Лазарит

— Не соглашусь с тобой, брат. В этом Конрад поступил как истинный государь. Тир и его христиане важнее жизни какого-то старика. Монферрат погиб, но сотни и сотни христиан в Тире были спасены и славили мудрость Конрада.

Амори негодующе повел плечом.

— Конрад всегда держал нос по ветру. И тогда, когда отказал тебе и Сибилле в защите, и позже, когда ты начал одерживать победы под Акрой и к тебе начали прибывать паладины из Европы. Тут-то он и появился под стенами Акры… Ты поступил верно, Гвидо, решив начать свою войну с неверными именно отсюда — с крепости Сен-Жан-д'Акр, как называют ее все, кто не расстается с мечтой в один прекрасный день преклонить колени в соборе Святого Иоанна, находящемся внутри этих стен. Кому могло прийти в голову, что король Иерусалимский начнет освобождение своей земли с города, который прежде почти ничего не значил для него?

Гвидо вздохнул, но в этом вздохе уже слышалось удовлетворение.

Все верно: от Акры для Иерусалимского престола толку было немного: эта крепость — твердыня тамплиеров и госпитальеров, которые освобождены папской буллой от налогов в пользу казны. Все их средства шли на содержание членов орденов и снаряжение воинства, которое успешно отражало натиск неверных и считалось в Леванте самой значительной силой. Однако после захвата Акры неверными орденские братья рассеялись, лишь небольшие отряды вели борьбу с Саладином, укрываясь в крепостях, разбросанных по всему королевству, которые султан захватывал одну за другой.

Когда же разнеслась весть о том, что король Гвидо, несмотря на прежние поражения, готовится отвоевать Сен-Жан-д'Акр, к нему начали стекаться воины орденов, и войско короля Иерусалимского стало расти как на дрожжах: его пополняли тамплиеры, госпитальеры, прибывшие из Испании рыцари ордена Калатравы и Сантьяго; [88] за ними последовали пизанцы, генуэзцы, венецианцы — коммуны этих итальянских городов имели свои торговые подворья в Акре и готовы были сражаться, дабы вернуть утерянное. Под знамена Гвидо стекались воины со всей Европы — прибыли отряды из Англии во главе с епископом Кентерберийским, к ним присоединились остатки армии Фридриха Барбароссы, которыми руководил его сын Фридрих Швабский, а также датчане и австрийцы, армяне и французы.

88

Рыцари ордена Калатравы и Сантьяго — члены первого духовно-рыцарского ордена, основанного цистерцианцами в 12 в. в Кастилии для борьбы с маврами; только небольшая их часть приняла участие в войнах Иерусалимского королевства.

Этих сил хватило для того, чтобы сдержать и отбросить поспешившую на помощь гарнизону Акры армию Саладина, и султан ничего не мог сделать с отчаянными храбрецами, во главе которых стоял король Гвидо де Лузиньян. Амори, как раз в это время совершивший побег из мусульманского плена, был восхищен отвагой младшего брата. И хотя Амори прежде был невысокого мнения о воинских талантах Гвидо, он не мог не отметить, как продуманно расположено войско крестоносцев на акрской равнине: кольцо укрепленного лагеря вокруг многобашенной крепости было обнесено извне земляными валами и рвами — таким образом осада продолжалась, а натиск сарацин, окруживших лагерь, сдерживали укрепления.

Все попытки мусульман взять штурмом лагерь осаждающих пошли прахом, а тем временем к крестоносцам присоединился граф Генрих Шампанский со свежими силами и тотчас поспешил принести клятву верности Иерусалимскому королю. Тогда-то и Конрад Монферратский решил больше не отсиживаться за могучими стенами Тира и вместе со своими людьми явился в укрепленный лагерь. Больше того: он едва не погиб в одной из стычек, если бы не Гвидо, спасший жизнь недругу.

— Это было ошибкой, — заметил Амори, чтобы отвлечь брата от горестных мыслей. — Конрада не следовало спасать. Лучше бы ты предоставил его собственной участи.

— Я поступил как рыцарь и христианин — вырвал единоверца из лап язычников-сарацин.

— А он, между тем, и не подумал бы тебя спасать! — Амори презрительно сплюнул: на сей раз песок и пыль, витавшие в воздухе, были тут ни при чем.

