Лазоревый петух моего детства (сборник)

Отец покурить вышел в сени, а когда вернулся, сказал:

— Худо, у которых крыши в такую грозу не нашлось. Слышь, Сенька, какая буря за дверью, аж земля скрипит.

Сенька понял эти слова по-своему: мол, живет без людей маленький брат. Ни отца у него, ни матери, ни дома своего, ни собаки. Сидит один где-нибудь, весь промокший-прозябший.

— Ну уж несите его, что ли, — сказал Сенька.

— Кого?

— Брата этого. Ему под дождем худо.

Отец с матерью переглянулись. Мать закашлялась в подушку. Отец поколупал ногтем известку на печке, как это иногда Сенька делал.

— Он еще не поспел, — сказал отец.

— Мамка говорит — брат будет. А ты говоришь — не поспел.

— Будет-то будет, но еще не сегодня.

— А когда будет?

— Может, месяца через полтора.

— А где будет?

Мать с отцом снова переглянулись.

— А в капусте, — сказал отец. — Ребятишки все больше в капусте бывают.

С этого дня Сенька начал ходить в капусту. Все капустные кусточки облазит, они еще не свернулись кочанами, только слегка завиваются в самой середке. Как найдет Сенька завиток потолще, думает — вот он, здесь притаился. Расколупает, а там ничего — одна зелень. День и еще день, а за ними следующий.

Другие заботы отвлекли наконец Сеньку от капустных грядок: черника поспела, малина, грибы пошли. Капуста тем временем завилась в тугие кочны, а когда утолстилась, потяжелела, Сенькиной матери понадобилось поехать в соседнюю большую деревню Засекино по колхозным делам.

И на тебе: приезжает она оттуда — отец ее встречать на лошади отправился, — вылезает из коляски, а у нее на руках пищит.

— Где взяли? — спросил Сенька сразу.

Смеется мамка:

— В капусте.

— На чужой огород ходила? В нашем нигде его не было.

— Он на колхозном был, — сказал отец. — Мы с мамкой из Засекина ехали, глядим — он в колхозной капусте лежит.

Сенька съежился, пробормотал:

— Колхозная капуста вон где, а Засекино вон где. Специально крюк дали. Не могли прямо домой идти.

— Эх, не говори, — сказал отец. И увел Сеньку гулять по деревне. Сам рассказывает, где что будет, какие новые избы, какие амбары и сараи, а сам думает о другом.

Сенька вытянул руку из отцовской ладони, сунул в карман. Идет чуть поодаль, руки в карманах, голова на сторону, и ноги в новых ботинках — отец из Засекина новые ботинки в подарок привез.

Встречные соседи спрашивают:

— Ну кто?

Отец отвечает:

— Дочка.

Соседи Сеньку не спрашивают: «Как живешь?» Только мимоходом проведут по голове пальцем и еще щелкнут. Сенька голову в плечи втягивает, чтобы не касались.

— Девочка.

— Дочка.

— Красавица.

— Барышня.

— Хорошенькая небось?

— Голубоглазенькая небось?

— В мамку.

— В папку.

«Говорили — брат, — думает Сенька рассеянно. — А вовсе сестра. И не в мамку она, и не в папку. А вовсе еще никакая — нахалка».

— Будет у нас в деревне еще одна девушка, — улыбаются люди-соседи. — А то все парни да парни.

— Когда много парней нарождается, говорят, к войне.

— Дочка хорошо. Хозяйке помощница.

— Дочка в дом — тепло в дом.

«Нам и без нее тепло было — не простужались», — думает Сенька.

Председателя встретили. Он ни о чем не спросил, он все знал сам. Поговорили они с отцом о колхозном деле.

— Сенька-то у тебя возмужал, — сказал председатель вдруг. — Все шкетиком был, а сегодня смотри — мужик.

От этих слов Сенька сразу озяб. Почувствовал он в них скрытый смысл — вроде бы теперь сам по себе. Пахнуло от этих слов на Сеньку дорожной холодной волей. С поля близкого — ветер теплый. С лесу, что за деревней, — ветер влажный. С дороги проезжей — холодный ветер.

Мамка в доме ходила тихая, легкая. Смотрела поверху, а если останавливался ее взгляд, то на белом сверточке с кружевами, из которого доносилось дыхание. Мамкины губы складывались колечком, и на бледных щеках зажигался румянец:

— Сенька, — сказала она, — ты тут не вертись и не топай.

А Сенька и не вертелся. Он сидел в уголке за кроватью на низкой скамеечке, которую ему отец сделал давно-давно и которую пес Яша прогрыз, когда был совсем маленьким пузатым щенком. Думал Сенька о том ветре с дороги, который дохнул на него сегодня.

«Я теперь из дома уйду, — думал Сенька. — Буду один жить. Может, в деревню Засекино пойду. А может, к дальнему морю, в огромадный город, где делают аэропланы. А может, даже в саму Москву. Пусть отец с матерью без меня будут, со своей дочкой».

Сенька неслышно вылез из-за кровати, послонялся на цыпочках вдоль стен. Увидел на кухне квашню с тестом — мамка, наверно, ватрушку печь собирается. Засучил Сенька враз рукава, стал тесто месить.

— Вот увидишь, какой я у тебя, — бормотал Сенька. — Я не то что эта нахалка — спит и спит. Я сейчас тесто замешу, а надо — так и ватрушку испеку…

Почувствовал Сенька шлепок по затылку. Повернул голову — над ним стоит мамка бледная.

— Это что же ты делаешь? — Схватила его за руку у самого плеча, больно стиснула. Подвела к зеркалу. Сенька сам себя не узнал — стоит в зеркале белый человек из теста, глазами лупает. А на полу под ним белая клейкая лужа.

— Ты зачем мне по затылку дала? — спросил Сенька, чтобы не реветь.

— А вот за это, — сказала мамка.

В комнате девчонка заплакала. Мать бросила Сеньку, только крикнула:

— Иди сейчас же, мазурик, к ручью, отмывайся!

Сенька пошел к ручью. Соскоблил с себя тесто, отмылся. Рубаху выстирал, штаны выстирал. Надел на себя, чтобы быстрее сохло. А пока обсыхал на траве под солнцем, все думал, как же теперь ему быть.

Наверно, с неделю Сенька жил затаившись.

Однажды, когда мать пошла к соседке, а девчонка спала на большой кровати, обложенная подушками, Сенька завернул ее в одеяло, взял на руки и понес. У него уже все приготовлено было: и дырка в заборе проделана, и дорожка разведана.