Лебяжье ущелье

Катерина кинулась на помощь.

– Мышь, глупая Мышь, что с тобой такое? – обнимая дочь, принялась причитать она. – Где ты болталась среди ночи?

– Ты забыла принести мне лимонад!

Серьезное обвинение. Мышка, как все цельные натуры, была тверда в своих привычках. Стакан воды, ломтик лимона, ложка сахару, – вот состав того божественного напитка, что каждый вечер должен оставаться рядом с ее кроваткой. Порой она осушала стакан к утру, порой он оставался нетронутым, но лимонад должен был стоять, и точка! Захлопотавшись вокруг Георгия, Катя об этом позабыла.

– Я захотела пить и пошла вниз, в кухню… И там… там… была страшная тетя! – икая и шмыгая носиком, сообщила Мышка.

– Иди ко мне на ручки. Какая еще тетя?

– Страшная!

Мышка уже успокаивалась, маленькое тельце вздрагивало от судорожных вздохов, но буря слез уже миновала. Дочка становилась все тяжелей в Катиных руках, она засыпала…

– Мама уложит тебя в кроватку, мама почешет тебе за ушком… – ласково бормотала ей Катя. – Спи, моя милая, глупая Мышка. Тебе приснился дурной сон, но я прогоню всех чудовищ, и моей дочурке будут всю ночь сниться одни только цветы и бабочки…

– И рыбки! – сонно потребовала Мышка.

– Да-да, и золотые рыбки!

Дочь дышала теперь ровно, сопела носом. Катя уложила ее, накрыла одеялом. Потревоженный Рикки проснулся и недовольно чирикнул.

– А ты куда смотрел? – попрекнула его Катерина.

Она уже закрывала за собой дверь, когда Мышка сказала во сне, громко и отчетливо:

– По-моему, она была мертвая.

Действительно, в доме было неспокойно. В нем обозначилось присутствие постороннего человека, будто изменился химический состав воздуха. У Кати разыгралось воображение.

Кстати, у Мышки воображения не было – к великой досаде матери-художницы. Она могла бродить во сне и видеть плохой сон… А могла и видеть что-то реальное, что ее сознание трансформировало в кошмар.

Сон разума рождает чудовищ, известное дело.

А если просто-напросто в дом пробрались воры? Одна воровка? И напугала Мышку? Но что ее так развеселило, воровку эту? Потому что Катя явственно услышала вдруг тихий смех, шепот, только трелей соловья не хватало!

Катя не могла допустить свой рассудок до мысли, что звуки идут из подвала.

Но, быть может, они доносятся тоже снизу, но из комнаты Ворона? Неужели воровка пробралась туда?

Красть в комнате Ворона было, вообще-то, нечего. Он занимал обширное помещение, соседствующее с кухней, но имевшее отдельный выход во двор. Посередине Воронова гнезда размещался верстак, всюду валялись инструменты, отдаленно напоминающие орудия пыток, и в углу стоял полуразобранный мотоцикл. Без фар, с остовом колеса, он походил на хромого, но здоровенного нищего, неуклюже рядящегося под немощного старца. Спал Ворон на древнем диване без ножек, постельное белье, правда, у него было самое что ни на есть фатовское – красные гофрированные простыни с черными иероглифами и черными же кружевами. Стена над кроватью заклеена была плакатами. Вороны, летучие мыши, жуткие физиономии, и культовые личности, из которых Катя признала только Мэнсона и почему-то Жанну Фриске. В первый раз заглянув в логовище Ворона, она пришла в ужас, но, по здравому рассуждению, признала право молодого человека на самовыражение и самоопределение. А теперь там самовыражается воровка. Что ее так рассмешило, интересно?

Проходя мимо разделочного стола, Катя прихватила молоток для отбивки мяса. Вещица деревянная, но тяжеленькая. Если засветить в лоб, мало не покажется. Георгия будить не стоит, да и не поднимешь его сейчас, он снотворное принял. Хватит ли у нее, маленькой, сил сладить с ворами? И где пропадает Ворон, почему не исполняет своих прямых обязанностей сторожа и охранника?

