Ларёк

Буквально через месяц я поняла, что просто физически больше не могу работать в ларьке. Во-первых, я панически боялась всех, кто начинал мне угрожать, ни слова не говоря, я сразу же нажимала на тревожную кнопку. Вскоре меня знал весь ВОХР. Мои смены почему-то оказывались самыми «тревожными». Впрочем, не лучше обстояло дело и с моими сменщиками. Один из них, тот самый дюжий парнишка, оказавшийся студентом, рассказал мне, что его не так давно пытались поджечь, закинули в ларек бутылку с зажигательной смесью, он сбил пламя старой курткой. В старой части города было еще больше наркоманов. Три минуты, положенные для приезда охраны, порой растягивались в часы. Но странное дело, через какое-то время я поняла, что нарываюсь на неприятности сама! Словно организму не хватало того глотка адреналина, который вырабатывался во время криминальных происшествий. Я «вызывала огонь на себя», я не могла удержаться от этого, мне нравилось то щекочущее ощущение опасности, которое возникало каждый раз, когда я препиралась с каким-нибудь наркоманом. В принципе, мне ничего не стоило погасить агрессию какого-нибудь обкурившегося или смертельно пьяного пацана улыбкой, ведь редко бывало так, чтобы женская улыбка не действовала на мужчину успокаивающе, однако я ловила себя на том, что злю покупателей специально, чтобы увидеть, как их лица начнут перекашиваться от злости, а когда они с ненавистью начинали трясти решетку, я, вдруг успокоившись, нажимала «тревожную» кнопку.

Через месяц я поняла, что работаю почти даром: Иван Иванович с честностью идиота платил налоги с зарплаты. Я подозревала, что он не хочет расплачиваться с продавцами «черным налом», потому что кладет его в карман. И в самом деле, зачем отдавать другим то, что можно оставить себе? Я пересчитала купюры, выданные мне кассиром, и поняла, что на месяц мне этого не хватит. Было от чего впасть в отчаяние. Куда мне идти? В завершение всего сам Иван Иванович весьма недвусмысленно стал намекать, что наши отношения (понятия не имею, что он подразумевал под этой фразой!) надо бы продолжить в более интимной обстановке, например, съездить куда-нибудь за город. Единственного человека, который хоть как-то мне посочувствовал, увидев в моих глазах безнадегу, избили у меня на глазах. Это был покупатель, подвыпивший мужчина лет тридцати-пяти — сорока. Он покупал сигареты и, наверное, один из немногих, обратил внимание на того, кто их подавал, то есть на меня.

— У вас такие грустные глаза, — сказал он.

Далее следовал набор банальностей, но я клюнула — поговорить мне было совсем не с кем, не с собой же разговаривать! Он все допытывался, как меня зовут, когда на него налетела группа подростков и его утащили за ларек, бить. Я вызвала милицию. Милиция быстро задержала пацанов, однако мужичка этого так и не смогли найти, видать, все же ему повезло, и он сумел убежать. Подростки косились на меня, однако напасть на ларек так и не решились. За эту ночь я вызывала милицию четыре раза. Чем больше человек боится, тем больше вероятность того, что его страхи сбудутся — теперь я сама была словно магнит для неприятностей. Ну не может ведь весь мир быть сумасшедшим! — я старалась рассуждать здраво, насколько могла. Если мир — в норме, если он такой, как обычно, значит, что-то не в порядке со мной? Я вспомнила, как Леночка Вздорова бегала вместе с Ильей к бабке, как она старалась затащить к бабке меня, и в первый раз задумалась. Илья довольно суеверный человек, меня он, наверное, в то время сильно ненавидел, ведь я мешала его отношениям с Леночкой. Может, они что-то сделали, и теперь мне не везет? Сама мысль была бредовой, однако состояние мое было таково, что я хваталась за соломинку. Отчего-то большинство женщин обязательно знает адрес вот такой бабки, поэтому далеко ходить не надо было. Я расспросила сменщицу и отправилась по указанному адресу. Я стояла в подъезде и ждала своей очереди, когда со мной начал флиртовать какой-то скрюченный мужичок, Я с недоумением смотрела на него. Как выяснилось, это был сын бабки. В двух словах я объяснила толстой, опрятной старушке, что меня не устраивает в моей жизни. Она покивала головой, провела меня на кухню, усадила на табурет, стоящий на пороге, растопила воск и вылила его в воду над моей головой. После этого она посмотрела на образовавшийся узор и вдруг в голос запричитала.

