Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы
Шрифт:
Ингитора закрыла лицо руками. Ее так потряс этот ответ, что все ее чувства пришли в смятение. Она проиграла, но ее поражение было восхитительной победой и давало ей даже больше, чем просто счастье с Торвардом. За время, прожитое в Аскегорде, она привыкла, что эти люди – хирдманы и служанки, ярлы и их жены, челядь и гости – всегда где-то рядом. Теперь ей доказали, что они не рядом, а вместе с Торвардом. К ним надо было привыкнуть, но их нельзя было не замечать. Они приняли ее, потому что ее любил Торвард, которого они любили, и своим сегодняшним решением, этим нынешним спором она еще раз доказала им благородство и твердость своей души. Пожелав спасти их от войны, она подтвердила свое право на их преданность – они не хотели отпустить ее как раз потому, что она пожелала от них уйти. Они
А ведь раньше она ухитрялась не замечать даже того, с кем говорила! Эгвальд ярл! Она совсем его не знала! Там, в Эльвенэсе, она так сосредоточилась на себе и своих бедах, что не видела ничего вокруг! Она не знала, что Эгвальд ярл может быть так упрям и самолюбив. Оказалось, что ее обещания, данные почти в беспамятстве, он принял как завет на всю жизнь! Он готов был отдать ей все, но и взамен тоже требовал всего; перенеся из-за нее беды и страдания, он непременно хотел взыскать с нее возмещение за них, пусть даже против ее воли. Так о ее ли счастье он заботился с самого начала и имел ли теперь право на возмещение? Эгвальда она уже не жалела, но так сложилось, что в раздорах конунгов гибнет множество невинных людей. И теперь уже безо всякой ворожбы колдунов Тролленхольма будут приходить к Трехрогому фьорду боевые корабли из Слэттенланда и будут лететь окровавленные тела в холодные бездны Ран. И она, Ингитора, будет знать, что все это сотворено ее руками…
Но Ингитора напрасно думала, что Торвард ее не понимал. Он прекрасно ее понимал, он просто с ней не соглашался. Он подошел к Ингиторе снова и взял ее за плечи.
– Мне что, еще одну рубаху разорвать? – спросил он, этим непонятным для других доводом призывая ее образумиться. – Ты забыла? Там, когда я честно предлагал тебе вырезать мое сердце, что я тебе сказал? Если уж ты отказываешься, то с прошлым покончено. Больше никаких обид, долгов и благородных мстителей. Мир так мир. Ты согласилась. И теперь молчи, женщина. С моими врагами я сам разберусь. А ты моя, и хватит об этом.
Ингитора послушно опустила голову ему на грудь. Уйти от него оказалось выше ее сил. В этой его упрямой готовности биться хоть со всем светом за свое счастье была та горячая и бурная жизненная сила, которая еще в Медном Лесу виделась Ингиторе в виде капель росы, налитых огненным сиянием солнца. Именно эта жаркая и живая пылкость всех его чувств и накал разнородных качеств так восхищали и пленяли ее – его великодушие и упрямство, дружелюбие и нетерпимость к соперничеству, его страстность и сила воли, открытость и честолюбие, щедрость и требовательность, способность увлекаться и стойкая верность тому, что он считал действительно важным.
– Я буду думать, что ты прав! – сказала она. – Потому что ты не можешь быть не прав.
– И хорошо! – одобрил Торвард, поглаживая ее по волосам и по спине. – Раз уж нам суждено жить вместе, нам лучше не спорить, не кричать, пока с кровли не посыплются балки. Моя мамочка говорит, что моего упрямства хватило бы на трех троллей и что иначе не могло быть, потому что я – сын своих родителей! Ну, иногда и я тоже доступен доводам рассудка, вон, Халльмунд подтвердит. Но не сейчас! Изображать жертвенного барана я не собираюсь, хоть бы меня сам Добрый Бальдр уговаривал.
– Делай что хочешь! Мой дом там, где ты.
– Ну, вот это речи умной женщины!
Умиротворенный Торвард склонился и стал ее целовать. Теперь-то Ингитора знала, что в глуши Медного Леса он и правда вел себя на редкость сдержанно, и получила представление, как выглядит его «менее скромное» поведение, на которое он ей тогда только намекал, поскольку в тех лесах у благородной девушки не было иной защиты от домогательств, кроме него же самого. Здесь, дома, Торвард выражал ей свою любовь все более настойчиво и пылко, притом не стеснялся ни дружины, ни служанок, ни гостей. Народ в гриднице гомонил, довольный, что конунг помирился с невестой, и совсем не помнил, что они помирились-то, собственно, на решении воевать со Слэттенландом.
