Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Грурих пропал. Говорили многое. Кто-то из сослуживцев, будучи в отпуску заграницей, якобы видел на некоем античном холме, то ли в Малой Азии, то ли в Элладе, похожего на Груриха оборванца. Задрав голову, тот сидел на ступенях какого-то сохранившегося портика и не отрывал глаз от капители одной из центральных колонн. Она была частично разрушена — откололась «медвежья лапа» — завершение акантового листа волюты. На второй центральной колонне капитель оставалась в целости и архитрав полностью сохранился…

…Он уже долгое время ходит, глядит под ноги и буквально обыскался найти отколотый фрагмент. Обломки в траве попадаются

редко — всё подбирают японские туристы, — а приходить с лопатой копать — об этом нечего и думать. И он целыми днями ищет фрагмент, утерянный капителью. Целыми днями.

Ни сторож, ни археологи его не гонят.

Однажды он услыхал сказанное о нем каким-то русским туристом «голодранец», и по старинной привычке сразу обнаружил в небрежительном этом высказывании присутствующий в нем придаточный «голод».

И правда, живет он неведомо чем. Но голодный и оборванный раскопок не покидает и однажды набредает на то, на что не мог даже надеяться — невдалеке от храма обнаруживается значительная яма, наполненная осколками старого мрамора. Он бросился было к ней, ибо ждал, что среди желтоватых этих, покрытых аттической еще плесенью обломков окажется вожделенный осколок, и наконец можно будет восстановить равноподобие портика, но невдалеке от ямы маячил сторож, охранявший ее от японцев, которые привыкли со всех раскопок утаскивать на память все, что подвернется.

Ходивший возле ямы одноглазый (чудовищно несимметричный!) турок с янычарскими усами его испугал, и он убежал прочь, а потом долго прятался в заброшенной раскопочной канаве, страшась тюремного заключения за попытку хищения на античном объекте.

В канаве он и ночует, припрятав на завтрак кусок хлеба с огрызком сыра, добытых с вечера. На него садятся ночью местные ночные бабочки — куда более тяжкие и мягкие, чем бабочки его детства. Он их с себя сгоняет, и, бывает, бабочка мерзко раздавливается. Пока он содрогается, пока вытирает руку о ночную траву, вероятно, фараоновы мыши (их здесь, оказывается множество) утаскивают его еду — заплаканный сыр и сухой хлеб.

Так же содрогаясь, когда сторож, помолившись, отворачивается, а сторож отворачивался всегда, когда кто-нибудь подходит, он спозаранку подкрадывается к яме с обломками, но пугливо — едва сторож поворачивает голову, — в панике начинает глядеть якобы на пролетающих птиц.

Изо дня в день высокий худой оборванец крадучись ходит вокруг ямы и видит, как проворные японцы хватают мраморные осколки, но сторож ловить их и не думает, а наоборот, стоит туристам появиться, безучастно и картинно отворачивается.

Кроме того, турок, начиная спозаранку, пятикратно в течение дня расстилает молитвенный коврик и опускается на колени. Задрав к небесам зад, сторож словно бы целует траву, каясь, как видно за свои грехи, при этом челомкающийся с землей турок (челом кающийся — думает наш бродяга) обращен лицом к Мекке, а не к яме с мраморными фрагментами. Все пять раз, начиная спозаранку, наш бродяга подползает к яме, но стоит истово беседующемуся с Аллахом сторожу шевельнуться, его пальцы впиваются в траву, натыкаясь иногда на забальзамированных в предвечные времена фараоновых мышей.

И так изо дня в день, изо дня в день.

Однажды

утром он видит, как отмолившийся басурманин кряхтя приволакивает ведро битого мрамора и ссыпает в известную нам уже яму, и он недоумевает, и ничего не может понять.

Увы, ему невдомек, что лукавые археологи специально накололи на мраморные осколки дикий камень, чтобы вороватым японцам было чем похваляться на своих островах.

А сторож отворачивается для остроты момента и правдоподобия кражи.

Поймай лошадь

Начнем эту историю не своими словами:

«Солнце уже всходило, когда Джек проснулся. Как всякий житель прерий, он прежде всего осмотрелся, чтобы поглядеть на лошадь. Ее не было. Лошадь для жителей прерий, то же, что корабль для моряка, что крылья для птицы. Без нее он беспомощен, без нее он подобен человеку, затерянному в океане, или птице, сломавшей крыло… Но прежде, чем Джек вполне оценил потерю, он увидел лошадь далеко в стороне: она спокойно паслась и с каждым шагом удалялась от его стоянки. Присмотревшись, он заметил, что за нею волочится веревка. Если бы веревки не оказалось, было бы совершенно невозможно ее поймать… Но, увидев веревку, Джек решил попытаться…

Из всех вещей на свете, способных свести человека с ума, самая худшая — это когда в погоне за лошадью ему все кажется, что он вот-вот ее схватит. Как ни старался Джек, чего только он ни делал, ему не удавалось приблизиться к лошади настолько, чтобы ухватиться за короткий обрывок веревки. И он метался за ней в разные стороны…»

Этот отрывок из рассказа Сетона-Томпсона замечательно годится для эпиграфа, но для эпиграфа он великоват, и я просто вставил его в текст.

Не следует думать, что я намереваюсь продолжить историю о поименованном Джеке, жителе прерий, тем более, что история эта уже изложена Сетоном-Томпсоном в рассказе «Тито», важный отрывок из которого был только что приведен.

Мой герой сидит на траве не в прерии, а на бесконечно грустной и совершенно безнадежной земле примерно в десяти верстах от уральского города Шадринска. Вокруг по-июльски пожухшая летняя трава, в каковой, почти не шурша и не шевеля ее, происходит жизнь местных жужжелиц и ктырей, из которых какой-то его уже укусил, так что жди пупыря на бледной московской коже.

Он сидит и почему-то повторяет просветительский стишок из хрестоматии, изданной для повышения послереволюционной грамотности народа.

Солнце печет,Липа цветет,Рожь поспевает,Когда это бывает?

С того места, где он сидит, куда ни погляди, будет ровный горизонт, потому что вокруг ни холмов, ни косогоров. Зато есть телега с повалившимися к земле оглоблями — в ее тени он и укрылся, а в отдалении виднеется поле — воможно там даже поспевает рожь, хотя стишок с окружающей обстановкой в его мыслях не сочетается.

В другом отдалении пасется лошадь по имени Буланка, но плосколицый человек, там, где грузились мешки с крупой, почему-то сказал: «Всё. Не обкормитеся, студенты! Уводи давай гнедую!». За лошадью волокутся веревочные вожжи. А совсем вдалеке, как большой жук, сидит на поле черный трактор.

Поделиться с друзьями: