Lai`a Gol
Шрифт:
Позади себя Тард услышал как будто свист и шорох морского прибоя. Так у него обычно урчало в желудке при схождении с особенно трудной орбиты. Развернуться он не мог, поэтому пополз на интересный звук задом наперёд и, конечно, наступил на пальцы Эван. Труднопроизносимое, но вполне знакомое слово, которое он уже слышал прежде из уст Леи, придало ему неромуланскую силу, и решётка была вырвана из паза в считанные секунды.
Спустя ещё три минуты вытащенные наверх подруги уже ползли вслед за Н'Каем к его кораблю. Они спрыгнули на грузовую палубу, когда пол покачнулся и задрожал.
— Атака! — воскликнул Тард.
— Наконец-то, — проворчала Эван.
— Прячемся! — закончила Тира, и они со всех ног рванули к «Лай'а Телл».
Спустя пять минут чисто техническая проблема проникновения на корабль была разрешена, и Н'Кай сосредоточенно готовил «Лай'а Телл» к взлёту, забыв о двух девчонках за своей спиной, крепко вцепившихся
Ромуланец уже готов был таранить шлюз, но внезапно его створки раздвинулись сами по себе, и взорам всех троих предстал бездонный космос — и огромный дискообразный звездолёт в кильватере у клингонов.
— «Энтерпрайз»! — ахнули девчонки.
Н'Каю было не до восторгов. Маленький кораблик выскочил наружу, словно чёртик из табакерки. В ту же секунду оба звездолёта пропали, совершив прыжок в гиперпространство. Впрочем, беглецы не очень об этом жалели — им предстоял нелёгкий путь на Клинжай, на выручку Лее и её друзьям. Так решили Тира и Эван; и Тард, всё ещё не пришедший в себя от осознания той участи, что уготовили ему клингоны, не стал спорить. Да что там, ему бы и не удалось попасть на собственный корабль, если бы Тира не уговорила одного из своих странных зверьков проникнуть внутрь и извлечь наружу электронную пластину доступа, лежавшую в кармане его кожанки на видном месте. Недовольно вереща, файр выпрыгнул из пустоты с зажатой в лапах тяжёлой курткой и тут же сбросил свою ношу на голову Тарду. Что ж, теперь всё позади, и ещё есть надежда, что они успеют вовремя…
О присутствии на клингонском звездолёте двух заложников, никто из них, разумеется, даже и не догадывался.
…Ну, наконец-то. Гримо растянулся на мягкой постели (мягкой, конечно, по клингонским стандартам), покрытой шкурой какого-то животного (а, может, и военнопленного… с этих станется). Всё прошло даже удачнее, чем он ожидал. Теперь на Земле о нём думают, как о жертве диверсантов, и даже в случае провала миссии он имеет реальный шанс вернуться домой героем. Богатым героем… С Земли, разумеется, придётся убраться — не выставлять же напоказ ту роскошь, которой он окружит себя в ближайшем будущем. Выбор был большой — колоний у Федерации немерено, да и на Ромуле всё ещё сохранились кое-какие старые знакомства. Да и вообще… Земля, на которой уже практически воплотились в жизнь многие из тех парадоксальных идей прошлого, что прежде считались утопическими, никоим образом не соответствовала его странному, архаическому менталитету. Ему бы жить веке в девятнадцатом… ну, двадцатом, от силы. Вот где был размах! Жить скромно, в пределах лишь того, что необходимо — как это было принято среди большинства людей двадцать третьего века — он просто не умел. И тяготился этим.
Словом, с выбором можно было пока не спешить. Слишком далеко забираться он не будет — бр-р-р, увольте его от глубокого космоса! «Раскрылась бездна, звёзд полна, звездам числа нет, бездне — дна!» Поэты древности, должно быть, обладали неким провидческим даром… Да, не хотел бы он испытать в реальности то, что довелось пережить той пигалице там, в секторе Евфрата. Прошло столько лет, а у неё всё ещё жив тот страх перед космосом. Хотя… у него ведь тоже с этим не всё в полном порядке. Парадокс глубокого сканирования — переносить на себя все ощущения субъекта. А всё же он молодец. Ну, кто бы ещё разобрался в той мешанине, что царила тогда в головёнке девочки? А он — сумел. Да ещё и обернул эти знания себе на пользу. Рядовой психотерапевт… Это уже позже они создали свою комиссию по метасенсорике. Никто и не вспомнил, что именно Гримо Данглар наблюдал приёмную сестру Джона Литгоу в первые месяцы её пребывания на Земле. Даже она сама. Хотя это как раз логично — стресс сделал своё дело. Гримо поморщился. Однако эта её способность! Как об стенку давеча в Академии приложился. Забыл… Что ж, ей ко мне тоже не подобраться, значит, будем общаться, как два нормала. Эту мысль телепат довести до конца не успел. Резкий вираж корабля сбросил его с койки на пол, который, в отличие от неё, ничем застелен не был. Пережидая болтанку, Данглар вцепился в консоль интеркома и закрыл глаза.
В отличие от Данглара, Алекс зацепиться было не за что. Её мотало по камере, как пресловутую лягушонку в коробчонке. Затем корабль совершил прыжок и на какое-то время избавился от преследования.