Несколько дней прошло в обычных забавах, которые бывают, когда один знатный человек приезжает в гости к другому: Торвард конунг и Эгвальд ярл вместе охотились, хирдманы играли в мяч, стреляли в цель или боролись за какую-нибудь
серебряную чашу из добычи с озера Фрейра, и все вроде бы шло мирно, но на самом деле все ждали окончательного решения. Торвард конунг старался выглядеть спокойным, но в его темных глазах блестело несколько лихорадочное веселье, как будто мысленно он всегда держался за рукоять меча. Несмотря на одержанную в споре победу, на душе у него было плохо и тревожно: зная великодушие, чувство чести и самоотверженность Ингиторы, он не сомневался, что она совершенно всерьез собиралась вернуться к Эгвальду. Торвард изводился от беспокойства, если терял Ингитору из вида хоть на мгновение; понимая, как он угнетен, Ингитора ласкала его, стараясь успокоить, но он и в этих ласках видел чуть ли не прощание. Не находя места от тревоги, он быстро вспомнил о том оружии, «которое у мужчины всегда при себе», как говорил Хеймир конунг, и в первый же вечер после того разговора не шутя пытался закрепить свои права на невесту, чтобы она уже и не думала от него уйти! В итоге бурной встречи, разорвав на ней рубашку, он отступил только тогда, когда подлинно убедился, что ей не до любви, потому что Ингитора заплакала, обиженная его горячим упрямством и слепым желанием настоять на своем во что бы то ни стало!И при виде этих слез он так устыдился, что отвернулся и сел на приступку лежанки, не в силах уйти и не смея на нее взглянуть, и даже его опущенная голова и плечи выражали такой суровый стыд, что Ингитора все-таки потянулась к нему и прижала его голову к своей груди.
– До чего я докатился… – хмурясь и морщась, как от боли, бормотал он, обнимая ее и пряча лицо у нее на плече. – Но ты же понимаешь, я не могу, не могу даже думать, чтобы возле тебя был кто-то другой… Я теперь понял, что я ними со всеми делал, ты можешь быть довольна! Вальгейр сын Вигмара отомщен!
Прошло то время, когда он считал ревность глупой.
Кончилось тем, что Ингитора все-таки уложила его рядом с собой и гладила по голове, пока он не заснул, крепко обнимая свое сокровище и зная, что хотя бы до утра оно никуда не денется. Эта уверенность для него сейчас значила даже больше, чем страсть. Когда-то давно, в первые дни в Медном Лесу, он относился к ней снисходительно-покровительственно, а она жалась к нему в страхе перед змеей или призраком Дагейды верхом на волке. И вот теперь он кладет голову ей на плечо, ища защиты от более страшного призрака – призрака одиночества, тоски, неуверенности. Она стала ему необходима, без нее он уже не мог быть самим собой, и в том, что теперь он нуждался в ее покровительстве, и выражалась его единственная, неделимая любовь. Так же, как и всякий, Торвард конунг хотел любви и цеплялся за Ингитору в страхе ее потерять, как она когда-то цеплялась за него при виде троллихи. Оба они знали, что порвать связь между ними уже не под силу никаким силам и обстоятельствам, даже их собственной воле, и в обмен на обещание сегодня вести себя смирно Торвард вытребовал у Ингиторы обещание больше никогда не заговаривать о возвращении в Слэттенланд!
Но те, кто пытался оторвать их друг от друга, этого не знали, а может, не хотели знать. Кюна Хёрдис не отпускала от себя йомфру Вальборг и старательно опекала ее, как любимую дочь, которая только начала оправляться после опасной болезни. Такое ее поведение изумляло всех, даже самого Оддбранда, которого, казалось, удивить не смогло бы ничто на свете. При всяком удобном случае кюна заводила речь, что, мол, хорошо бы было Торварду конунгу, ее сыну, взять в жены дочь Хеймира конунга и как она, его мать, порадовалась бы, если бы в этот дом пришла женщина истинно высокого рода. Такие речи могли казаться издевкой всем тем, кто помнил, что сама кюна Хёрдис в молодости была не кем иным, как дочерью рабыни.
– Не обращай внимания! – снисходительно советовала Ингиторе фру Сэла. – Наша кюна тоже иногда любит поуродствовать, и на нее как раз накатило – радуйся, что она играет не с тобой!
– В своем ли уме ты, хозяйка? – добродушно осведомлялся Оддбранд, по-свойски придерживая руку кюны Хёрдис, и его добродушие было так же мало настоящим, как и ее заботливость. – Ты хлопочешь об этой девушке, как будто ослепла и не видишь, что твой сын-конунг по уши влюблен в деву-скальда, а в этом деле его даже быками Гевьюн не сдвинешь? Чего ты хочешь этим добиться?