Лакомый кусочек
Шрифт:
Отрешенности моей как не бывало. У меня даже мурашки пошли по коже. Что я такого сделала? В чем меня обвиняли? Опять я «голая»?
Я не нашла, что ему ответить.
Сушилки остановились. Я встала.
— Спасибо за порошок, — сказала я со сдержанной вежливостью.
Он тоже поднялся. Снова мне показалось, что мое присутствие ему совершенно безразлично.
— Не за что, — сказал он.
Мы молча стояли рядом, вытаскивая белье из сушилок и засовывая его в сумки. Подняли сумки на плечо и одновременно пошли к выходу, — я на шаг впереди него. Я на секунду остановилась, но он не сделал попытки открыть дверь, и я сама ее открыла.
Выйдя на улицу, мы одновременно повернулись и чуть не столкнулись. С минуту мы нерешительно стояли, глядя друг на друга; начали что-то говорить, но ничего не сказали. Потом как будто кто-то потянул за веревочку: мы опустили сумки, одновременно шагнули друг к другу, и я вдруг обнаружила, что мы целуемся. До сих лор не знаю, кто из нас был инициатором этого поцелуя. Я чувствовала вкус сигареты
Внезапно мы оба опустили руки и каждый сделал шаг назад. Еще с минуту мы глядели друг на друга. Потом подхватили свои сумки, повернулись и разошлись в разные стороны. Все наши жесты были до нелепости похожи на резкие движения пластмассовых собачек с вклеенными в них магнитами, которые я когда-то выигрывала на вечеринках.
Совершенно не помню, как я ехала домой; помню только, что в автобусе я долго смотрела на плакат, изображавший медсестру в белом колпаке и белом платье. У нее был здоровый, самоуверенный вид, она держала в руке детский рожок и улыбалась. Надпись на плакате гласила: «Помоги жить еще одному человечку».
Ну вот, я дома.
Я сижу на кровати у себя в комнате, дверь закрыта, окно открыто. Сегодня День труда, выходной. Погода ясная, прохладная и солнечная, как вчера. Странно было утром вспомнить, что сегодня не надо идти на службу. Дороги на подъездах к городу, наверное, уже запружены машинами: люди спешат вернуться из-за города пораньше, пока еще нет пробок на каждой улице. К пяти часам движение замедлится, воздух будет дрожать над раскаленными крышами автомобилей, двигатели будут работать вхолостую, дети — ныть от скуки. Но на нашей улице все тихо, как обычно.
Эйнсли на кухне, я ее почти не видела сегодня. Слышу, как она ходит за дверью, беспрестанно напевая. Мне не хочется открывать дверь. Наши отношения изменились, и я еще не знаю, как именно, поэтому говорить с ней мне будет трудно.
Столько событий произошло за последние два дня, что пятница кажется уже далеким прошлым, и я перебираю все в памяти и вижу, что поступки мои на самом деле были более разумными, чем подсознательные мотивы, а у подсознания есть своя логика. Мои поступки сами по себе, может быть, и не очень соответствовали моему характеру, но результаты их как будто вполне соответствуют ему. Решение было несколько внезапным, но теперь, обдумав его, я понимаю, что сделала очень правильный шаг. Конечно, я со школьных лет знала, что рано или поздно выйду замуж и заведу детей, как все женщины. Или двоих, или четверых, потому что три — несчастливое число, а семьи, где только один ребенок, я не одобряю: такой ребенок всегда ужасно избалован. У меня никогда не было дурацких предубеждений против брака, как, например, у Эйнсли, которая в принципе против замужества. В реальной жизни никто не действует по принципам, все постепенно приспосабливаются. Как говорит Питер, нельзя же без конца болтаться одному. Одинокие люди с годами приобретают причуды, озлобляются или глупеют. Уж я-то навидалась таких у себя в конторе. И все же, хотя мысль о браке всегда присутствовала в глубине моего сознания, я никак не ожидала, что приду к нему так скоро и именно таким образом. Я, конечно, просто не хотела себе признаться, что очень привязалась к Питеру.
Нет никаких причин опасаться, что мой брак окажется похож на Кларин. Они с Джо слишком непрактичны, у них нет даже представления о том, что жизнь надо организовывать, семью надо сознательно строить. Тут многое зависит от элементарной привычки к порядку, от таких мелочей, как мебель, режим дня, поддержание чистоты в доме. Мы с Питером сумеем разумно построить свою жизнь. Хотя, конечно, нам еще многое предстоит обсудить. В сущности, Питер — отличный кандидат в мужья. Он красив, в делах его ждет успех, и притом Питер аккуратный, а это очень важно, когда собираешься жить с человеком всю жизнь.
Представляю себе, какие мины скорчат наши сотрудницы, когда узнают. Но пока еще нельзя им говорить; мне придется еще некоторое время поработать в Сеймурском институте. Пока Питер не кончит стажировку, нам не обойтись без моей зарплаты. Сначала, наверное, придется снимать квартиру, но потом мы купим дом и устроимся постоянно. Поддерживать чистоту в целом доме стоит немалого труда, но это труд, не потраченный впустую.
Хватит бездельничать и рассуждать — надо заняться чем-нибудь. Сначала надо переделать вопросник по пиву и написать отчет о пробных интервью, чтобы утром перепечатать все набело и сдать.
