Лаура

Дерево часто доходило до оргазма, но никогда не истощалось. Через определенные промежутки времени, частоте и регулярности которых я завидовал, пенис, который сосала Лаура, извергал в ее рот сок из своих деревянных яичек. Я видел, как щеки его любовницы надувались от клейкой субстанции, которую ее глотка проглатывала длинными глотками.

В это время в ее промежность мощными толчками проникал другой фаллос. Смачивая Лауру так же эффективно и обильно, как и рот, судя по сладострастным спазмам, которые периодически охватывали ягодицы любовницы, он извлекал столько же семени из нее.

Иногда глаза молодой женщины закрывались — это особенно сильный оргазм поглощал ее. Тогда она не произносила ни слова, не испускала крика — та, которая обычно была такая голосистая. Она останавливалась на мгновение, ошеломленная и безвольная, а два деревянных фаллоса в это время отдыхали, глубоко погруженные в ее рот и в чрево. Они никогда не выходили из нее.

Когда Лаура приходила в себя, она радостно принималась ласкать своего любовника с новой, еще более горячей страстью. Она Неустанно выдумывала, как удовлетворить его, доставить еще большее наслаждение, более изощренно удовлетворить его неиссякаемые желания, — которые она не хотела опередить.

Николас и я, не говоря ни слова, не обмениваясь даже взглядами, наблюдали это зрелище. Мы чувствовали, что оно будет продолжаться еще очень долго.

Лаура забыла о нас. Мы оба понимали, что должны оставить ее наедине с ее новой любовью и не беспокоить ее.

Находясь в полусознательном состоянии, предшествующем глубокому сну, я подумал, что Лаура собирается куда-то далеко, оставляет тех, кто любил ее и кого она все еще любит, потому что она впервые встретила кого-то или что-то, которые не обманут ее.

После утомительного подъема сквозь непроходимые заросли мы неожиданно оказались на гребне высокой горы. Это было после солнечного, ясного полудня в последний день весны. Здесь заканчивался лес. Впереди огромная долина образовывала идущие вверх концентрические конуса, напоминая своеобразную раковину с непрерывным рядом террас. Каждый ее уровень был в форме полумесяца, больше, чем ступень, но значительно уже, чем участки возделанной земли, какие обычно бывают на склонах гор. Один нависает над следующим, более низко расположенным уровнем, часто различной высоты, но всегда крутой и отвесный.

Эти конструкции включали в себя водные каналы, берега которых были выложены из камней и земли. Их поверхности — пустынные и покинутые. Только нежная трава тусклого, голубоватого оттенка с бронзовыми прожилками слегка колыхалась под порывами теплого ветерка.

На дне самой низко расположенной ложбины имелся маленький холмик — черно-зеленая полусфера с полосками из серебра, формой напоминающая купол. Тиео указала пальцем на этот холмик. Он напоминал мне изображение указующего перста Создателя в небе, нарисованное рукой человека.

— Накаратинг на тайон са поок сисикатан нг Вагонг Арав.

Я провозгласил то, что другие уже хорошо знали.

— Мы пришли. Здесь будет рождаться Новое Солнце.

Именно тогда мне показалось, что я слышу тихие вибрирующие звуки, постепенно нарастающие, вытесняющие все остальные шумы. Сосредоточившись, я смог различить гулкие удары гонгов, наносимые колотушками сперва нерешительно, но чей ритм был, тем не менее, отчетливый и уверенный. Они соединились с теми звуками, которые я вначале не смог определить: глухие удары барабанов, гул деревянных цилиндров, заполненных шариками, перестук камешков, собранных в какой-то необыкновенный инструмент, неожиданные перезвоны ксилофона, на котором наигрывали деревянными молоточками, дзинькающие звуки маленьких колокольчиков, сделанных из раковин, глухие перестуки высушенных кокосовых орехов, звуки, производимые ударами по плоским и выгнутым поверхностям каких-то диковинных инструментов, пронзительное пение флейт, звуки, издаваемые на трубочках из тростника, резкие свистки, приглушенные перестуки морских раковин и горнов самых разнообразных видов. Основной ритм всем этим звукам задавался звонким перестуком бамбуковых палок и глухим топаньем, напоминавшим мне табун буйволов или легендарный строевой шаг армии Зулу.

Трудно объяснить почему, но этот беспорядочный шум и гам не вызывал в душе атмосферу праздника. Мое сердце не затрепетало от этой эйфории, которую я так жаждал, тем всепокоряющим чувством счастья, которого я ожидал и которое неоднократно уже испытывал в молчаливых и одиноких своих мечтаниях и снах. Напротив, все это наполняло меня мрачными предчувствиями и необъяснимой грустью и печалью. Хотя в звуках и не было ничего зловещего. И все же они странным образом воздействовали на меня, заставляя отделять их друг от друга. Постепенно они становились нереальными, ускользали от меня и исчезали…

Мое ощущение было невероятно болезненным, почти непереносимым до такой степени, что я готов был заплакать. Несмотря на мимолетность этой музыки, я знал, что она не исчезнет, что я буду слышать ее всегда, что ее зон не может исчерпаться и что она никогда не замолкнет во мне.

Тогда почему же мне было так грустно?

— Вперед! — выкрикнула Лаура и устремилась вниз, через стену, которая отделяла гребень нашей горы от следующей секции террасы. Другие присоединились к ней сдержанно, за исключением Тиео, чья молодость не знала сомнений и готова была на самые рискованные шаги.

Я последним взошел на платформу, пытаясь забыть о тех многочисленных опасностях, что ожидают нас.

— Нам потребуется, по крайней мере, два дня, чтобы спуститься вниз, — предположил Николас.

— Два часа, — безапелляционным, не допускающим возражений тоном поправила Лаура. — Разве не так, Тиео?

Девочка ответила ей торжествующей улыбкой, в которой была бесконечная надежда, убеждающая лучше всякой аргументации.

— В таком случае, у нас еще есть время немного подумать, — предложила Мирта и села. Я последовал ее примеру, повернувшись спиной к пропасти.

Николас встал на колени перед своим рюкзаком и достал кинокамеру, к которой он не прикасался со времени нашего отъезда с острова Эммеле.

Он посмотрел на нее со смешанным чувством преданности и вины, погладил любимый предмет и покрутил объектив, повернув золотой глаз линзы в свою сторону. Подержав тяжелую камеру на ладони, он встал, направил ее глазок в основание огромной конусообразной пропасти, на краю которой мы расположились, и отрегулировал выдержку. Я подумал, что он собирается начать съемку, но он лишь посмотрел через глазок видоискателя.

— Это они, — заявил он. — Они там есть.

— Мара? — воскликнула Лаура, радостно всплеснув ладонями.

— Нет, паучьи деревья.

Она выхватила камеру из рук и навела на возвышенность, похожую на женскую грудь, расположенную в самом конце воронки.

— Чудесно! — воскликнула она.

Николас еще больше помрачнел.

— Грустно! — прошептал он.

Отступив назад, Лаура уставилась на него.

— Что ты сказал?

— Эти сети паутины наводят на мысли о разлуке.