Никакой клаустрофобией она, конечно, не страдала. Доктор Данглар не узнал её, иначе ни за что не задал бы ей такого вопроса. Агорафобия — это пожалуйста. А в этом спичечном коробке она просидит ещё долго безо всяких проблем… вот только…
Алекс забарабанила по двери — сначала кулаками, а потом и пятками. Ответа не было. Положение становилось критическим. И зачем только она выхлестала с утра два стакана чая?!
Внезапно
интерком ожил. Перекошенная рожа клингонского капитана не предвещала ничего хорошего.— У нас проблема! — возвестил он. — Реакция всё возрастает. Нам необходимо успеть довезти их живыми до цели. Реакцию нужно подавить. Ты можешь это?
— Нет, — спокойно ответил Данглар, присаживаясь на койку. — Но я знаю, кто может. Давайте договоримся…
В камеру ввалились клингоны. Алекс почти им обрадовалась. Она уже дошла до того состояния, когда цель начинает оправдывать средства. Поэтому первое, что она заявила, представ пред очи здешнего капитана, было:
— Где у вас тут туалет?!?
На четвёртый день пребывания в холодном и сыром подвале кашлять начали уже не только Сорел и Сэлв, но и Лея с Иваном; причём последний ещё и подхватил насморк, что, впрочем, на общем его состоянии ничуть не отразилось, разве что тембр голоса изменился в сторону некоей зловещей гнусавости. Лея благородно пожертвовала в его фонд упаковку одноразовых антисептических салфеток, однако на исход ситуации в целом это не повлияло; и теперь Серёгин был занят сосредоточенным распарыванием одной из своих старых рубашек на то, что при некотором полёте воображения могло сойти за дюжину новых носовых платков. Сэлв сидел в обнимку с клингонско-вулканским словарём и что-то бормотал себе под нос, прикрыв глаза для вящей сосредоточенности. На исходе третьего часа подобного времяпровождения Иван вышел из себя и предложил ему повернуться лицом на восток. Сэлв тут же открыл глаза и живо поинтересовался, где здесь восток и с какой целью он должен это сделать. Иван объяснил, подкрепляя свои слова мимикой и жестами, аки Ленин на броневике, только вместо кепки в его руке был зажат изрядно промокший носовой платок. Сэлв просветлел лицом, идея ему явно понравилась. Оказалось, что он изучает клингонские ругательства; до сих пор на это времени не было, а теперь его навалом, но почему-то очень трудно сосредоточиться. Так что он готов выслушать любые предложения, хотя гипотеза о влиянии сторон света на качество произношения и кажется ему несколько нелогичной. Серёгин вздохнул и уселся рядом с ним, заглядывая в учебник. Спустя десять минут оба сорвались в яростный спор по поводу особенностей произношения какого-то особо редкого ругательства, и, не придя ни к какому общему выводу, обратились к Лее. В ответ та припечатала их обоих чем-то настолько непроизносимым, что оба молчали целую минуту, пытаясь понять, чем же таким заковыристым их только что обласкали.
Если не знать ромуланского, спряжения их неправильных глаголов и впрямь могли сойти за какую-то разновидность вулканского мата, а Леины собеседники ромуланского, конечно, не знали. Сорел посмотрел на неё с укором, но ничего не сказал. В последнее время ему было не до нотаций, да и на простые разговоры сил оставалось всё меньше и меньше. Смена жаркой и влажной атмосферы на поверхности земли на холодную и влажную под ней же сказалась на его самочувствии самым прискорбным образом; но он упорно продолжал делать вид, что с ним всё в порядке… пока не грохнулся в обморок на излёте очередного воспитательного монолога, в котором выговаривал воспитанникам за упаднические настроения и отсутствие веры в светлое будущее. С тех пор прошли уже целые сутки, но насмерть перепуганные курсанты запретили ему мерять шагами камеру, обязав Лею всё время сидеть рядом на тот случай, если ему вновь вздумается изображать здорового. Он бы и рад, но, стоило ему только оторвать голову от того, что долженствовало изображать собой матрас, как пол, стены и потолок начинали вращаться вокруг него с устрашающей периодичностью.
Сорел злился, но молчал. Да и что он мог сказать? Его положение и без того было крайне унизительным, только жалоб ещё и не хватало для полного счастья. Между прочим, мы говорим о вулканце, мрачно подумал Сорел. О ярком образчике вулканского стоицизма. Нет, жаловаться, конечно, не на что. Ничего не болит, умру спокойно, насчёт отца так ничего и не выяснил, детей завести не успел, «Венлинар» до конца не прочитал, Сторну должен двести кредов, курсанты сойдут с ума от ужаса, Лея кого-нибудь придушит с горя… а так всё нормально. Какие мелочи.
Сорел с ужасом осознал, что ему хочется завыть. Причём выразительно и в голос. Так, чтобы те клингоны, что четвёртые сутки дежурят под дверью их камеры, одномоментно поседели и скончались от ужаса. Ещё никогда собственная жизнь не казалась ему столь незначительной и пустой.
— Прекрати немедленно! — прошипела сидящая рядом Лея, однако не в её силах было вывести мужа из столь мрачного подведения жизненных итогов.
Лея и сама прекрасно умела впадать в депрессию, причём делала это обычно умело и со вкусом; окружающие просто на стены лезли; но если уж самоедством начинал заниматься Сорел, это всё… финиш.