Лапти
Шрифт:
— Кто же?
Данила ожесточенно плюнул:
— Наладила: кто да кто! Сама обыкновенна баба женскова сословья.
— И дурной ты, дядя Данила. Да по какому делу приехала?
— По самому важному. К примеру, мужьев бабам переменять.
— Не ври.
— Вот тебе икона. Декрет привезла, подписи на месте, печать сбоку прилеплена.
Данила увидел в окне бабушку Акулину.
— Эй, здорово, бабушка! Все не умираешь? Зачем сюда забралась?
— Тебя, обормота, послушать.
— Аль больно с антиресом говорю?
—
— На што оно тебе? Может, я найду…
— Найди, Христа ради. По твоей харе разочка три проедусь, душу отведу.
Данила живот поджал от смеха, бабушка Акулина головой покачала.
— И что ты каждый раз зря орешь?.. Что на тебя уйму никакого нет?.. Ну, чего ты людям толком не объяснишь?
Ушел от окна, звонко бросив на весь порядок:
— Делега-атка приехала… Про бабьи дела всю ночь говорить собирается-а!..
Дарья встрепенулась. Она вспомнила, что недели две тому назад комсомольцы ездили в город и просили прислать человека для организации в Леонидовке делегатского собрания. Стала звать баб в клуб, но они не шли. Запыхавшись, прибежал Петька, позвал Дарью:
— Пойдем скорее — приехала!
— И их зови, — указала Дарья на баб.
— Да, да, все пойдемте. Будет собрание женщин. Ты, мамка, обязательно иди.
— А их куда? — кивнула головой на ребят.
— Пущай и они идут. Недалеко. Да и не ты одна будешь с ребятишками.
Поднялись бабы и пошли, несмело оглядываясь по сторонам. Бабушка Акулина плелась сзади всех и ворчала:
— Они туда-сюда, а меня куда леший несет?
Шел мелкий дождь наплывами, под ноги летели желтые листья осины, огненно-бордовые — клена и мелко рубленные, как лапша, — ветловые. Жестоко хлестал порывистый ветер, захватывая дыханье. Где-то, несмотря на ветер и дождь, тренькала «саратовка» и дробились визгливые девичьи голоса.
Клуб заполнен бабами, девками, мужиками, ребятами. Шум, гам, смех девок и гогот ребят. Данила натворил делов. Ребятам обещал невест на выбор, а девкам — женихов.
— Кого на записке напишешь, ему и прикажут. Декрет такой есть.
В клуб все шли и шли. Мужиков председатель выгонял.
— Вам тут делать нечего. Это женское собранье.
Мужики ругались, уходили, но, как только председатель отходил от них, снова ныряли в клуб или стояли в сенях, дымили махоркой.
Когда Прасковья вошла в сени и увидела, что не только в клубе, но даже и в сенях места не было, она хотела идти назад. Но мужики, увидя ее с ребятишками, потеснились, освободили дорогу и участливо сказали:
— Иди, иди, Паша… Мы так тут, от нечего делать.
А в клубе несколько парней встали и дали место.
— Садитесь, тетка Паша. Вот и бабушка Акулина пришла. Ну-ка, ребята, ослобоните ей само хороше место.
На сцену вышел председатель сельсовета, постучал кулаком по столу.
— Товарищи, немножко потише… Нам для ведения
собрания надо наметить кандидатов в президиум. Называйте кого хотите, но только чтобы из женщин.И начали выкликать кандидатов. И, будто нечаянно, откуда-то из задних рядов:
— Прасковью Сорокину!
Прасковья испуганно оглянулась, словно хотела посмотреть, кто крикнул, и совсем не заметила, что, когда голосовали ее кандидатуру, все подняли руки. Ей не до этого было. Гришка хныкал, а Ванька грудь теребил, сосать просил. Очнулась только тогда, когда тетка Елена толкнула ее:
— Пашка, аль ты оглохла? Иди!
— Куда? — удивилась Прасковья.
— Вот дуреха, туда вон, за стол.
— Мне и тут хорошо.
— Ведь тебя избрали!
Председатель во весь голос крикнул:
— Сорокина Прасковья, где ты там?!
— Вот она, вот! — начали указывать на нее и просили: — Пашка, иди!
— Не пойду я, — упиралась Прасковья.
— Как ты не пойдешь, раз мы за тебя руки поднимали?
— А кто вам велел?
Быстро мелькнуло в голове:
«Не уйти ли от греха домой? Вот еще приперлась? Стыдобушка одна…»
Бабушка Акулина принялась тормошить:
— Чего не идешь, а? Иди и сядь… Там, чай, послободнее, чем в этой духоте. Ишь мужики накурили.
— А этих куда? — указала на ребятишек.
— С ними прямо и вали. Аль не знали, с кем выбирали?
Дали дорогу, Ваньку понесла на руках, Гришка сзади уцепился, Аксютка вперед убежала.
— Лезь, лезь! — кричали ей, когда подошла к сцене.
Председатель взял Ваньку и передал его в президиум, помог забраться Прасковье, а Гришка с Аксюткой уже уселись на краю сцены и начали ногами болтать.
Уселась Прасковья за стол и глаз на народ поднять не может. А председатель шепчет ей:
— Открывай собрание.
— Как его?
— Так начни: «Считаю женское собрание открытым…» А сама-то встань, слышь?
— Слышу…
Встала, хотела было повторить чужие слова, да как увидела, что все смотрят на нее, покраснела, смутилась и снова села.
— Не умею, — прошептала чуть не со слезой. — Ты сам…
Тогда за дело взялся председатель:
— Товарищи, тише! Товарищи, как у нас президиум избран, то собрание считается открытым. На повестке дня доклад товарища Фоминой об делегатках. От себя я скажу два слова. К нам приехала из города товарищ Фомина. Как только она заявится, говорить начнет. Да вон и сама, кажись, идет.
Шумно поднявшись на сцену, Фомина подошла к Прасковье и спросила:
— Кто у вас председатель?
— Вот, — указала Прасковья на предсельсовета.
А тот усмехнулся:
— Ведь ты, Паша, теперь председатель.
И пояснил делегатке:
— Она — первый раз.
Делегатка похлопала Прасковью по плечу:
— Ничего, привыкнешь. Вот тебе на первый раз — встань и скажи всем: «Слово даю товарищу Фоминой. Прошу тише».
— Я не сумею.