Льды уходят в океан

Лютиков оторвался от чтения, ухмыльнулся: «Кажется, этот Смайдов начинает кое-что понимать. И не зря я задался целью поубавить в нем спеси — ему же на пользу».

«...Тов. Езерский по натуре своей замкнут («Ну и черт с ним, что замкнут! — подумал Сергей Ананьевич. — Там это не помешает»), в нем совершенно отсутствует чувство коллективизма. Он индивидуалист, для которого интересы коллектива — пустой звук (Лютиков поморщился: «Тоже мне писатели-психологи»). Однако самым существенным недостатком в характере тов. Езерского является его страсть к стяжательству. Этой цели подчинено все: именно поэтому он стремится работать как можно больше; он старается отличиться на производстве в надежде получить премию; он может очернить товарища по работе, чтобы заслужить поощрение. В стремлении к стяжательству Езерский не останавливается ни перед обманом руководства предприятия, ни перед обманом своих же товарищей...»

Лютиков в бешенстве отшвырнул от себя характеристику и некоторое время сидел с таким видом, будто на него выплеснули ушат какой-то гадости. Он даже побагровел от возмущения. Как зарвались, а! Эти умники, наверное, считают, что он, Лютиков, без конца будет смотреть на их фокусы.

Он позвонил Борисову. Стараясь говорить поспокойнее, спросий:

У вас есть время подойти сейчас ко мне? На несколько минут.

Борисов помедлил с ответом, и Лютикову показалось, что тот, прикрыв трубку рукой, с кем-то совещается. Со Смайдовым, конечно.

— Вы стали плохо слышать, Василий Ильич? — Лютиков слегка повысил голос. — Я спрашиваю, можете ли вы сейчас подойти в контору?

— Если вы разрешите, Сергей Ананьевич, я подойду через полтора-два часа, — ответил наконец Борисов. — У меня совещание, собралось много народу...

— Значит, прикажете подождать?

— Почему же?.. Если это срочно, я...

— Вот именно срочно. Прошу не задерживаться.

Борисов действительно проводил совещание, которое пришлось прервать. Извинившись, Василий Ильич вышел из кабинета и направился в партком.

Он догадывался, зачем экстренно понадобился Лютикову. И, странное дело, только вчера чувствовавший в присутствии Смайдова какой-то необыкновенный подъем духа и решимость до конца быть честным перед самим собой, сейчас Василий Ильич сразу сник, растерялся и испугался своей вчерашней решимости. Зачем он согласился со Смайдовым? Он что, не знает Лютикова? «Смайдову, конечно, терять нечего, ему в конце концов все равно, где работать: в доках, в порту или на каком-нибудь заштатном аэродроме. Да и авторитет у него такой, что не всякий Лютиков дотянется до него руками. А я...»

Василий Ильич досадовал в эту минуту на Смайдова за его вчерашнюю напористость, перед которой он не мог устоять, и в то же время ему очень хотелось увидеть Петра Константиновича, чтобы рассказать о своих сомнениях, чтобы почерпнуть у него хотя бы немного твердости. Ведь как раз твердости Борисову и не хватало, он не скрывал этого от себя.

Смайдова в парткоме не оказалось. И никто не знал, где он. Кажется, ушел в горком партии, а к кому — никто не знает.

Сергей Ананьевич даже не поздоровался. Ткнув пальцем в лежащий на столе лист бумаги, спросил:

— Что это?

Борисов, конечно, знал, о чем он спрашивает. Потому что палец Лютикова указывал как раз на то место, где красовалась под характеристикой его подпись. И все же, выигрывая время, сказал:

— Что? Что вы имеете в виду, Сергей Ананьевич?

— Я спрашиваю, кто автор этого художественного произведения? Кто состряпал сей гнусный пасквиль на честного рабочего?

— Почему пасквиль? — не согласился Василий Ильич. — Характеристика соответствует действительности. А насчет авторов... Ее утверждали на парткоме. Никто ни слова не сказал против.

