Латинист и его женщины
Шрифт:
И однажды, после некоторого перерыва, она явилась ко мне уже по новому адресу и, застав меня работающим в саду, сказала:
— Ну, вот я и нашла вас, Павел Артемьевич! Здравствуйте!
— Здравствуй, здравствуй, — ответил я, не слишком-то отрываясь от работы.
— Павел Артемьевич, может быть, я — не вовремя? Тогда я приду в другой раз.
— Ну что ты! Сейчас я умоюсь, и мы пройдём в дом. Я тебе покажу, как я теперь живу… А хочешь, так мы можем и прямо здесь устроиться — на скамеечке. Здесь такая благодать.
— Мне всё равно.
— Как это всё равно? — я помыл руки из шланга, а потом и сунул голову под воду. Обтираясь полотенцем, указал на окружающий
Не моргнув глазом, Люся перевела:
— Деревьями так засажена страна наша, что вся она фруктовым садом кажется.
— Порядок слов — безобразный… Но вообще-то: ты скоро меня обгонишь, — сказал я с изумлением. — И зачем ты только со мною занимаешься, если ты и без того такая умная?
— Я хочу быть ещё умней. И хочу — обогнать вас!
— Ум для девушки — не самое главное, — сказал я вслух, а про себя подумал: «А обогнать меня — не велика честь!»
— Пойдёмте лучше в дом, а то вас тянет на посторонние разговоры и на тяжёлые мысли.
— Пойдём, — согласился я. — Заходи…
И Люся вошла в мой дом.
— Вот это — тётя Нюся, — шепнул я. — Поздоровайся с нею. Да погромче, а то она плохо слышит. — И шёпотом же добавил: — Старики страшно любят, когда с ними здороваются.
— Здравствуйте, — громко сказала рыженькая Люся.
— Здравствуй, доченька, здравствуй.
— Это — моя ученица Люся из университета, — пояснил я тёте Нюсе. — Мы сейчас будем заниматься латинским языком.
Прошли в комнату.
— А это — Валентина Александровна, моя супруга. Ты уже знаешь её.
Люся поздоровалась с Валентиной, сделала ей какой-то приятный комплимент насчёт фигуры и поинтересовалась, к какому сроку мы ожидаем пополнения семейства. И мы прошли дальше — в следующую комнату, где и уселись за стол.
— Можно вам задать нескромный вопрос? — спросила Люся, поглядывая на меня как-то исподлобья.
— Задавай!
— А Валентина Александровна уже перешла с вами на ты?
Я подумал: «Вот же гадюка рыжая! Она всё подмечала!»
— Уже перешла, — спокойно ответил я.
— Как здесь у вас хорошо, уютно, — сказала Люся, оглядываясь по сторонам. — И из окна Дон виден.
«В девке сидит бесёнок, — подумал я. — Не очень злой, но бесёнок! Сейчас она мне ещё что-нибудь выдаст».
— Ничего особенного нет, — возразил я. — Комната как комната. В саду было лучше.
— Я не то имела в виду.
— А что?
— Здесь, у вас теперь — такая тишина. Я так думаю, у вас тут за стенкой никто уже больше не будет орать, как на старой квартире.
— А! Вот ты о чём! — я усмехнулся. Рыжие — они все злые! Это у них судьба такая. Да ведь и я тоже — рыжий. Но злиться на всякие подковырки я не буду… Как объяснить этой девочке, что мне теперь так будет не хватать и того крика, и всяких прочих безумств моей прежней соседки. — Здесь у нас теперь всё тихо, — сказал я. — Разве что гудки проходящих по Дону кораблей, но это редко — судоходство теперь замерло. А тётя Нюся — не скандальная, да и мы с Валентиной — тоже не дюже шумные. Вот когда дитё появится на свет, вот тогда спокойствие и кончится, а пока… Ну что, давай почитаем сегодня диалоги Цицерона?
— Давайте.
