили – ее Отца.

А в т о р (озлобленно). Ну, все не все… Примеров, как говорил Горбачев, немало!.. Да речь же не о разделении на божьих агнцев и козлищ. Настоящих буйных среди литераторов не так уж и много, а агнцев вообще никогда не водилось! Как справедливо отмечал Джон Шэйд, «without Pride, Lust and Sloth poetry might never have been born» [6] . Речь только о принципиальных установках, между прочим не столько религиозных и нравственных, сколько эстетических. Оставим вообще «в столь часто рушимом покое» христианство. Давайте лучше пользоваться киплинговской схемой. Есть the Gods of the Market-Place и the Gods of the Copybook Headings [7] . И я предпочитаю служить вторым, хотя бы потому что служение Божествам базара оборачивается таким позорным и жалким заискиванием перед всякой идиотской модой и такой несвободой, пошлостью и кривляньем… Не в смысле алкания денежной корысти, конечно, а в смысле рабствования перед разбалованной и обнаглевшей чернью, площадной новизны и броскости, прикольности и эпатажности во что бы то ни стало. Прописные же истины…

Ч и т а т е л ь (тоже горячась). Ну, с прописными истинами у вас все в полном порядке. Буквально ничего кроме! «Кароши люблю, плохой – нет!»

А в т о р (почти уже орет). Да что ж плохого в любви к хорошему? Да разуйте же глаза! Пока ваши цветы зла были оранжерейными диковинами, что называется, на зажравшегося любителя – так и хрен бы с ними. Но сейчас-то эти цветочки принесли такие ягодки, разрослись таким пышным и наглым цветом, что заглушили уже все другие растения, так долго и с таким трудом культивируемые! В любом сериале для домохозяек и триллере для тинейджеров так лихо и с такой дикарской убежденностью отрицаются разом все десять заповедей, как и не снилось демоническим декадентам и революционным авангардистам!

Ч и т а т е л ь. Ну, вам дай волю, вы б, наверно, цензуру бы ввели!

А в т о р (теряя – увы – человеческий облик). Да пошли вы в жопу с вашей цензурой!

Ч и т а т е л ь. Ну вот это уже аргумент!

А в т о р. Ну простите… Но не согласен я подражать всем этим дурачествам и единственную жизнь тратить на такую х…ню!

Ч и т а т е л ь. Да успокойтесь, никто вас не призывает… Но советую все-таки вот о чем подумать – те, кто способен умилиться вашими асадовскими старушками и собачками, как раз и будут с удовольствием читать про морпехов, или про выходящих за олигархов домработниц, про тех же воительниц Лукоморья, безо всяких этих постмодернистких выкрутасов. А те, кто в принципе мог бы поучаствовать в ваших цитатных оргиях и стилизаторских вакханалиях (честно говоря, немного утомительных и иногда – уж простите – грешащих против хорошего вкуса), те с неизбежностью отвратятся от подобного сюжета. Ну пора уж, ей-богу, оставить эти детские мечтания – ну не удастся уже никому совместить дедушку Крылова и, скажем, Себастьяна Найта. Равно как и привить ложноклассическую, давно уже безуханную розу к постсоветскому дичку.

А в т о р. Причем здесь… А вообще, что это за хамский тон?! Я все-таки, с вашего позволения, не Чернышевский какой-нибудь, чтобы пикироваться с воображаемыми и не очень умными читателями!

Ч и т а т е л ь. Помилуйте, да это ж вы сами и придумали! И хамите, по-моему, именно вы!…

А в т о р. Как придумал, так и передумал! Все! Не смею задерживать! И впредь па-а-апрошу не умничать и не в свое дело нос не совать!

...

Так

Автор остается один-одинешенек, горько сетует на свою несдержанность и глупость, чуть не плачет от обиды и страха, но все-таки упрямо делает вид, что он «тверд, спокоен и угрюм».

20. НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ

Испытанья время строго,

Тот, кто пал, восстанет вновь:

Много милости у Бога,

Без границ его любовь!

Алексей Степанович Хомяков

– Ой миланочка ты моя, Ладушка моя, как же ты так, как же ты, девонька? Что ж теперь будет? Ну что ж ты молчишь-то, солнышко мое?

Лада действительно оставалась безмолвной, только тяжело и хрипло дышала сквозь непривычно и страшно оскаленные зубы.

И никто не сказал по-дружески бабе Шуре, как капитан Смоллет сквайру Трелони, рыдающему над трупом старого Тома: «Не огорчайтесь так сильно, сэр. Он умер, исполняя свой долг. Нечего бояться за душу такого человека. Я не силен в богословии, но это дела не меняет». А в подлиннике еще лучше: «All’s well with him; no fear for a hand that’s been shot down in his duty to captain and owner. It mayn’t be good divinity, but it’s a fact».

Вот тут бы и конец моему повествованию, кабы не Жора.

– «Скорую» надо вызывать!

– Какую «скорую», дурья твоя башка! – возмутилась Сапрыкина.

– Обыкновенную! Скорую медицинскую помощь. Ноль-три.

– Да ты совсем уж ополоумел!

– Так ведь и телефона у нас нет, – тихо молвила заплаканная баба Шура.

– В Коммуне есть! Бен-Ладен сбегает!

Чебурек энергично закивал кудлатой головой.

– Много он наговорит, твой Чебурек!.. Да телефон-то есть, только кто ж поедет ваших собак лечить, да в такую вон погоду, олухи вы царя небесного?

У Сапрыкиной действительно был новенький, ни разу еще не использованный мобильный телефон, подаренный в прошлый приезд сыном.

– Тащи мобилу, Марго!

– Делать мне больше нечего!

Егоровна умоляюще взглянула на суровую подругу:

– Рит, ну а вдруг да поедут? Или что-нибудь скажут, как лечить-то ее?

– Да не сходи ты с ума, Егоровна! Ну кто что тебе скажет! – злилась Сапрыкина, но за телефоном все-таки под охраной Чебурека сходила.

Оказалось, естественно, что аппарат не заряжен, так что чертыхающейся Тюремщице пришлось еще раз тащиться за зарядкой.

– Ну потом на меня не пеняйте! Я предупреждала! Ничего путного из этого не выйдет! Нарветесь на неприятности!

– Не ссы в компот – там повар ноги моет! – успокоил ее самоуверенный Жорик. – Так, есть контакт! Алё! Скорая? Примите телефонограмму! Срочно! Экстренный вызов! Нападение диких зверей! Каких-каких! Бешеных! Стая бешеных волков! Волков позорных! Потеряла много крови! Требуется хирургическое вмешательство! Колото-резаные раны! Да порвали на немецкий крест! Кого… Жительницу!

Заслуженную колхозницу Российской Федерации! Архиважное дело! Записывайте – деревня Колдуны, дом восемь! Жду! Конец связи!.. Ну вот и все, а ты боялась! Ща приедут!

– Ты чо наделал-то, ирод? Какая колхозница?!

– А что, рабочая, что ли? Или творческая интеллигенция? Главное, чтоб приехали, а там разберемся! Ты, Егоровна, только бабки им сразу… – но уверенности и куража в голосе Жорика как-то поубавилось, он и сам, кажется, понял, что «маленько лишканул».

Ждать пришлось долго. Егоровна тихо плакала и причитала над недвижной Ладой. Жора пытался что-то сбацать на треснувшей гитаре, но был резко осажен Маргаритой Сергевной. А Чебурек, продуваемый насквозь злобным бураном, торчал на дороге, выглядывая запаздывающую медицинскую помощь.