Льдинка

Аммонит втянул ноздрями воздух и кисло улыбнулся:

– Допустим.

– Тогда все ясно, – решительно сказал Дильс. – За что? За хулиганку? Или чего похуже?

– Кража, – как-то вяло ответил Аммонит. Он расправил плечи и болезненно скривился.

– Чего украл-то? – не отставал Дильс. – Социалистическое имущество?

– Нет! – вдруг рявкнул Аммонит. – Велосипед я украл, ясно?! Довольны, товарищ прокурор? Семнадцать лет назад, а отсидел два года! А про социалистическое имущество мне вообще ничего не говори.

Дильс долго изучал вмиг помрачневшего Аммонита, затем поднялся с табуретки, буркнув:

– Иди, поешь. Потом тебе работа будет.

– Какая? – поднял голову Аммонит.

– На гальюнный аврал, – тоном, не терпящим возражений, сказал Дильс. Поняв, что до Аммонита не сразу дошло сказанное, он пояснил: – Туалеты чистить. Понятно?

Он перехватил недвусмысленный взгляд Златы, безмолвно стоящей в дверях, и с плохо скрытой издевкой добавил:

– Думаю, на его руку это не очень повлияет.

Сам Дильс занялся проверкой генераторов. Яна с Антоном убирались в комнатах, Злата хлопотала на кухне, а Тима с Артуром, прихватив Костю с Аммонитом, отправились к туалету, то бишь к гальюну, который представлял собой вырезанное в снегу пространство, главную часть которого занимали большие бочки из-под горючего. Хорошо, что стояла морозная погода и характерный запах ощущался не так сильно. Приложив немало усилий, они погрузили обе бочки на сани и покатили их к краю ледяного барьера. Поскольку бочки были одноразовые, их попросту сбросили в море. Тима обратил внимание, что Аммонит, несмотря на раненую руку, работал со всеми наравне, его даже злило, когда Артур словно невзначай попытался оттеснить его, чтобы перекантовать бочку на сани. Он решительно оттолкнул Артура и, кряхтя от натуги, сделал все сам.

После обеда к Тиме подошел Дильс и сказал:

– Где-то через час я и Артур хотим отправиться к вертолету. Если хочешь, можешь пойти с нами.

Несмотря на усталость, Тима без раздумий согласился. Все же лучше, чем торчать в одном месте.

– На лыжах ходить умеешь? – на всякий случай уточнил Дильс.

– Ну да, – осторожно ответил Тима, размышляя, о каком расстоянии идет речь. Лыжи вещь хорошая, вот только он не особенно их любил. Хорошо, если это не больше пяти-семи километров, а если все двадцать? Дильс будто прочитал мысли юноши и ободряюще сказал:

– Здесь недалеко, полчаса езды.

Однако когда они стали собираться, неожиданно откуда-то появился Костя и в свойственной ему развязной манере изъявил желание прокатиться вместе с ними. Помешкав, Дильс согласился.

– Злата, остаешься за старшую, – сказал он, вешая за спину ружье. – Мы скоро будем.

– А это зачем? – Тима указал на ружье. – Здесь же никого нет, вы сами говорили.

– Можешь называть меня на «ты», – сказал Дильс. – А насчет ружья… Знаешь, с ним как-то спокойней.

Тима еще раз взглянул на ружье, затем вспомнил светловолосого мужчину с остекленевшими глазами и… промолчал. На этом острове с оружием действительно как-то спокойней.

Первым, естественно, шел Дильс, за ним Артур, далее Костя и Тима последним. Он то и дело поглядывал на лыжи, которые ему выделил Дильс. Таких он еще никогда не видел – огромные, широкие, грубо выструганные, будто две громадные доски, но скользили по снежному насту превосходно.

Учитывая вчерашнюю бурю, снега на удивление было немного, лыжня была хорошей (благодаря Артуру, который, оказывается, бегал ежедневные кроссы), и все было замечательно. Тима старался не отставать от процессии, с наслаждением вдыхая свежий одуряющий воздух. Он был поражен, увидев, с какой ловкостью, невзирая на хромую ногу, двигается Дильс. Он не уступал в проворстве молодежи, изредка отрываясь вперед.

С Тимой поравнялся Артур. Несколько минут они молча шли вместе, но, как ни странно, это молчание не было неловким.

– Комсомолец? – переводя дыхание, вдруг спросил Артур.

Тима замялся. Этот Артур со своим волевым лицом и упрямо выпяченным подбородком поставленным вопросом напомнил ему о полусумасшедших «добровольцах-комсомольцах», вкалывающих в шахтах по 25 часов в сутки (причем на абсолютно безвозмездной основе) и готовых перегрызть глотку за коммунизм и товарища Сталина в частности. Как, интересно, он отреагирует, если узнает, что в 2007 году не то что пионерии с комсомолом не будет, но и само понятие «СССР» будет встречаться только в учебниках?

– Вроде того, – промямлил он.

– Что значит «вроде того»? – строго спросил Артур, ритмично работая лыжными палками. – В ВЛКСМ состоишь?

– Нет, – честно признался Тима, понимая, что пора закруглять эту дурацкую беседу. А то Артур еще под воздействием пролетарской идеологии ненароком отдубасит его как «деклассированного элемента».

– Почему? – сурово спросил Артур с таким видом, будто все, кто не состоит в ВЛКСМ, круглые идиоты или по меньшей мере люди с психическими отклонениями. – Кем работаешь?

– Никем, я студент, – сказал Тима, едва успевая идти вровень с Артуром.

– Студент, – полупрезрительно фыркнул Артур, и Тима не на шутку обиделся. Тоже, понимаешь, выискался, юный ленинец.

– Да, студент, – сказал он чуть не с вызовом. – А что?

– Работать надо, – решительно изрек Артур и стремительно ушел вперед.

«Ага. Спасибо за совет», – угрюмо подумал Тима, понимая, что начинает уставать. Впереди показался небольшой пригорок, и Дильс жестом показал, что они почти добрались до цели.

Последний подъем оказался не таким уж простым. Все были на пределе, дыхание затруднялось из-за вновь поднявшегося ветра, при этом приходилось постоянно смахивать снег с очков, хотя толку от них тоже было немного, что в них, что без них – перед глазами бескрайняя белая пелена. Костя споткнулся и выматерился. Тима тоже сильно устал и пыхтел, как дряхлый котел, который того и гляди взорвется. Дильс стоял на вершине, почему-то не двигаясь дальше.

– Ну чего тормозим? – тяжело дыша, поинтересовался Костя, вскарабкиваясь наверх.

Наконец пройдены ненавистные метры, отделяющие от самого верха, и Тима посмотрел вниз, затаив дыхание. Красотища была неописуемая. Близившийся закат был мягко-золотистого цвета, и казалось, что благородный металл заполняет почти все небо, при этом какая-то часть его тоненьким слоем выливалась прямо в океан, и он тоже постепенно принимал золотой оттенок, с чуть зеленоватой примесью, будто слой металла здесь слишком тонкий. И на этом великолепном сверкающем фоне океана и неба лежали голубоватые айсберги. Само небо было расцвечено, как радуга, – на западе вызывающе алеет, на востоке темнеет до густого фиолетового цвета.