— «De legibus» — хочешь?
— Да зачем же мне «О законах», когда я — будущий филолог?
— Я и забыл… Ну, тогда надо взять Овидия.
— Овидий был легкомысленным человеком.
— Неправда! Он был утончённым поэтом!
— Я не хочу Овидия, — сказала Люся.
— Ну
ладно, давай тогда почитаем Вергилия.— А Вергилий подхалимничал перед Августом. Не хочу и его.
— Вот вредная! Да что ж ты тогда хочешь?
— Хочу что-нибудь умное.
— Уверяю тебя: это всё — умное. Ничего глупого я бы не стал предлагать.
— Я хочу чего-нибудь такого, чтобы это было про нашу нынешнюю жизнь. Чтобы там были какие-нибудь ответы на наши сегодняшние вопросы.
— Во всём том, что я тебе называл, полным-полно таких ответов. Но, если тебе так уж нужны мудрые наставления, то тогда давай возьмём вот эту книгу.
Я встал из-за стола и взял из старого книжного шкафа «Апологию» Апулея. На латинском языке, естественно. Люся посмотрела на обложку и согласилась. Я раскрыл книгу наугад, и мы приступили.
Люся читала незнакомый текст, почти не спотыкаясь, соблюдала в нужных местах долготу, произносила латинское «h», как украинское «г», а не как русское «х» и переводила текст почти без запинки, лишь изредка путаясь в порядке слов, внося тем самым в русский перевод латинские интонации.
А я думал о чём-то своём и попутно слушал давно знакомые слова старика Апулея, которые улавливались моим внутренним слухом без Люсиных маленьких погрешностей и поступали прямо в сознание в чистом, неискажённом виде:
«Поэтому мера богатства — это не столько земли и доходы, сколько сама душа человеческая: ежели человек претерпевает нужду из-за алчности и ненасытен к наживе, то ему не хватит и золотых гор; он постоянно будет что-нибудь клянчить, чтобы приумножить нажитое прежде. Но ведь это и есть настоящее признание в бедности, ибо всякая страсть к стяжательству исходит из предположения, что ты беден, и несущественно, насколько велико то, чего тебе не хватает…»
Глава 99. ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА
Дожди и даже самый настоящий холод, когда ночью приходилось спать под толстым одеялом, не долго радовали ростовчан: лето 1998-го года оказалось ужасающе засушливым: прекратились всякие осадки и наступила небывалая жара: не только сорок градусов в тени, которыми в Ростовской области мало кого удивишь, но и выше. А в некоторых районах области было так даже и намного выше. Хлеб на полях погиб, и политические комментаторы предсказывали с экранов телевизоров, что вслед за катастрофическим неурожаем наступит голод, а за голодом — что-нибудь ещё и похуже. Например, коммунистический переворот. Моя мать приходила к нам в гости и всё время твердила:
— Будет голод, Павлик! Помянешь моё слово — будет голод! Покупай, пока есть возможность: муку, сахар, консервы, спички, соль!
Тётя Нюся, которая старше матери на десять лет, рассказывала про совершенно ужасные вещи во времена искусственного голода, который когда-то устроил товарищ Сталин, и тоже твердила: покупай муку, сахар, соль, спички! При Сталине именно этого нигде нельзя было достать!
Все эти истории и рассуждения я уже много раз слышал и прежде — от матери, от отца и от той же тёти Нюси: о том, какой из наших родственников и в каких мучениях умирал от голода, от холода, от большевистской сабли, от немецкой пули, от болезней и где это было — в Крыму при взятии Перекопа, в ставропольских степях, в мирном Ростове, на лагерной пересылке или на оккупированной немцами территории… Не хотелось отравлять себе существование этими страшными воспоминаниями стариков. Хотелось жить спокойно и тихо. Я отнекивался, отмахивался, говорил, что, мол, беду пронесёт да и покупать-то особенно не на что — почти все деньги ушли на ремонт.