Ладонь, протянутая от сердца…
Шрифт:
– А ты со мной? В ванну? А я щипаться не буду… Чуть-чуть только…
– Уймись ты, бациллоноситель! Ненасытка ты мой…
Мы целуемся, и пошла она на хуй, эта Нинель, все туда пошли, а я хочу туда только к Стаське… Вот ему щас неудобно, я же сижу, он надо мной согнулся, на коленях у меня сайка-кабуто лежит, не опереться ему толком, обормоту, а мне очень даже удобно, и за шею я его схватил, и под свитер лезу, а то, что ему неудобно, так ведь это он сам обормот, пускай на диван меня тащит…
Ну вот хоть бы раз! Не квартира, - проходной двор, бля!
– Кого это?
– Стаська с сожалением отрывается от меня.
– Гадство! Б. и Ё! Вечно одно и тоже. Как-то всё-таки это надо
Стаська только машет на меня рукой, и идёт открывать. Я зову Улана, тихонько щипаю его за крестец, - он терпеть этого не может, - науськиваю его на дверь.
– Фас-с-с, - тихо-тихо, надо чтобы Стаська не услышал. Во рванул в прихожую, кавалерист, - классно, может, хоть сегодня кого-то отвадит… Вот это грохот! Орут… Да это же Стаськина мама!
Я сломя голову мчусь в прихожку. В тамбуре, даже не в прихожей, на полу сидят на корточках Стаська и тёть Тома, в четыре руки загораживают какие-то сумки, чего-то такое там, кавалерист всем своим весом давит Стасу на спину, пытается прорваться к тёть Томе, гад! И все орут. Ну, кроме меня, пока. Тёть Тома за сумки, Стаська за свою маму, Улан от восторга.
– Ил! Ты это специально!
– Я что специально?! Как это, интересно, я специально это? Он же, гад, сам, его ж не поймать!
– Стася, сумку! Илюша, там же соленья!
– Я предупреждал его, - он же не слушает, мам! Он же специально!
– Сам ты обормот! Улан, я тебя! У-у! Тёть Том, я щас…
– Да тащи ты его в квартиру, это ж чёрт знает что…
– Пошипи, пошипи, он же против меня… это, у него ж мотор вдвое!
– Стася, да помоги ты Илюшке!
– Ил, в ванную его!
– Точно!
– У-уф! Как думаешь, дверь выдержит?
– Вот и узнаем. Иди тёть Томе помоги, - сумки разгрузите, я его тогда и выпущу.
– Вот ведь какой псих у нас Улан. Твоя работа, Илька!
– Чо моя-то?! Тёть Том, чо он на меня!
– Мам, ты тоже хороша!
– Да я-то что, Стася?
– Всё косточки ему там всякие, кусочки какие-то всегда, - он и привык, что раз ты пришла, гостинец будет…
– А-апчхи! Точно…
– Будь здоров, Илюша!
– Пасиба…
– Этот ещё! Бациллоноситель… Вредный, мам, сил нет! Сказал же: возьми зонтик…
– Илюшенька, ты заболел? Стас! Это ты виноват, смотреть же за ним надо.
– Он, сто пудов, он… Тёть Том, у нас места в холодильнике нет, не поместится это всё туда…
– Ясно, не поместится… Погоди, мам, почему это я виноват? Ему, что, - пять лет? Сказал ему, - возьми, Илья, зонт, так он знаешь, что говорит?
– Ничего я не говорил, врёшь! Сказал просто, что водные процедуры, связанные с закаливанием, чрезвычайно полезны для интенсивно развивающегося организма.
– Мам, и вот так вот всё время. Это ещё что, ты б знала, чего он в гимназии творит, мне его классная по пять раз на день звонит.
Тьфу! Я, демонстративно засунув руки в брюки, ухожу с кухни. Обормот, блядь, блядь, и ещё семьсот раз блядь! Звонит она ему. Давай, поори об этом, не весь город пока знает…
– Илюша, я тебе носки связала, померяй, а?.. Илья! Испугал, паршивец! Зачем ты это страшилище нацепил?
– Мам, это же… Сайка, так, Ил? Это ж раритет.
– Как раз носочки. Колючие только.
– Тебе полезно…
– Илюшечка, так их же на обычный носок, сверху надо, они тогда не колются…
– Пасиба! Тёть Том! Щас я вас!
– У-у, подлиза…
– Стася, он же от души, правда, Илюшка?