— Никто ни слова не сказал против? — Лютиков с убийственным сарказмом посмотрел на Борисова, и тот увидел, как скривились его губы. — Все молчали. Так? Все затаили дыхание, слушая трель соловья! Похвально! Похвально для принципиальных коммунистов. Вы что же, лишаетесь на парткоме дара речи? Вас всех поражает шок?

— Не могу понять, Сергей Ананьевич, почему вы так раздражены, — негромко проговорил Борисов. — Никто из нас не лишается дара речи. Мы...

Лютиков вдруг сухо рассмеялся.

— Скажите, товарищ Борисов, вы еще не вывесили в парткоме портрет Петра Константиновича Смайдова?

— Почему мы должны вывешивать его портрет?

— Как почему? Он же ваш партийный вождь, учитель... Может быть, отец, друг...

Борисова начинала злить бестактность Лютикова. Кто ему дал право хамить? Борисов сдерживал себя, но стиснутые зубы и злой, напряженный взгляд выдавали его состояние.

Сергей Ананьевич, видимо, понял. Понял, что переборщил. И сказал более спокойно:

— Вы знаете, Василий Ильич, что я всегда относился к вам, как к человеку, которого ценю за многие качества. И мне не хочется менять о вас своего мнения. Очень не хочется. Я, конечно, понимаю: вам нелегко со Смайдовым. Он может подчинить себе людей и посильнее, чем вы. Не удивительно поэтому, что вы попали под его влияние. Да и не только вы. Но задумались ли вы хоть раз, Василий Ильич, лично вы, до чего так можно дойти?

Борисов подавленно молчал. Еще минуту назад он возмущался «приемами» Сергея Ананьевича, еще минуту назад готов был спорить с ним, что-то доказывать, но стоило Лютикову намекнуть, что так «можно до чего-то дойти», — и вся решимость отстаивать свою правоту у Борисова мгновенно испарилась. Ему что, больше всех нужно? Разве Лютиков меньше других несет ответственность за того же Езерского? «Смайдов может подчинить себе людей и посильнее, чем вы...» А разве нет? Смайдов всегда был одержим. То ему не по душе работа по. воспитанию молодежи, то его не устраивает организация народных дружин, то ни с того ни с сего начинает палить из пушки по воробьям: вчера — по Беседину, сегодня — по Езерскому, а завтра... Может быть, завтра ему вздумается пальнуть и по Борисову? От Смайдова всего можно ожидать...

Между тем Лютиков, чувствуя колебания Борисова, продолжал:

— Скажу вам по секрету, Василий Ильич, и надеюсь, что это останется между нами, Смайдов, как вы, наверное, знаете, написал в горком докладную записку, в которой обрушивается с обвинениями на весьма авторитетных товарищей. Речь идет о воспитании молодежи. И на том, дескать, участке неблагополучно, и на другом промахи, и на третьем... Так вот, секретарю горкома Алексею Андреевичу Луневу предложено готовить расширенный партийный актив по этому вопросу. Я недавно разговаривал с Луневым. Его мнение?..

Лютиков в эту минуту умолк и с любопытством взглянул на Борисова. Василий Ильич слушал, не отрывая от него взгляда. Спросил осторожно, стараясь не выдать своего волнения:

— Что же думает по этому поводу Лунев?

— Не трудно догадаться, — усмехнулся Лютиков, — Критиканство и очернительство нашей жизни никогда партией не одобрялись. И не прощались. Можно не сомневаться, что Смайдову непоздоровится. Оч-чень непоздоровится. И, между нами, я не хотел бы сейчас быть на его месте. Хотя мне, могу вам признаться, и жаль его. — Лютиков развел руками, вздохнул. — Но что сделаешь, если человек не хочет понимать самых простых вещей, ни к чему не хочет прислушиваться? Партия в конце концов не нянька, интересы общего дела ей всегда дороже отдельных личностей...