Потом, пожалуй, вымою голову. И устрою генеральную уборку. Надо разобрать ящики в комоде и выбросить всю дрянь, которая там накопилась, и вытащить из шкафа платья, которые я давным-давно не ношу; отдам их Армии спасения вместе со всеми скопившимися у меня брошками, из тех, что родственники дарят на рождество: собачки из поддельного золота, со стекляшками на месте глаз, золоченые цветочки со стеклянными пестиками. Надо еще заглянуть в ящик с книгами — там в основном учебники и письма из дому, которые прекрасно можно выбросить, и еще пара старых кукол, которые я храню из сентиментальности. Та кукла, которая постарше, — матерчатая и набита опилками (я знаю, потому что однажды делала
ей операцию при помощи маникюрных ножниц), а руки, ноги и голова у нее из твердого дерева. Пальцы на руках и ногах сжеваны; волосы у нее черные, короткие, наклеены на кусок канвы, которая уже отстает от черепа, лицо почти стерлось, но красный войлочный язычок и два фарфоровых зуба еще целы; они и составляли, насколько я помню, основную прелесть этой куклы. Одета она в кусок старой простыни. Я, бывало, оставляла ей поесть на ночь и всегда испытывала разочарование, когда утром еда оказывалась на прежнем месте. Вторая кукла поновее, у нее длинные моющиеся волосы и гладкая резиновая кожа. Я попросила кого-то подарить мне эту куклу, потому что ее можно купать. Куклы эти мне уже не нравятся. Вполне можно выбросить их вместе со всем остальным барахлом.Я все еще не понимаю, какую роль сыграл во всем этом парень из прачечной, и не могу объяснить своего поведения с ним. Возможно, это было какое-то отклонение, пробел в ткани моей личности, частичная потеря контроля над собой. Едва ли мы с ним опять встретимся — я даже не знаю, как его зовут, — и в любом случае он не имеет никакого отношения к Питеру.
Когда кончу уборку, напишу письмо домой. Родные будут рады, они наверняка давно этого ждут. Захотят, чтобы я поскорее показала им Питера. Да и мне еще надо познакомиться с родителями Питера.
Вот сейчас встану с кровати, ступлю на пятно солнечного света на полу. Нельзя же, действительно, бездельничать весь день; а все-таки приятно сидеть в тихой комнате и глядеть на пустой потолок, прижавшись спиной к прохладной стене и вытянув ноги поперек кровати. Как будто лежишь на надувном плоту, медленно плывущем по морю, и глядишь в чистое небо.
Надо взять себя в руки. У меня много дел.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сидя за письменным столом, Мэриан вяло водила пером в блокноте для записи телефонограмм: начертила стрелу с пышным оперением, потом косыми линиями заштриховала квадратик. Ей было поручено составить анкету для опроса о бритвенных лезвиях. Она добралась до той части анкеты, где агент предлагает жертве новое лезвие взамен использованного. На этом она и застряла. Ей пришло на ум, что тут кроется отличный сюжет: директор компании по производству бритв владеет волшебным лезвием, которое передается в его роду из поколения в поколение; оно не только не утрачивает своей остроты, но исполняет любое желание хозяина, после того как тот побреется тринадцать раз. Однако директор не сумел сохранить свое сокровище: забыл спрятать лезвие в специальный бархатный футлярчик и оставил его лежать где-то в ванной, а служанка, слишком усердная… (Кое-что оставалось неясно, но в целом это была сложная история со множеством сюжетных ходов. Лезвие каким-то образом попало в магазин, в комиссионный магазин, где его приобрел ни о чем не подозревавший покупатель, и…) Директору же именно в тот День до зарезу понадобились деньги. Он брился, как одержимый, каждые три часа, чтобы достичь заветного числа тринадцать, щеки его уже начали кровоточить, но каковы были его удивление и ужас, когда… Тут он понял, что произошло, приказал бросить провинившуюся служанку в яму с использованными лезвиями и наводнил весь город частными детективами — женщинами среднего возраста, которые выдавали себя за сотрудниц Сеймурского института; их пронзительные, немигающие глаза были натренированы распознавать на лице каждого — будь то мужчина или женщина — малейшие признаки растительности; в отчаянной попытке обнаружить невосполнимую утрату они кричали: «Новые лезвия — за старые!»
Мэриан вздохнула, нарисовала маленького паука в уголке заштрихованного квадратика и повернулась к пишущей машинке. Она перепечатала абзац из черновика: «Нам хотелось бы проверить, в каком состоянии находится лезвие Вашей бритвы. Дайте мне то, которым Вы теперь пользуетесь, и получите взамен новое». Перед словом «дайте» она впечатала «пожалуйста». Сделать идею менее эксцентричной было невозможно, но пусть по крайней мере она звучит повежливей.
Вокруг нее в конторе царила суматоха. Так всегда: либо суматоха, либо унылая, мертвая тишина; в общем-то, она предпочитала суматоху. Это помогало ей отлынивать от работы: все так стремительно носились, так пронзительно кричали, что ни у кого просто не было свободной минутки, чтобы заглянуть ей через плечо и проверить, над чем она задумалась и чем, собственно, занимается. Прежде она чувствовала, что тоже причастна ко всей этой сумятице и крикам, и раз или два даже позволила себе из солидарности с сослуживцами прийти в такое же неистовство и была удивлена, до чего это весело; но с тех пор как она решила выйти замуж и поняла, что не собирается оставаться здесь навечно (у них был об этом разговор, и Питер сказал, что она, конечно, может после свадьбы работать, если захочет, но с финансовой точки зрения нужды в этом не будет; он считал, что порядочный человек, если он женится, должен быть в состоянии содержать жену; и Мэриан решила бросить службу), она научилась наблюдать суматоху в конторе отрешенно, как бы издали. Больше того — она обнаружила, что уже просто не может принимать искреннее участие в делах института. В последнее время сотрудники стали хвалить ее за выдержку в критических ситуациях. Они пили чай для успокоения нервов и, тяжело дыша, утирая разгоряченные лбы бумажными салфетками, говорили: «Слава богу, что у нас есть Мэриан! Уж она-то никогда не теряет присутствия духа. Правда, милочка?»