Лебединая песнь
Шрифт:
– И экзомис, и гиматий. Багряное, синее, золотое – все – в точности чужеземное, – вторили братья, но не потешались и не дивились – а так, ленно обрисовывали наряд пришельца. Встречали они выходцев из разных стран куда чаще, нежели юный музыкант, который никогда и не покидал отчего дома.
– А кто пустил его в дворцовые сады? – вопрошал Кикн. Вот это-то и следовало узнать поперед – как стража пропустила чужака, хоть, видно, знатен он и прибыл с каким-то посланием?
– И верно! Устали мы, вот и не заметили.
А незнакомец стоял и разглядывал сады. Видел он переговаривающихся братьев так же хорошо, как и они его, – только отчего-то не спешил к ним.
– Ждет, думаю, что мы все к нему ринемся. Но недосуг нам с каждым встречным болтать – знатен или из охлосов, красив ли, высок и строен, а может, конопат, приземист и неказист – нам все одно.
– На девицу ты бы побежал поглядеть, братец! – дразнился младший из троицы (но все равно повзрослее Кикна – третий сын Сфенела).
– Я бы подумал! – отвечали и средний, и старший.
– А вот и советник бредет! – предупредил всех музыкант и извлек трагический мотив.
– Добра это не сулит. Опять скучное отцовское буле, где нам надо присутствовать… – сетовал средний.
– А мы так устали! – напомнил старший, откидываясь на ложе.
– Зовет вас царь, юноши, – молвил старец строго, оглядев царевичей. Говорил он без раболепия пред ними, как с детьми (но никого из них это не обижало, ведь никто пока и не стал царем). Да и возрастной муж – для каждого – вместо родного деда, – так что строгость ему простительна, как и со стороны парней – мелкие капризы.
– Всех? – уточнил Кикн. Уж не хотелось ему тратить полдня, молчать и сидеть в стороне, внимать речам старцев, пусть и мудрых, но до чего дотошных и скучных! Вот если бы все они там пели – другой разговор!
– Всех без исключения. – Советник поманил их рукой, мол, поживее, без промедления и отговорок. – Вы дела личные закончили, теперь – черед государственных. Не я такие правила выдумал, мальчики.
– А я уже собирался встретить важного посла! – успел выкрикнуть юный царевич, показывая старику легким жестом на гостя.
– Пусть идет! Пусть! – вступились братья, а он их возблагодарил за подобное избавление. Какой-то должок теперь за ним – ладно, уважит их просьбы.
– Что ж, – Советник потрепал бороду, – нельзя оставлять гостей без присмотра, натворят еще чего, и выказывать неуважения – тоже не стоит. Отчего ты, юный царевич, все еще не пригласил гостя, не утолил его потребности с долгой дороги, не показал себя хозяином здешним, а? Этому ли я вас обучал?
– Уже бегу, мудрейший советник! – Дважды повторять не пришлось, с радостью двинулся Кикн к чужестранцу, слушая краем уха, как братья и мудрец принялись обсуждать дела политические, еще и до порога зала заседаний не дойдя, – и от этого
чуть не зевнул, едва сдержался.***
Вблизи гость пленил юношу еще более прежнего; видели бы братья его на расстоянии тройки пигонов (или же локтей), тоже бы обомлели: плащ – пожар, под ним наряд – ляпис-лазурь, головной убор с золотом и белыми перьями, а сандалии…
Да, пусть и не девица – но до чего бесподобный молодой мужчина! – рыжеволос, но отнюдь не конопат, кудри так и вьются, глаза ясные и пытливые, а выражение лица мудрое, прямо как у ученого, но без единой морщинки, – молод, умен, ладен – все про него.
Юноша растерялся сперва, хотелось ему смотреть и смотреть на посланника, но взял себя в руки, а пальцами – все еще сжимал лиру – так и прихватил инструмент, торопясь сбежать от советника, пока и его не увели силком на собрание.
Провел Кикн пальцами и промурлыкал приветствие гостю, подмешав к нему и извинения за себя и нерасторопных братьев – вышло недурно и не слишком вычурно; заодно, под конец, пропел он имя свое, назвавшись царевичем младшим, сыном Сфенела, владыки Лигурии (и пояснил – отец занят сейчас важным делом, но после с превеликим удовольствием примет вестника и гостя).
Посланник рассмеялся и сказал прозорливо (на местном наречии, коим владел будто тут и родился) следующее, никак не относящееся ни к юноше, ни к царю и другим царевичам:
– Нравятся тебе мои сандалии, юный друг?
Тот закивал – правда, смотрел неотрывно, но только причина в ином – больше всего глазел Кикн на обувь гостя, чтобы не смущать оного – хотя хотелось разглядеть вестника всего целиком – с кончиков перьев на петасе до тени на песке.
Но признаться в этом и сослаться на учтивость царевич не успел.
Тут же засверкали ступни, пришли в движения крылышки на обуви, закрутился гость на месте в бесподобном танце:
– Называются таларии. – Мужчина замер, и странное видение исчезло вмиг – более не шевелились крылья ни на шляпе, ни на стопах – стоял он на земле твердо (а вот от увиденного у Кикна ноги подкосились).
“И откуда приехал сей муж? Как очутился днесь?” – Только сейчас парень и заметил, что стражи у ворот дремлют, – а те закрыты на засовы…. И неоткуда взяться гостю в таком случае – если только он не перелетел над морем и скалами, на коих и громоздился дворец со всеми садами, фонтанами, статуями, стенами, воротами и строениями.
– Ох, – Кикн потер глаза, не веря им ничуть, – нравятся… Выглядят потешно. – Других мыслей решил не озвучивать, но не покидало ощущение, что чужак читал его подобно нехитрой записи на глиняной табличке.
– Потешность – моя вторая суть! – отвечал незнакомец, а вот представляться не спешил.
Опомнился царевич, голос советника возник в голове о проявлении ксении
Конец ознакомительного фрагмента.