Ларец

– Когда б мы были в том уверены, – решился наконец князь Андрей. – Ошибка слишком дорога. Никита Артамоныч, вить Его Преподобие прав. Сделай милость, распорядись.

Лекарь, побледневший в лице, кивнул головою и вышел.

– По какому праву здесь творится какой-то самосуд над подданным Ее Императорского Величества?! – вскрикнул Танатов, спиною отступая в самый угол горницы.

– Самое время вспомянуть о бренных порфирах, – неприятно засмеялся фон Зайниц.

– Сударь, имея честь сразиться бок о бок с Вами, я, чего бы то ни было, обрел к Вам полную доверенность, – сердечно произнес Роскоф, с протянутыми руками подходя к Сирину. – Щаслив стану считать Вас середь своих друзей.

Молодые люди обнялись.

– Я послал оповестить Нифонта, – сухо объявил Никита Артамонович, явившись в дверях.

– Могу ли я взять сего человека на поруки моим гостем? – спросил отец Модест, кивнув на Сирина.

– Бери под свой ответ, – Андрей Львович глядел неласково.

Танатов имел вид самый недоуменный. Нелли же, напротив, никаких пояснений не требовалось.

Глава XXIX

К полудню уж утомились ждать нападения. Ордынцы все медлили, и защитники Крепости, кроме невеликого числа караульных, разошлись отдыхать. Нелли же, после бессонной ночи, оставалась вполне бодра, хотя зеркальце и показывало лицо осунувшееся, с огромными полукружьями синяков под глазами. Больше всего ей хотелось бы теперь заседлать лошадку на конюшне и скакать часа три по просыпающейся весенней тайге. Однако как раз этого и нельзя было сделать. Только сейчас она понимала, чем была в старые времена осада для здешних жителей. Осада, оказывается, не только опасность и кровь, нет! Нелли вспомнилось вдруг, как в десять лет выздоравливала она после коклюша. Весна, пусть и поскромней этой, таежной и яркой, гуляла за стеклами окошка, пробиваясь травою, одевая деревья в зеленый туман. Но в горнице весны не наступало: ни потрогать, ни понюхать, ни пробежать в легких туфлях по изменившемуся саду. Чем-то вроде опостылевшей тогда горницы предстала ей Крепость. Горы видны отовсюду – и так недоступны! Как же, оказывается, тесны улицы и дома, сжатые безопасным кругом валунов и кольцом частокола!

Арина, к которой забежала Нелли в ее горницу, лишенную теперь своего ковра и прохладную от мытого мокрого пола, чувства эти вполне разделяла.

– Только мне еще все мнится, будто я уж знавала такое раньше, – призналась она. – Да и не странно. С детства все здешние старины наизусть знаю. Живут они во мне, вот и помнят то, чего я сама помнить не могу.

– Как мои камни, – задумалась Нелли.

– У каждого свои собеседники. Только эта осада не прежним чета, пустяк. Мне так сдается, ордынцы и вовсе не воротятся. Сунулись оттого, что давно не биты. Спокойствие приграничное, оно памятью стариков кормится. Теперь небось померли все, кто сам знал, что Крепость сильна сделалась. Вот молодые и расхрабрились.

– Думаешь, другой причины нету? – Нелли все колебалась, рассказать ли Арине про Верхуславу или погодить. Сомнения нету, Арине такой рассказ куда как интересен, только для самое Нелли недавние события давность заслонили.

– Да откуда ж ей быть, другой причине? – Арина с трудом поднялась, опершись на резную палочку. Перебирая свободной рукою по стене, добрела до окошка. – Не идут на приступ-то, а мы с Соломкою спор держали на китайского болванчика, что и не сунутся! Ну и кто прав вышел?

Права вышла Арина, час спустя вылазка разведчиков донесла, что лагерь снялся. Верно, поутру, посчитавши потери, ордынцы решили не нападать, а развернуться восвояси.

Решено было не догонять, только пустить за врагами следопытов.

Катя на радостях умчалась в горы, а Нелли, замешкавшаяся, оказалась поймана близ ворот некстати подвернувшимся Роскофом.

– Ну как сия ящерица хвост поблизости сбросила, – рассуждал он, заворачивая под уздцы Неллину лошадку. Невысокая лохматка была смирная, не Нарду чета, слушалась всех. – Бродят такие отставшие в лесу в надежде на поживу. Да и само отступление может быть вовсе ложное, такое случается нередко.

Разозленную Нелли встретила в тереме Параша, такая довольная, что хоть нарочно ей все порти.

– Ты пропадаешь-то где? – недовольно спросила Нелли, швыряя треуголку на большой ларь в изголовье кровати. – Небось и не знаешь, кого тут Катька в гости притащила.

– Знаю, – Параша хитро усмехнулась. По весеннему холоду и она ходила еще с покрытою головой, но не в платке, как прежде, а в странном сером уборе, немного похожем на монашеский, что назывался убрус. Нелли уж и забыла, когда смешенье ойротских мод со старомосковскими и китайскими, господствовавшее в Крепости, сделалось для нее привычно. – Может, и поболе твоего знаю, Нифонт-то с утра до тетки Харитины приходил. Ну а я как раз у нее была, чагу толкла в ступе.

– А чего у нее-то Нифонту нужно?

– Что ж он, по-твоему, сам кощеево зелье варить станет? Шалишь, этого ему не сладить.

– Какое зелье? – поперхнулась Нелли.

– Кощей, по-старому раб. Вроде как вольной воли человек лишается, как изопьет.

– Для ботаника, что ли? – Нелли аж подпрыгнула.

– Для кого ж еще.

– То-то узнает, какие здешние травы. Хотя нешто он дурак, хлебать такую дрянь?

– От жажды помереть не захочет, так небось выпьет, – Параша улыбнулась ласковою улыбкой. Положительно, сей старый убор личил ей больше деревенского плата или мещанской шали. Или не в уборе было дело? – Ох и зла Харитина-то, варить не хочет. Я уж убежала от нее, не ровен час под руку попасть.

– Неужто такое зелье подзатыльника не стоит? – не поверила подруге Нелли.

– Так она и станет мне рассказывать-показывать.

– Чего ж ты тогда именинницей глядишь?

– Да денек больно хорош, на небе, глянь, ни облачка… – Параша заботливо отдернула занавеску.

Нелли, не обращая вниманья на сие несомненное притворство, подтащила тяжелый табурет в красный угол. Обернутое носовым платком украшение мирно таилось за образами.

– Что за срам такой в святом месте прячешь? – Параша уже заглядывала Нелли через плечо. – Бабы ровно из бани, да еще какие страхолюдные.

– А где ж мне прятать? – резонно возразила Нелли, любуясь солнечною игрою на золотых фигурках. – Нифонт снял с тартарина убитого, а потом Сирин пришел, да все и забыли о нем. Я сперва в кармане таскала, да неудобно в нем, большое слишком. Ты получше гляди, может, еще чего заметишь, кроме срама-то.

– Быть того не может, касатка! – Параша в изумлении поднесла ладонь к губам, словно хотела зажать себе рот. – На страшиле-то на голой – твое украшенье из меди-золота!

– Да не страшила это, а негритянка просто! У них не только кожа черная, еще и губы широки, а волос курчав. Негритянка, чуешь, как та, как Настасья Петровна, и носит не на шее, на голове!

– Так откуда ж княгине было знать, на чем такое носят?! Небось тетка при ней в эдаком виде не разгуливала! Это вить, касатка, ихняя басурманская корона! Катьке показывала?

– Не успела. – Пальцы Нелли вдруг задрожали, и солнечные блики так и запрыгали по щитку. – Она уж ускакала. А больше никому и не хочу показывать. Ну как опять без толку.

– Без толку, нет ли, а ты корону-то царскую примерь, – рассудительно заговорила Параша, оглаживая Нелли по плечам. – А я за дверью-то постерегу, авось в окно никто на сей раз не сунется.

Девочки засмеялись: давешний тартарин теперь вовсе не казался страшен даже Нелли.

Дубовая резная дверь даже не скрипнула, закрывшись за Парашей.

Золотая пластинка, как только раньше в голову не пришло, пристроилась как дома. Зачем было другие тайники выдумывать? Честно-то сказать, украшение не Неллино, в ларце ему вроде и не место. С другой стороны, тартарин на кого напал? На Нелли, значит, и вещица тож Неллина. Неужто все другое, что тут лежит, пращурами в ювелирных лавках покупалось? Небось не первая то добыча с остывающего тела.