Гвидо вздохнул и накинул на свои кудри капюшон черного оплечья, сразу сделавшись похожим на монаха.

— Амори, когда я был в плену у Саладина, султан был изысканно любезен со мной. Мы часто беседовали, и я отвечал на его вопросы до тех пор, пока не уловил, что, прикрываясь любопытством, он хитро выспрашивает меня о людях моего королевства: о бароне Ибелине, с которым он тогда вел переговоры о сдаче Иерусалима, о патриархе Ираклии, который покинул Священный град, отказавшись выкупить пленных, о пасынках Раймунда Триполийского. Так он собирал сведения о воителях, с которыми ему еще только предстояло столкнуться. О, этот человек хитер, как змий, он ничего не делает в простоте душевной. Поэтому с некоторого времени я прекратил эти беседы и на все расспросы отвечал полным молчанием.

«И зря, — насмешливо подумал коннетабль. — Нет, Гвидо, ты не рожден ни стратегом, ни политиком. На твоем месте я бы такого наплел этому неверному, что у него глаза бы на лоб полезли».

Гвидо был слишком честен и прямодушен, и вместо того, чтобы ввести врага в заблуждение, предпочел молчать. Поразительно: каким образом он умудрялся до сих пор править королевством? В мирное время это получалось у Гвидо совсем неплохо. В душе он был созидателем — и по его повелениям укреплялись стены городов, а на торговых путях возводились сторожевые башни. Он дозволил мусульманам и евреям свободно торговать на своих землях, лишь бы те исправно пополняли пошлинами и налогами его казну. При нем орденские братья окончательно обуздали разбойников на дорогах, и поговаривали, что даже беззащитная дева может проделать путь от Триполи до Газы, ничего не опасаясь. Но при всех своих достоинствах Гвидо был бесконечно наивен: он верил людям. Все кончилось долиной Хаттина.

Именно Хаттин ему и не могли простить. И Конрад Монферратский не упускал случая напомнить королю об этом жесточайшем поражении и о том, что за ним последовало, пока он, Конрад, не остановил конницу Саладина под Тиром, вернув христианам хоть какую-то надежду. Сибилла же ради мужа отдала сарацинам Аскалон — одну из лучших крепостей, гарнизон которой так отчаянно сопротивлялся, что султану приходилось из-за этого снова и снова откладывать штурм Иерусалима. Вот почему Конрад позднее бросил в лицо Сибилле и ее мужу, что не желает признавать их королями этой земли.

И после этого Гвидо спас его в бою! На что он рассчитывал? На то, что рвущийся к власти и могуществу Монферрат поймет, что Гвидо де Лузиньян не враг никому из тех, кто сражается с неверными за Святую землю? Конрад просто не мог оценить такую позицию — не такова была его природа.

— У Монферрата слишком мало людей, — заметил Амори. — По законам божеским и человеческим, король — ты. Тебя помазали на царство в Храме Гроба Господня! Ты получил власть, женившись на Сибилле!

— Но Сибилла мертва. Она и только она делала меня государем.

Подруга, жена, защитница… Которой с ним больше нет.

Амори вздохнул. Эта зима выдалась для крестоносцев особенно тяжелой. Голод, беспрерывные дожди, скученность в лагере, зажатом между стенами осажденного города и воинством Саладина, расположившимся на окрестных холмах. Среди крестоносцев начались болезни, но лекари ничем не могли помочь, и люди гибли сотнями. Знать, орденские рыцари, простые латники, маркитантки и даже королева. Сначала умерли две малолетние дочери Гвидо и Сибиллы — Алиса и Мария. А следом и она сама.

— Я сразу ощутил, как во мне что-то изменилось — задумчиво произнес Гвидо, держа на ладони изумрудный крестик жены. — Она ушла — и в тот же миг я словно утратил право на трон! Когда же прибыл король Филипп Французский… Господь свидетель, как же я его ждал! Я готов был пасть ему в ноги — ведь он подоспел так своевременно, и с ним было столько свежих и прекрасно вооруженных воинов! О, — мыслил я, — теперь-то победа не за горами!.. Однако король Франции не пожелал меня выслушать и не стал ничего предпринимать. Мне донесли, что он не намерен начинать никаких военных действий до тех пор, пока не прибудет его союзник Ричард Английский. Якобы эти государи дали друг другу слово рыцарей сражаться только плечом к плечу.