— Ой, да что же это они с тобой сделали! Ой, да до смертушки тебе осталося всего ничего! Да девять хомутов на тебя навешано! Да бедное ты мое дитятко!

Я с удивлением смотрела на бабку, соображая, подготовлен этот спектакль заранее или это экспромт. Впрочем, бабка быстро успокоилась.

— Ну ничего, все еще наверстаешь, снять это сложно, но я смогу.

Она попрыскала на меня какой-то водичкой, зажгла свечи, что-то побормотала, крестя меня ими. Я наблюдала за этим с интересом. Надо сказать, что я всегда относилась к этому скептически, тут уж ничего не поделаешь, таков мой склад характера. Фанатически верить во что-то не могу.

— Вы знаете, у меня еще одна неприятность, — промямлила я, следя взглядом за бабкиными быстрыми руками. — Меня достает хозяин ларька, в котором я работаю… Говорят, седина в бороду, бес в ребро.

Бабкины руки на мгновение замерли.

— Еще бы не доставать, — сказала она, — вон глаза-то какие… — потом вдруг наклонилась ко мне, и, обдавая затхлой влажностью дыхания, зашептала, — А ты, кисонька не теряйся, чего там. Старый конь борозды не испортит. Оно, может, и к лучшему.

Я отстранилась. Мне вдруг стало смешно. Неужели, Лиана, ты в самом деле решила, что эта старая полуграмотная женщина тебе поможет? Еще раз спрашиваю, где твои мозги? А?

Я встала, расплатилась и ушла. Я не стала пить водичку из подозрительных пластиковых бутылок, которые мне всучил колченогий бабушкин сын, я вылила ее дома в раковину и решила навсегда забыть о существовании таких вот бабушек. Из ларька я уволилась. И вовремя. Буквально через месяц в нем порезали молодую женщину. Кажется, это сделал какой-то ее знакомый, заглянувший к ней посидеть, поговорить. Он нанес ей двадцать ножевых ранений, забрал три бутылки водки, блок сигарет и ушел. Она нажала на тревожную кнопку, охрана приехала только спустя десять минут. Посмотрели, вызвали «скорую». Она лежала на полу, и ей было очень холодно. Они ходили по ларьку, буквально переступая через нее, и ни движения не сделали, чтобы ей помочь. Им за это не платили. Спустя два месяца после преступления подонок все еще не был пойман, хотя в милиции знали и его имя, и где он живет.

Глава двадцатая

— Лиана, я тебя очень прошу больше в ларьках не работать, — сказала мама. — Мне не нравится эта работа.

— Угу, — я кивнула, потому что полностью была с ней согласна.

Совсем по-другому отреагировал на мое новое увольнение отец.

— Ну, и чем ты теперь будешь заниматься? Деньги-то где возьмешь? На что жить будешь?

Как-то, сидя на кухне, я завела разговор о том, что он постоянно раньше пугал меня будущим, запугивал самостоятельностью, приговаривая при этом:

— Хлебнешь еще самостоятельности-то этой, узнаешь по чем фунт лиха, обратно прибежишь к маме с папой, да поздно будет!

Я спросила, что он всегда подразумевал под этими словами? Отец удивленно посмотрел на меня.

— Как что? А разве ты досыта не нахлебалась? Дальше-то уж и идти некуда, мужа нет, работы — тоже. Вот тебе и вся твоя самостоятельность!

Настало время удивиться мне. Если все, что со мной произошло — это именно то, чем меня стращали всю жизнь, то чего, собственно говоря, бояться? Хуже не будет! Верно? Верно!

