Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Как лихорадочно пронеслось, отгорело это лето! Сухое и знойное… Какой грустью отозвалась вдруг в груди память о нем, как перехватила дыхание одна только мысль о Марии… Горькой полынью повеяло с синих и лунных полей, замирающим криком ночной электрички донеслось и грохотом колес отстучало мимо пустых, залитых мертвым фонарным светом дачных платформ. Все мимо и мимо, без остановки…

Костер метался под ночным ветром, и дымные тени неслись по ее лицу.

И еще студенческие практики вспомнились остро, экспедиции, бродяжничество, песня.

Багульник горит, И бел его дым, И дышит огонь И
жарко и пряно.
Апельсиновой долькою в небе лежит Луна над курганом. И как расплывается, и как дрожит Она за туманом. И много разлук, И много дорог. Как тянутся птицы на юг караваном. Сплетение рук, И молчание плеч, И пальцев касанья Тревожны, как счастье негаданных встреч. Как боль провожанья. Пожар октября, И мартовский хмель. Но тянутся птицы сквозь бури и зимы, Так пусть ничего не уносит метель. Пусть в нас оседает и в нас остается, Не то позабудет конечную цель, Кто ждет не дождется, кто ждет не дождется, Но так суеверно умеет молчать. Кто ждет не дождется… Багульник горит, И бел его дым, И дышит огонь И жарко и пряно. Апельсиновой долькою в небе лежит Луна над курганом, И как расплывается, и как дрожит Она за туманом.

Гена нашел другой автомат и позвонил Марии на работу.

— Здравствуй, Мария!

— Здравствуй.

— Это я.

— Я узнала.

— Что ты думаешь делать сегодня вечером?

— Еще не знаю.

— Давай встретимся?

— Зачем?

— Ты спрашиваешь — зачем? Тогда и в самом деле незачем…

— Ну, вот видишь.

— Да, вижу… Ты была права. Ничего не получилось.

— Да. Ничего не получилось. И не могло…

— Почему же не могло, Мария? Почему? Что же все-таки случилось?

— Ничего. Ты же знаешь, что ничего. Просто не судьба. Понимаешь? Обыкновенная не судьба.

— Это чертовски обидно и… больно, откровенно говоря.

— Я понимаю. Прости.

— Чего ж тут прощать? Никто не виноват. Просто так получилось. Для тебя это не судьба.

— А для тебя?

— Боюсь, что у меня это чуточку серьезней, Мария…

— Прости. Я всегда буду тебе хорошим другом… Да, я подумала сейчас, что, в сущности, ничем не занята сегодня, и, если ты хочешь, мы могли бы что-нибудь придумать.

— Ах Мария, Мария, святая душа! Не надо так, не надо, матер долороза. Не жалей ты меня, идиота, не надо… Это худшее из того, что у нас могло бы быть.

— Дурак ты, Генка, какой ты еще дурак! Но когда-нибудь ты поймешь, что жалость — это самое лучшее в человеке…

— Мне позвонить тебе еще?

— Как хочешь.

— А ты, что ты скажешь?

— Я скажу: до свидания.

— Не прощай?

— Не люблю мелодрамы.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За все. За все, понимаешь? Но, главное, за то, что ты не даешь мне — как бы это сказать поприличней? — сжечь корабли.

— Я не даю? Глупый! Это ты сам себе не даешь! Я всего лишь тебе не мешаю.

— Но это так много!

— Не

знаю… Я не хочу для тебя ни вот столечко беды! Понимаешь?

— Но то остается в силе? Ты понимаешь, о чем я говорю? То остается в силе? Со временем ничего не изменится?

— Опять ты меня загоняешь в тупик! Ты неисправимый максималист. Но откуда я могу знать, что случится со временем. Откуда? Я знаю только то, что творится со мною сегодня и было вчера. Так мы никогда не соскользнем с этих замкнутых рельсов.

— Все же скажи.

— Ты уверен, что так будет лучше?

— Для кого?

— Для тебя, разумеется, только для тебя.

— Тогда все понятно, можешь не отвечать… Ведь все понятно?

— Да.

— Ну вот видишь?.. От себя не убежишь, Мария. Я знаю, что через минуту стану проклинать себя, но я говорю… Понимаешь? Я говорю: прощай.

— Хорошо, пусть так и будет. Прощай, Генка.

Вот, собственно, и все.

Как удивительно подходит к тебе твой гороскоп, Генка! Как стремительно летишь ты к любви и успехам, ребенок, которому не суждено стать взрослым, и судьба ковровой дорожкой стелется перед тобой. Но когда твой увлекающийся друг, когда этот дурак Березовский определил твои звезды, разве не выглядело все немножко иначе? Возвышенность, нежность, стремительность и победы, как говорили наши предки, на амурном поприще? Разве не влез ты в свой гороскоп, как в готовый костюм номер 52, третий рост? И разве не пришелся тебе он впору, как и миллионам других мужчин?

Но тогда ведь все еще только длилось. Прогулки, музеи, кино, пляжи, байдарка, палатка, гитара… И как знать: может быть, и сегодня все бы осталось по-прежнему, не будь того разговора у раздуваемого ночным ветром костра? Не надо выяснять отношений, тридцатилетний Генка, особенно если сердце подсказывает, что нечего выяснять…

Багульник горит, И бел его дым…

Вот и кончается твое лето. Желтеющим лесом и колкой стерней на полях, звездным августовским дождем.

Но еще не исчерпан до конца этот вторник, это пятнадцатое число… И ничего же не случилось в конце концов. Ну, поставлена еще одна точка там, где и без того чернеют пни многоточий. Жизнь-то ведь не кончается…

Надо все-таки ехать в Малино помочь матери по хозяйству: выполоть сорняки и окопать какие-то кустики и деревца, расколоть несколько чурбаков, починить провалившиеся ступеньки.

И пусть холодный синий сумрак, прожженный где-то за лесом закатной полоской, растревожит душу. И многозначительны будут влажные касания сирени, и зов электрички, и запах полыни. И пламя в закопченной трубе самовара тоже о чем-то напомнит тебе.

«Лечите подобное подобным», — советовал великий гомеопат по имени Мефистофель. «Нет никаких лекарств», — утешал бессмертный Стендаль. И оба они с мудрой усмешкой сочувственно следили за тем, как люди не устают бередить собственные раны, ибо мука эта сладостна.

Нет, ни жизнь не кончалась, ни этот зодиакальный день, а жара и духота только усилились. Гена с облегчением нырнул в спасительную тень метро «Маяковская».

Глава 26

К вящей славе Господней

(Донесение генералу иезуитского ордена. Часть 2)

«Поскольку монсеньеру во всех подробностях известно скандальное дело об ожерелье, я позволю себе в данном отчете опустить процедуру следствия и самого процесса. Вместо этого я остановлюсь на событиях, имевших место в самое последнее время, и на преобладающих в обществе настроениях.

Общественное мнение в Париже по-прежнему настроено далеко не в пользу двора. Но это не означает, что и оправданный парламентом кардинал де Роган оказался свободным от подозрений. Процесс, таким образом, нанес двойной удар престижу королевской и церковной власти.

Поделиться с друзьями: