Лазарь и Вера (сборник)

Тяжелое, стылое молчание било нам в затылок. Снег сухо потрескивал, как отдаленные пистолетные выстрелы. Мы шли, внутренне напрягшись, прислушиваясь к тому, что там, позади, и ежесекундно ожидая удара...

ПУБЛИЦИСТИКА

РОЗОВЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ

Почему — розовый?..

Почему не черный, синий, зеленый?.. Ведь у антисемитизма такой богатый спектр...

Не знаю, не знаю... Но тот антисемитизм, который я имею в виду, представляется мне розовым, даже нежно-розовым... Оттого, возможно, что именно розовый цвет так мягко, незаметно, нечувствительно переходит в красный... Цвет крови...

Но, повторюсь, мягко, нечувствительно. В нем и помина нет о зловещем, коричневом, с его «юденфрай». Или о вульгарном, черном, с его «Бей жидов, спасай Россию!» Напротив, «розовый» полон сочувствия к страданиям, которые неотделимы от истории еврейства, и прежде, чем перейти к сути дела, непременно вспомнит о Холокосте и Бабьем Яре...

Первая встреча с ним случилась у меня много лет назад. Один московский писатель, с которым я находился в приятельских отношениях, дал мне прочесть (в рукописи) свой только что законченный роман. Его герой, еврей, переживает некую метаморфозу, в результате которой приходит к мысли, что единственным выходом из жизненного тупика, в котором оказался, является отказ от еврейства и принятие христианства. Что же, как говорится — вольному воля, спасенному рай... Но каковы аргументы?.. Вот они: главное зло в жизни — это евреи, в прошлом они содержали шинки и публичные дома, потом делали революцию, потом морили голодом Украину, а нынче сматывают удочки и улепетывают в свой Израиль, ни в чем, в отличие от героя романа, так и не покаявшись перед русским народом...

Я был ошеломлен. Роман писался в то самое время, когда в Алма-Ате, где я тогда жил, из университета изгоняли преподавателей-евреев, в Павлодаре шел суд — судили преподавателя-еврея за самиздат, «связь с Израилем». В газетах поносили сионистов, агентов американского империализма, главных врагов мира во всем мире... И вот — этот роман... Кстати, написанный евреем... Как его назвать — антисемитским, юдофобским?.. Так ведь автор не призывает к погромам, не цитирует «Майн кампф», и сам он — человек высокой порядочности, пострадавший за свои диссидентские убеждения... Да и роман создавался без всякой надежды на публикацию (его опубликовали потом, в годы «перестройки»), а значит — был абсолютно искренним, исповедальным...

Тут было отчего ошеломиться.

Моему приятелю важно было почему-то мое мнение. Не помню в точности нашего разговора, но с той поры встречаться мы стали все реже... Но дело в другом. В те годы мир для меня состоял из света и тьмы, они не смешивались, не имели тонов, полутонов. Антисемиты?.. Раньше это была «черная сотня», фашисты, погромщики, теперь — те мерзавцы, которые засели в ЦК, в обкомах, горкомах, КГБ, комитетах по печати, редакциях, издательствах... В ту пору я бы ни за что не поверил, что Андрей Белый, хрустальнейший символист, обитатель небесных сфер, мог писать в 1911 году (напомню, это год начала «дела Бейлиса»): «Бесспорна отзывчивость евреев к вопросам искусства. Но равно беспочвенные во всех областях национального арийского искусства (русского, французского, немецкого), евреи не могут быть тесно прикреплены к одной области. Естественно, что они равно интересуются всем, но интерес этот не может быть интересом подлинного понимания задач данной национальной культуры, а есть показатель инстинктивного стремления к переработке, к национализации (юдаизации) этих культур, а следовательно к духовному порабощению арийцев....» И далее «ариец» Андрей Белый сообщает: «Становится страшно за судьбы родного искусства... Еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю, с другой стороны —^: еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимет голос в защиту права русской литературы быть русской и только русской... Вы думаете, что только в русской литературе имеет место грустный факт торжества еврейского городового? В том-то и дело, что нет...» (Андрей Белый, «Штемпелеванная культура», «Весы», 1911 год. Цитируется по публикации в израильском журнале «Узы», номер 3, 1982 г.).

«В том-то и дело, что нет...» Тут уж не столь далеко — от «еврейского городового», угрожающего «не только русской литературе», до заговора угрожающих всему миру «сионских мудрецов»...

А Куприн, творец «Гамбринуса» и «Суламифи»?.. Он еще прямей, прямодушней: «Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе как иногда к широкому, умному, щедрому русской душой, но чересчур мягкосердечному человеку привяжется старая истеричная припадочная блядь, найденная на улице, и держится около него воплями, угрозами скандалов, угрозой отравления клеветой... И самое верное средство — это дать ей однажды по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном направлении». (ИРЛИ, фонд Батюшкова, С. 20, номер 15, 125).

Тут можно бы задаться вопросом: ну, «выбросили в горизонтальном направлении» Шолом-Алейхема, доживавшего последние годы в Нью-Йорке... «Выбросили» не так давно Бродского, Галича, Горенштейна, Коржавина — расцвела после этого русская литература? Помогло ей, когда высокие власти избавили ее от Мандельштама, от Бабеля? Когда не стало в ней ни Ильи Ильфа, ни Евгения Шварца, ни Василия Гроссмана?.. Справедливости ради замечу, что если Андрей Белый излагал свои взгляды на страницах журнала «Весы», то Куприн — всего лишь в частном письме... Правда, что толку, что в частном? Извлеченное из архива, письмо это было размножено «Памятью» и его можно было купить в проходах московского метро за какие-нибудь пять рублей...

Я потому говорю здесь об Андрее Белом и Куприне (а можно бы присоединить к ним и другие, не менее значительные имена), что теперь, после всего, что мы видели и пережили, полагаю, следует отказаться от самоутешительной сказочки, будто бы интеллигент (обычно говорят: «настоящий интеллигент») не может быть антисемитом или по крайней мере не может придерживаться антисемитских взглядов. Как же в таком случае быть?.. А никак. То есть попросту придерживаться английской пословицы: «Take things as they are» — «принимай вещи такими, как они есть». В конце концов дело не только в том, был ли, скажем, Достоевский антисемитом, а в том, что помимо этого качества он обладал еще и другими, сделавшими его гениальным писателем, открывшим глаза на многое в мире — всем, в том числе и нам, евреям... Так надо ли делать из него «даму, приятную во всех отношениях», как это случается у иных критиков и литературоведов? Ни Андрею Белому, ни Куприну, ни тем более Достоевскому это не нужно...

К тому же, думается мне, хоть и жили они во времена свирепых еврейских погромов, однако задолго до Холокоста, который, возможно, повлиял бы на кое-какие их взгляды... Мало того — заставил бы призадуматься над тем, что «В начале (т.е. до Освенцима и «циклона-20») было Слово»... К сожалению, Розенбергу, Геббельсу и прочим теоретикам-практикам борьбы с «еврейской угрозой» было кого цитировать... И тем, кого цитировали они, не снилось — в каком контексте зазвучат когда-нибудь их слова...

Кстати, о контексте. О том самом «контексте истории», на фоне которого (да только ли « на фоне»?..) прошла вся наша жизнь.

Бабий Яр, «дело врачей», гибель Еврейского антифашистского комитета, искоренение еврейской культуры, закрытие еврейского театра, 5 лет ГУЛАГа — за преподавание иврита, процентная норма — при приеме на работу, при поступлении в институт, высшие военные заведения, та же норма — да какая там «норма», просто отказ при попытке поступить на юрфак, в институт международных отношений, не говоря уже о разного рода «ящиках» и пр., и пр. Кому все это не известно?..

Однако есть такие, кому не известно. Хотя живут они не до, а после. И жизненного, и прочего опыта им, казалось бы, вполне хватило бы, чтобы усвоить и освоить приведенный выше «контекст». И в собственной их судьбе, а если не собственной, то уж наверняка в судьбе близких и знакомых он, этот «контекст», сыграл немалую роль. И сами они, публицисты, очеркисты, философы, являются заметными фигурами в русско-американской эмигрантской прессе. Но вот какого рода поразительные открытия ими подчас делаются — разумеется, после экскурсов в область Холокоста и блистающих эрудицией описаний средневековых гетто.