Ворон, разумеется, был там, где ему и следовало, то есть в своей комнате. И он был там не один – на древнем диване, среди черно-красных простыней, сидела молодая особа, в которой, пожалуй, вполне можно было бы признать женский клон самого Ворона. Круглое мертвенно-бледное личико, веки и губы, вымазанные черным, короткие взъерошенные волосы, тоже выкрашенные в черный цвет, на цыплячьей шейке подвеска в виде серебряного гробика, ручки и ножки, худенькие, как палочки, топорщатся из-под черных одеяний. Вылитая покойница, немудрено, что Мышка перепугалась до слез!

Сейчас нежная парочка готов тоже была перепугана, но скорее наслаждалась своим страхом. Катя сообразила, как она в данную секунду выглядит, и хмыкнула. В шелковой ночной рубашке, с аметистовыми серьгами в ушах, волосы растрепанные, глаза бешеные, и в руках занесенный для удара молоток! Осторожно опустила свое оружие, покосилась – не соскользнула ли с плеча бретелька? – и тогда только приняла позу оскорбленной добродетели, приличную всякой хозяйке, которая среди ночи обнаруживает в своем доме постороннее лицо.

– Катерина Федоровна, я все объясню, – первым очнулся Ворон.

– Да уж, потрудись, – важно кивнула Катя. – Кто это? Ворониха? Или, может быть, Грачиха?

Больше ничего достаточно язвительного она придумать не могла, в голову лезла только «павлиниха», но тут она явно была не к месту! Впрочем, Ворон прервал поток орнитологических ассоциаций, представив свою гостью.

– Катерина Федоровна, это Стелла. Моя… девушка. Она пришла в гости.

– Самое время для визитов, – кивнула Катя. – Первый час ночи. Значит, пришла в гости и насмерть перепугала Мышку?

– Я не пугала мышей, – пискнула Стелла.

– Она не пугала. Мы все время сидели здесь, ни шагу из комнаты.

– Вот как…

– Чесслово, Катерина Федоровна!

– Так, а я что-то не пойму, как она… Как Стелла вообще здесь оказалась? Вы что, пешком пришли среди ночи? Или на метле прилетели?

Упоминание о метле, похоже, Стелле даже польстило.

– Я на велосипеде приехала, – объяснила она, кивнув в сторону. Любовно привалившись к полуразобранному мотоциклу, в углу действительно стоял тяжеловесно-изящный горный велосипед. – Еще вечером. Но мы все время сидели здесь, и никаких мышей я не трогала…

– Да не мышей, а Мышку! Мою дочь! Скажете, вы не выходили только что в кухню и не видели там маленькую девочку?

– Нет!

И тут Катя снова услышала этот смех. Тихий, но торжествующий, словно не мог кто-то сдержаться и смеялся со сжатыми губами… Стелла восторженно взвизгнула, вцепившись в руку Ворона, тот шикнул на нее.

– Это Мышка. Она часто смеется и разговаривает во сне, – пояснила Катя, как только обрела способность говорить.

– Катерина Федоровна, вы садитесь, – Ворон полез в шкаф, извлек оттуда фланелевую рубашку в красно-синюю клетку, поношенную, но чистую. – Вот, а то вы замерзнете. Нам нужно поговорить.

Катя напялила рубашку, которая пришлась ей ниже колен, и уселась рядом со Стеллой. Ворон незаметно подмигнул своей подружке, и та выудила откуда-то из расщелины между стеной и диваном пухлую папку, по виду обычную канцелярскую, но оклеенную черной бумагой. По черному фону серебром готическим шрифтом были выведены буквы:

«ЧЕРНЫЕ КРЫЛЬЯ ЛЕБЯЖЬЕГО УЩЕЛЬЯ»

– Что? – переспросила Катя.

И обложка раскрылась перед ней, как адские врата.

– Документ первый: отксерокопированная страничка из газеты. «Верхневолжские вести», год одна тысяча девятьсот девяносто второй, август. Небольшая заметка с фотографией. Фотография дурного качества, но можно заметить, что девушка очень красивая. Была. Это Стоева Антонина, инструктор по плаванью в бассейне пансионата «Лебяжье ущелье». Девушка утонула в бассейне.