Лагерь живых

Мутабор как-то съеживается и отворачивается.

— Так, тут кого оставляем?

— Этих двоих, доктора. Саша пусть тоже тут будет на связи. Лекарь ухитрился рацию раздавить.

— Интересно, как?

— Ну-у… умеючи можно и член сломать.

— Тоже верно. Тогда от нас — тоже язык и в усиление два человека. Все, двинули, а то обскачут.

Второй язык, тот, которого удалось взять из выбежавшей нам навстречу группы, старается забиться подальше от морфа. Его конвой, наше усиление, располагается у двери, недвусмысленно взяв на прицел вход — мало ли кто явится. Старший из них — седой грузный мужик глазами показывает Саше на морфа, держи его, дескать. Саша перемещает ствол автомата.

Морф этого не замечает. Он вытащил из-под пальто детские ручки и сидит, поглаживает их своими лапами. По-моему, он задумался, если можно такое сказать про эту страхолюдину. И то, как он поглаживает эти детские мертвые ручонки, приштопанные к его груди, — как-то сильно действует на меня. Бывают такие моменты, когда словами и не объяснишь, что почувствовал. Глупо получится. Или фальшиво. Только после этого по-другому себя ведешь.

На Пулковских высотах у найденного в осыпавшемся блиндаже времен Отечественной войны бойца с молодыми крепкими зубами нашли копеечное круглое зеркальце. Такие продавались перед войной, и мы встречали их часто — сантиметров восемь в диаметре, стекляшка сзади защищает зеркальный слой, под ней — какая-нибудь картинка, а скреплено все жестяной рамочкой. Боров, перед тем как выкинуть эту фигню в отвал, просто по привычке теранул пальцем, а потом махнул нам рукой. Зеркало уже все съелось, а вот с обратной стороны оказалось с тремя маленькими фото на обороте под стеклышком — мужчина в железнодорожной тужурке, женщина в платочке и молоденькая симпатичная девчонка в пилотке.

А кроме вязаных шерстяных носков, прокрасивших кости голеней синим цветом, да горстки пуговиц больше ничего и не было у бойца. Так и не поняли — тогда я еще понятия не имел, как определять принадлежность скелета к мужскому или женскому типу — была это девчонка с фото или ее дружок.

Мы после этого и нескольких подобных случаев копать стали только немецкие окопы. Совпало как-то… И у моих родителей, тщательно выкидывавших все копаное добро, — тоже рука не поднялась выбросить это зеркальце… Так и долежало. Сейчас оно в музее кафедры судебной медицины института.

Вот и ручки эти… Тоже… Как тот скелет с зеркальцем и носками домашней вязки…

Тем временем к нам прибегает связист-ботан. Командир группы требует саперов, чтоб они обеспечили безопасность на территории — в принципе сейчас понятно более-менее, в каких корпусах люди, а где пусто или зомби. Опасение, что опять повторится выпуск зомби в толпу освобожденных — не исчезло.

Для начала седоватый грузный сапер делает ботану внушение за беготню. В ящике этих мин девяносто шесть штук. Сняли два десятка, так что еще штук семьдесят вполне могут быть в деле. Это пункт раз. Пункт два — сейчас идет поиск пультов. Потому как пункт три — то, что саперы видели, явно предназначено для радиоуправляемой системы подрыва. Найдется пульт, пункт четыре, можно будет ворота открывать. Но, пункт пять, еще глянуть надо — где тут мины стоять могут. А до этого желательно, пункт шесть, не бегать, как очумелым кошкам.

Пока сапер внушительно рассказывает все это, Сашу неожиданно начинает колотить. Ботан удивленно смотрит на него.

— Эй, ты чего, а?

Саша вымученно улыбается и сквозь зубы отвечает:

— Только сейчас до меня доперло, что случись что — а сейва-то [66] у меня нет.

Ботан понимающе улыбается:

— Жизнь глючная штука, но графика офигенная!

Ну, понятно. Тоже компьютерщик со стажем и небось болезнью Пальцгеймера.

— Это по вам с бэтра поливали? — с интересом спрашивает ботан.

66

Сейв — компьютерный игровой термин, означает сохранение ситуации в игре. В случае неудачи можно загрузиться и заново начать играть с того же места.

Саша мотает головой, показывая вверх. Ботан неожиданно резво взбегает вверх по лесенке.

Возвращается немного обалделым.

— Крутански! Ну и дырищи! Так, значит, он вполне мог домик развалять?

— Ага.

— Здорово. Надо сходить сфотографироваться у бэтра. Да! Доктор, это вы?

— Ну я.

— Петропавловка сообщила — у них там эпидемия началась.

— Погоди, какая эпидемия?

— С животами что-то.

— Стой бегать. Ты лучше про Петропавловку расскажи. Связь дать можешь?

— А чего нет? Могу.

Информация мало сказать странная — треть людей в крепости банально поносит. То есть из них льется. Струйкой. Как из дырявой грелки. Началось недавно, но вот обуревает сильно.

Ничего не понимаю. Температуры нет. Животы не болят. Рвоты нет. Обилия газов нет. Спокойное состояние — просто льется. Ручейком. Не отойти. И не уследить. Не отравление явно. А с чего ж они дрищут-то так залихватски?

Связиста, что это излагает, я немного знаю — он все время в штабе, инвалид в кресле. Единственно, что он сообщает — михайловские с вылазки привезли рыбу. Брали вроде в «Карусели». Добрались там до холодильника. Рыба была нормальная, вкусная. Но ели почти все, а пробрало треть. Сам он уточнить не может, по понятным причинам, а из-за могучего дрездена, настигшего кучу народа, и послать узнать, что да как — некого. В общем, гарнизон выбыл из строя. Настроения близкие к паническим.

Обещаю интенсивно подумать. Начинаю это делать — и чувствую, что ничего не выходит. Мне такой спокойный понос никогда не встречался. И посоветоваться не с кем. Своему начальнику звонить — так он не гастроэнтеролог, да и некогда ему сейчас — сотни ознобленных да голодных…

Рыба. Кто-то мне толковал, что он заядлый рыбак… Только б вспомнить. Семен Семеныч! Теперь бы с ним связаться, да где его найти? Тупо думаю на эту тему. Мысль ходит по кругу, как заключенный на прогулке.

Вполуха слушаю, как седоватый сапер негромко успокаивает Сашу:

— …в бою-то не страшно, крутишься как посоленный, думать некогда, а вот после боя… Помню, взяли Гульрыпш, с грызунами договорились обменять пленных и мертвых, всех на всех. У нас было два десятка грузин и мегрелов. Наших у них — восемь трупов и пять живых. Мы подвезли пленных в бэтээре к месту, грузины приехали на «Урале». Смотрим, а наши все мёртвые. Восемь уже окоченевшие, а от пятерых еще пар идет. Январь был. Связистки — Анна и Александра, наши русские девчонки, из Питера. У Анны грудей не было, отрезали, а Шуре загнали кол… Мы увидели это, и все… Вытащили грузин из машины — и эршиссен всех. Везде кровушка и парок над ней… Ничего, это пройдет, скоро отпустит…

Решаю пойти по пути наименьшего сопротивления — запросить Николаича. Тот удивляется — Семен Семеныч тоже у нас радиофицирован, связаться с ним можно. И действительно — о, чудо Великого Маниту(!) — певун-рыбак скоро откликается.

Стараюсь внятно изложить ситуацию. Он хмыкает и задает два вопроса — пил ли я когда-нибудь касторку, и не ели ли наши поносники масляную рыбу?

Касторку я не пил. Насчет рыбы… Вообще-то я ее в продаже видел. Обещаю уточнить и ответить.

Инвалид в штабе говорит, что понятия не имеет, кто что ел — он в рыбах не разбирается. Минут пять у него уходит на уточнения. Да, была масляная рыба. Макрель такая. Типа тунца.

Саша опять вызывает Семен Семеныча. Тот с некоторой ехидцей замечает, что странно — доктор, а не в курсе. Масляная рыба так называется потому, что в ней именно жира до черта. Если ее не обработать, как положено, то это он срабатывает, как стакан касторки. Принцип тот же.

Черт! Я ж сам рекомендовал нашим по ложечке растительного масла. Ну а тут, при таком количестве жира… Тут перистальтика [67] так улучшилась, что со свистом и песней, как скорым поездом… Даже название этого явления вспомнил — пищевая стеаторея. От животных жиров такого не бывает, а вот от жидких масел…

67

Перистальтика — обеспечение продвижения кишечного содержимого.