И я стала писать вторую часть моего «многострадального» романа.

— Лиана, так жить нельзя! — буквально через месяц стала уговаривать меня мама.

— Почему?

— Нельзя не спать по ночам — это вредно для здоровья, нельзя по восемнадцать часов сидеть за пишущей машинкой — это портит зрение, а его у тебя и так нет. Нельзя ни с кем не общаться, никуда не ходить и никуда не стремиться. Тебе нужно бросить курить и устроится на работу.

— Ну почему же я никуда не стремлюсь, я стремлюсь… — я кивнула на кипу бумаги, рассыпанную по софе и по полу. — А что касается работы, то куда мне идти? Подскажи…

Мама с отчаянием посмотрела на меня и ушла. Я никогда не могла разговаривать с ней нормальным тоном, потому что всегда получалась, что она права, а я — нет. То есть я где-то внутри себя ощущала уверенность, что я права, но доказывать эту правоту ей было то же самое, что медленно погружаться в трясину. Разговор становился бессмысленным, мы переходили на повышенные тона и через какое-то время разбегались по комнатам. Вскоре она перестала заговаривать о работе — наверное, поняла, что мне и в самом деле могут предложить только работу в ларьке. Ларька она боялась, хотя не знала и сотой части моих приключений.

Когда я думала, что все, что могло произойти, со мной уже произошло, я ошибалась. Однажды я заболела. Ночью я проснулась от дикой боли в животе. Голова кружилась. Я едва успела добраться до туалета, как меня вывернуло наизнанку. Я вернулась на софу и стала ждать, когда боль утихнет, но она не утихала. Через какое-то время я поняла, что мне конец. Я позвала маму, но та только вздохнула, глядя на меня.

— Ну что, надо ждать утра…

Отец оказался оперативнее — он сбегал в переговорный пункт на углу и вызвал «скорую». Врач первым делом спросила, есть ли у меня полис. Полиса не было. Она сосредоточенно помяла мне живот, и решила увезти меня в больницу, хотя никак не могла понять, что со мной. Следующие полтора часа меня возили из больницы в больницу на «Уазике». Я лежала прямо на носилках, покрытых клеенкой с кровавыми разводами, и мне было очень холодно. От боли я даже не могла соображать, куда мы едем. По-моему, все это продолжалось бесконечно. Наконец, доктор решила-таки, что у меня что-то с почками, и меня повезли через весь город в больницу «скорой помощи». Полчаса мне пришлось ждать врача в холодном коридоре с бетонным полом. Сидеть я не могла, я то вставала, то садилась, вертелась на месте, сползала с кушетки вниз. Наконец устроилась — казалось, что когда сидишь на корточках, боль немного тише. На стенах коридора были развешаны плакаты о том, что без полисов в больницу не принимают. Мать нашаривала в кармане последние двести тысяч, которые они насобирали с отцом на всякий случай и беспокойно посматривала на меня. Меня положили в больницу и без полиса — анализ крови был хуже некуда. Как оказалось, у меня камни в почках. Меня продержали почти двадцать дней и выписали. Все это время меня никак не лечили, лишь ставили «баралгин», когда становилось невмоготу от боли. Все это время у меня повторялись приступы. Новый приступ наступил сразу после выписки. «Скорая» помощь приехала, и снова отвезла меня в БСМП, однако в больницу меня больше не положили, вкололи обезболивающее и отправили на все четыре стороны. От обезболивающего мне стало плохо, начало рвать, боль раздирала изнутри. Я стояла у больницы, держалась за сосенку, желудок периодически содрогался в спазмах. Я даже не могла уехать домой, ну как сядешь в трамвай, если тебя рвет через каждые пять минут? Я уже пожалела, что согласилась приехать сюда. Умирать лучше дома. Врач в приемном покое посоветовал мне обратиться к участковому! Участковый принимал только с девяти утра, а меня привезли в пять. Кое-как я сообразила, что до Аленки недалеко, можно дойти пешком. Доплелась до ее дома, позвонила. Объяснила, что к чему, и почти без чувств повалилась на диван.