Льды возвращаются (с илл.)

– Мы с вами, Амас Иосифович, представляем как бы два начала в науке. Ваш практицизм, мой принцип сомнения... Две стороны одной и той же медали, два начала единой науки.

– Простите, – упрямо сказал Буров. – Допускаю, что наука нужна не для науки. В конечном счете любое научное открытие будет использовано для практических целей. Однако ученый, делающий открытие, порой даже и представить себе не может, что он открывает. Разве мог Гальвани, наблюдавший подергивание ножки лягушки, представить себе современные электрогенераторы мощностью в миллионы киловатт, электрические сети, опутывающие шар?

– Это был младенческий возраст науки, – возразил Овееян. – Сейчас мы можем ставить задачи перед наукой, а не заставлять ее открывать тайны природы наугад.

Калерия Константиновна сидела за столом, благоговейно глядя на ученых, которые продолжали спор.

– Догадываюсь, – сказал Овесян. – Наш Буров хочет добавить к двум китам науки, к принципу практичности и утилитарности, к принципу сомнения и проверки еще третьего кита – фантазию.

– Фантазию, но не фантазерство, – сказала Мария Сергеевна.

– Фантазия – качество величайшей ценности, – выпалила Люда. – Без фантазии не были бы изобретены дифференциальные уравнения.

– Ого! – сказал Овесян. – В бой вступают резервы. Однако что же надумал наш третий кит науки?

– Субстанция существует, – сказал Буров. – Это уже не фантазия. Но этого мало. Ее нужно не только находить в природе. Ее нужно создавать.

Овесян ударил себя по колену.

– И продавать в аптеках! Здорово! Это уже вполне практично!

– Но это разговор не для чайного стола, – прервала Мария Сергеевна, вставая.

Все поднялись. Только Калерия Константиновна осталась сидеть, опустив уголки тонких губ.

Ученые вернулись в кабинет и заговорили вполголоса. Люда, словно нечаянно, прикрыла плотнее дверь за ними, а сама выбежала на улицу, чтобы посмотреть, не разыгралась ли пурга. Она беспокоилась за Бурова и решила, что непременно пойдет его провожать.

Когда Люда вернулась, то Холерии, как она звала секретаршу академика, не было. Дверь за портьерой в комнату Елены Кирилловны была приоткрыта, и Люда невольно услышала конец фразы, сказанной Калерией Константиновной:

– Так что не теряйте времени. Протяните руку... Возьмите его.

– Хорошо, Марта, – ответила Елена Кирилловна.

Люда опешила, ничего не понимая.

Ученые вышли из кабинета, громко разговаривая.

– Как хотите, Сергей Андреевич, – говорила Мария Сергеевна, – я верна своему методу: ничему не верить, все брать под сомнение. А вы опять фантазируете.

– Так если не фантазировать, то что же тогда проверять? – отпарировал Буров.

– Я выхожу из игры, – заявил Овесян. – Мое дело зажечь «Подводное солнце». А вы здесь можете фантазировать, проверять выдуманное, но имейте в виду – это слишком фантастично, чтобы быть практичным.

Люда подумала, что три кита все-таки не смогли договориться.

Когда Буров уже одевался в передней, Шаховская вышла в столовую. Калерия Константиновна, опустив глаза, завязывала тесемочки у папки. Академик стоял у замерзшего окна и изучал снежные узоры. Мария Сергеевна провожала гостя.

Елена Кирилловна мило улыбнулась Бурову, положила ему руку на локоть:

– Подождите, Сергей Андреевич! Вас еще рано отпускать одного. Я пойду с вами.

Буров радостно и растерянно затоптался на месте. Не замечая у дверей готовую идти Люду в дубленке, в расшитых бисером нарядных унтах, он стал искать шубку Шаховской.

И они ушли вместе.

Потом стали прощаться. Овесян и Калерия Константиновна. Академик сразу же уезжал на место нового «Подводного солнца», Калерия-Холерия оставалась в его коттедже для связи.

Все ушли, а Люда в непонятной тревоге не знала, что ей делать.

Глава вторая

АПОКАЛИПСИС

Буров жил в коттедже Овесяна. Академик, перебравшись на место строительства нового «Подводного солнца», сохранил здесь за собой только одну комнату, другую предоставил Калерии Константиновне, осуществлявшей по его заданию связь между стройплощадкой и Великой ярангой, а третью отдал Бурову.

Елена Кирилловна, выйдя с Буровым на улицу, предложила немного пройтись, прежде чем идти в его коттедж.

– Мне в бреду привиделось, что я с вами разговаривал и даже о чем-то спорил.

– Вот как? Однако наяву я слышу только ваши споры с другими, и они мне доставляют немало радости... В вас что-то есть, Буров. Вы ломаете изгороди коралля. И у вас бизоньи, налитые кровью глаза. Бизон красив, он весь устремленный удар.

– Да. Ударить надо. Хорошо бы стать бизоном науки...

– Бизоны вымерли, их истребили... А вы не думаете, что мир выиграл бы, если бы таких, как вы, физиков, истребили бы?

Буров даже закашлялся от изумления.

– На месте папы римского я отлучила бы их всех от церкви. Я ввела бы костер за чтение еще не сожженных книг по ядерной физике.

– Нам с вами пришлось бы тоже сгореть, – напомнил Сергей Андреевич.

– Я отправилась бы и на костер... в розвальнях, подняв два перста...

– Не забыли свою боярыню Морозову? Нет, дорогая раскольница. Спасение человечества не в отказе от знаний, а в обретении знаний высших.

– И высших сверхбомб, радиоактивных туч, от которых никому не будет спасения...

– До сих пор история человечества была историей войн. При совершенствовании средств войны была извечная борьба ядра и брони.

– Борьба всегда извечна, – подтвердила Елена Кирилловна.

– Артиллеристы придумывали все более тяжелые пушки и ядра, все более страшные бронебойные снаряды. И в ответ на каждое такое изобретение другие умы придумывали более могучую, более крепкую, непробиваемую броню. В ответ на ядовитый газ появился противогаз.

– Но в ответ на атомную бомбу не появилось атомной брони.

– Физически она еще не создана. Она существует в виде политического сдерживающего начала. Слишком страшны средства, какими владеют противостоящие лагери. Эти средства кажется невозможным применить.

– Кажется?

– Да. Только кажется. Их все же могут применить. И если после несчастья в Хиросиме и Нагасаки на города не падали ядерные бомбы...

– Если не считать руанской трагедии, – напомнила Шаховская.

– Нет, считая ее... считая эту трагедию, как напоминание того, что бомбы, созданные для взрыва, взрываются...