– И ещё разик, в правую щёчку! Вот. А теперь я есть хочу. Стас…
– Пошёл в ванную!
– Конь же там!
– Мам, а где ты днём была? Я с работы звонил…
– Говорю тебе, надо ей мобильник взять…
– Я с
ним, ребята, не сумею…– Попроще можно.
– Ты ещё здесь?
– Улан ещё там!
– Так выпусти…
– А я не хочу в ванну, понял, я есть хочу, понял…
И это может продолжаться часами. Пока мне не надоест, - и тогда я перестаю быть Илюшечкой, тогда я начинаю быть, - по настроению, - или Илом, или Ложкой, или Ильёй Логиновым, или Логином, - любым они меня любят, любым они меня принимают, - это моя семья, и это мне… И это я люблю, это любит и Тихон, хоть он и ушёл…
Мы втроём сидим за столом, я говорю, что меня записали на турнир, тёть Тома переживает, - ведь такой дикий спорт, Илюша, - Стаська молчит, ему тоже мой кикбоксинг не в тему. Я думаю, что надо бы мне на него обидеться, - да ведь не прокатит, он же эти все мои выкрутасы назубок изучил, бля… И тогда я рассказываю, как мы с Тихоном смотрели показательные в Итихара, - это тёть Том на другом берегу залива, ну, Токийского, - вот, ну, мы на чемпионат опоздали, и на показательные попали только… Там с нами вместе в зале американцы сидели, туристы, ну, сидим и сидим себе. Американцы, как американцы, - толстые, как бегемоты больные, в шортах, телеса свисают… И всю дорогу они: - га-га-га, да га-га-га… Тихон мне рассказывает, что и как, где татами, где чего, я маленький, первый раз такое вижу, ну, ясно, глаза, вон как у Улана нашего, когда он на колбаску… Уланчик, на тебе кусочек… Ладно, Стась, дальше. Вот, а тут участники выходят, и как бы по коридору так идут, а коридор из самураев, в доспехах полных, ну не настоящих, понятно. Встали все, зал весь, - флаг с Хиномару поднимается… Японский, с Солнцем. Вот, и тут музыка заела, прикинь, Стась, гимн заел! Плёнка, что ли, там чего-то… И тут уроды эти, америкосы, джонники эти бегемотные, хихикают чего-то, комментируют там всё, во весь голос, блин… я не знаю, не понимал тогда, да и понимать не хотел, стыдно мне, хоть за Тихона прячься… Мы ж все для японцев на одно лицо, блин… А что эти, - весь зал молчит, а им по… Ну, не пьяные, но вроде немного того, и к ним люди подходят, - мол, тише… нет, не японцы подошли, они ж… Достоинство и Честь, - это ведь главное, это соседи наши подошли, - не знаю, европейцы тут же сидели какие-то… А те ржут, вспышками мигают, победители, Б…
– И что, Ил?
– Знаешь, Стаська, я тогда всего от Тихона ожидал, я его редко таким видел…
– Он что, Илюшенька, драться с ними стал?
– Да что вы, тёть Том, это ж какое бы было оскорбление! Для хозяев! Нет, он… Стась, дай мне ещё хлеба.
– Да что ж дальше-то было, голодающий!
– То и было… пасиба… Тиша пиджак застегнул наглухо, до горла, - во «френче» он был, в зал спустился, ну, не прямо в зал, там за судьями прям, за их столиками встал, ну, возле кубков там всяких, на подиуме таком… Видно его как на ладони, зал молчит, все молчат, даже эти джонники заткнулись, его ж видеть надо было… А он к Японскому флагу, к Хиномару, к Солнцу На Восходе, повернулся, и полный поклон Солнцу… Такой поклон, особый… Церемониальный, так только японцы кланяться умеют… Вот, стоит Тихон, в поклоне согнулся… и весь зал, все-все-все, тоже Солнцу кланяются…
– А американцы, Илька? Они-то что?
– Они? Не знаю, Стась, я ж тоже встал, кланяюсь, как умею, а у самого сердце… И слёзы на глазах… Вот, а когда все подниматься стали, этих нету уже, смылись по-тихому видать, - похоже, и их проняло…
– Да, жалко, Илюшенька, что я не знала твоего брата.
– Жалко, что он не знал вас со Стаськой… Не чеши в затылке! Тёть Том, я за него опасаюсь.
– Да… Ребятки, мне же пора… Эх, уходить не хочется, да пора, мне же ещё к Оле заехать надо.
– А в другой раз к Оле нельзя, мам?.. Понял.