Льды уходят в океан

Любушкин хихикнул:

— Обожаю веселых парней! Прошу, Илья Семеныч, за мой столик. Обслужу — шик-модерн.

— Ладно. — Беседин обеими руками взял Любушкина за плечи, повернул его и бесцеремонно подтолкнул: — Иди, рыцарь салфетки, к Харитону, он закажет. Скажи ему — швартуемся надолго.

Любушкин ушел. Илья закурил, повертел в руке зажигалку и только потом взглянул на Марину.

— Значит, договорились, Маринка? Я буду здесь до конца...

Когда он подошел к столику, Езерский угодливо сообщил:

— Заказал «Ереван», семгу, кетовой. Мясного заказать, Илья Семеныч?

Беседин не ответил. Он, кажется, и не слышал Езерского. Он смотрел на Марину. И думал сейчас только о ней. Почти год, как они знакомы, а Илья до сих пор не мог сказать, что он хорошо ее знает. Иногда ему казалось: Марина готова за него в огонь и воду, готова на все, лишь бы с ним быть. Но проходило какое-то время — и Марину будто подменяли. Она неделями не хотела его видеть, при встречах холодно кивала ему, а когда он пытался выяснить, что произошло, Марина отвечала резко, с непонятной для него злостью в голосе:

— Надоело все, Илья. Противен ты мне, и сама себе я противна. Ни тебя не хочу видеть, ни себя. Уходи.

Он не спорил. Уходил, пожимая плечами, бросая на прощание:

— С огнем играешь, голубка. Опомнишься — поздно будет. Я-то себе найду — свистнуть только. А ты...

Потом они снова мирились, и снова все шло по-ста

— Выпьем, Илья Семеныч! — Харитон подвинул Беседину рюмку, до краев наполненную коньяком.

Илья кивнул:

— Давай выпьем, Харитон. — И неожиданно спросил: — А за что?

— За дружбу! — оживился Езерский. — За крепкую дружбу, Илья Семеныч.

Беседин поднял рюмку, прищурился, глядя на нее, но тут же снова поставил на стол.

— За крепкую дружбу? — переспросил он. — А есть она на белом свете, крепкая дружба? И что это за штука такая, а, Харитон? Муть одна. Фикция. Сказка для сопливых мальчишек и девчонок, понял?!

— Это так, Илья Семеныч... Сказка для сопливых мальчишек. И девчонок... Настоящие мужчины...

— Помолчи ты, настоящий мужчина. Я вот четверть века уже прожил, а друга, хоть паршивенького, не имел. Не было у меня друга. Ты, скажешь, мне друг? Тебе, Харитон, по-честному, авторитет мой нужен. И слава моя. Не обижаешься?.. Потому что авторитет и слава — это вот что. — Беседин потер палец о палец, засмеялся. — Деньги ты шибко любишь, парень, вот и вертишься возле меня... Ну, не криви морду — не ты один такой, все мы одинаковые... А дружба... Не было такой штуки, нету и не будет. Ясно?

— Ясно, Илья Семеныч. Как день.

— Ну и ладно. Давай теперь ахнем по первой, а там видно будет.

Они чокнулись, выпили.

— По второй? — сразу же спросил Езерский.

— Давай по второй. Хорош «ереванчик»... Я тебе сказал, что не было у меня друга. А сейчас вот поразмыслил и решил: есть! Думаешь, кто?

Харитон изобразил на лице застенчивость и глазами указал в сторону буфетной стойки:

— Она...

Илья рассмеялся.

— Дурачок ты, Харитон. Вот кто мой друг! — Беседин несколько раз похлопал ладонью по своей груди. — Понял? Самый надежный. Самый верный.

— Вот это здорово сказано! — искренне восхитился сварщик. — Сам за себя всегда постоишь. Сам себя никогда не обидишь. Здорово, Илья Семеныч? Выпьем за себя.

3

Он был не то что сильно пьян, но сейчас ему казалось все доступным, все будто предназначалось только для него. У Беседина вообще неразрешимых проблем не было почти никогда. Кто-то там что-то усложняет, кто-то копается в своей душе, чего-то ищет, а он, Илья Беседин, не дурак. Только глупцы проходят мимо того, что им нужно. Он не пройдет, он возьмет.

Сейчас ему нужна была Марина. Илья не знал, надолго ли, он об этом не думал. Как не думал о тех девушках, которые у него были до Марины. Правда, Марину Илья редко сравнивал с теми, другими, она, пожалуй, лучше, но это для него вовсе не означало, что он должен был строить планы на будущее и для себя, и для нее. Будущее за горами, за морями, заглядывать в него Беседин не имел никакого желания: сегодня хорошо, а завтра видно будет... Самое главное, чтобы хорошо было сегодня. Для этого человек и живет. Каждый человек. Беседин ни на йоту не сомневался, что каждый. Есть, конечно, такие, кто загадывает на сто лет вперед, но эти в счет не идут: мало ли ненормальных людей на этой грешной земле!

Взять хотя бы Харитона Езерского. Парень не дурак и деньгу любит по-настоящему, но как живет! Грошик по грошику в кубышку складывает, копит, копит, а спроси — зачем? Я, говорит, имею цель в жизни: к полсотни годам — собственный домик на берегу речушки, собственный садик, собственная машина. Старость, говорит, должна быть благородной... Вот уж лопух: в двадцать пять лет о старости думать! Построй с такими коммунизм — он ведь ни черта и не верит, что при коммунизме все будет по потребности.

Нет. Илья — человек современный. Ему подавай сейчас, все подавай! Через два десятка лет что будет? У каждого — все! Все, что надо. Попробуй выделить тогда из общей кучи. Сейчас он — персона. Потому что не каждый умеет вкалывать так, как Илья Беседин, а посему и результат: кто-то там замолотит семь-восемь десяток — и доволен, а он, лучший бригадир сварщиков Илья Семенович Беседин, уже и забыл, когда меньше двух сотен получал. Он умеет! И работать красиво умеет, и жить красиво. Чтоб всегда — на виду. Небось к этому липовому морячку, Саньке Кердышу, Марина не побежит, знает, что в кармане у него один бом-дилинь-бом, а тут...

Беседин вытащил из кармана кожаный бумажник, крикнул Любушкину:

— Расчет!

Костя подбежал на полусогнутых, заулыбался.

— Ну и крепкий же вы человек, Илья Семеныч! Столько пропустить — и хоть бы хны... Завидую! Завидую этому обстоятельству...

— Ты не только этому обстоятельству завидуешь, Любушкин, — без улыбки ответил Беседин, — Всему ты завидуешь. Такая уж у тебя натура. Сколько с нас?

Он открыл бумажник, Но Харитон проговорил:

— Я сам, Илья Семеныч. Я сегодня угощаю.

Беседин махнул рукой:

— Брось. Заплатишь — потом три ночи от тоски спать не будешь, и живот у тебя от этого разболится. Знаю я тебя, жмота.

Харитон не обиделся: уж кто-кто, а бригадир любит соленую шутку.

Ресторан закрывался. Марина оделась, хотела было подкрасить губы, но тут же забыла: она сегодня, как никогда,была рассеянна и, пожалуй, безразлична. К всему безразлична. Ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть.

— Пойдем, Марийка!

Беседин подошел к ней в ту минуту, когда Марина, отыскав взглядом Пашецкого, подняла в знак прощания руку.