Лед и вода, вода и лед

— А правда он сейчас дома?

Парикмахерша улыбалась перламутровыми губами и желтыми зубами. Изо рта у нее пахло жевательной резинкой и сигаретным дымом. Киоскерша прикрыла голубые веки и чуть трепетала толстыми негнущимися ресницами.

— А он уже купил себе «кадиллак»? В «Бильджурнале» писали, что он должен купит себе «кадиллак».

Сюсанна издала некий неопределенный звук, который можно было толковать и как «да», и как «нет». Да, он дома. Нет, он не купил «кадиллак». Никто не расслышал ее или не понял, девушек настолько переполняли собственные вопросы, что места для ответа не оставалось. Блондинка с длинной, закрывающей весь лоб, челкой как у модов, [3] протиснулась вперед.

3

Моды (англ. Modsот Modernism) — молодежная субкультура, возникшая в Англии в 60-е годы. Ее последователей отличал особый дендизм, интерес к музыке и литературе.

— А остальные? Где остальные ребята?

Сюсанна пожала плечами, по-прежнему не вынимая рук из карманов. Она понятия не имеет, где остальные ребята.

— Ой, а они правда едут в субботу в Англию?

— А он сегодня еще выйдет?

— А девушка у него есть или…

Сюсанна поднимает плечи и смотрит на асфальт. Что тут ответишь? Она не знает, что Бьёрн собирается делать сегодня или в субботу, они даже не успели поговорить, когда он пришел домой. Другая модиха протиснулась вперед, выглядит странно — некрасивая и в то же время клевая. Сюсанна узнала ее. Она ходит в первый класс гимназии, на классическое отделение, и в дождь носит черный мужской зонт, а не цветастый, как остальные. Непонятно почему, но это внушало уважение.

— А где его окно? — спросила она, положив квадратную ладонь Сюсанне на плечо. Голос был низкий и повелительный.

Сюсанна в ответ показала рукой. Вон там! Слева наверху. Вот та комната с белыми занавесками и люстрой сороковых годов.

Девицы подняли взгляд и испустили общий вздох, а тем временем Сюсанна выскользнула из-под руки модихи, пробормотав, что спешит, и почти бегом припустила прочь.

Лишь добежав до кладбища, она остановилась в темноте между двумя фонарями, широко расставив ноги и прижав руку к солнечному сплетению, словно запыхавшись или почувствовав там спазм. Она сама толком не понимала, почему сбежала, но ощущала облегчение оттого, что это ей удалось. Сделав глубокий вдох, такой глубокий, что он показался почти вздохом, она посмотрела на блестящий асфальт и вспомнила время, когда все было естественным, обычным и настоящим. Бьёрн был тогда чем-то простым и домашним, пусть и бесил ее иной раз, но он ведь жил с ней в одном и том же доме, жил там всегда, с самого начала. Этого больше уже не будет. Никогда. Теперь он стал другим, существом из иного, далекого мира, мира звезд и блеска, мира, который навсегда останется закрытым для таких, как Сюсанна, сколько бы они ни барабанили в его двери. Она вздрогнула, потом сердито нахмурилась сама на себя. Чем она, собственно, занимается? Она ведь спешит. Поэтому, поправив новенькую сумку-ягдташ, настоящую «Скай», о которой мечтала больше года и наконец получила в подарок на день рождения, выпрямилась и пошла дальше. Ингалиль ведь ждет. И «Фрёкен Фреш».

~~~

Бьёрн стоял в нерешительности на пороге своей комнаты. Может ли он погасить лампу? Хотелось хоть немного побыть в темноте, но было ясно — больше он уже не волен делать то, что хочется. Каждое действие следует взвесить и измерить, прежде чем осуществить, а потом представить себе возможную реакцию девчонок на улице. Сейчас они носятся с ним, они вознесли его так высоко, что можно уже дотянуться до облаков, но Карл-Эрик из звукозаписывающей компании раз за разом давал понять, что и упасть он тоже может их же властью. Поэтому обращаться с ними надо с предельной осторожностью. Приближаться к ним Бьёрну следует ровно настолько, чтобы поддерживать их грёзы, но в то же время держаться на достаточном расстоянии, чтобы не испачкать эти грёзы чем-то, хоть отдаленно напоминающим действительность. Так что оставалось только одно. Он поправил водолазку, решительно провел рукой по волосам, затем твердым шагом прошел через освещенную комнату к окну и сделал вид, что чем-то занимается за письменным столом. Всего через мгновение девчонки обнаружили его присутствие и испустили крик — тот крик, что колеблется меж ликованием и плачем, крик, уже неделями преследовавший его и который он втайне представлял себе в виде тюремной решетки. Он изобразил удивление и выпрямился, потом выглянул в окно и улыбнулся, приветственно подняв руку. И тут же отвернулся и ушел, словно кто-то вдруг позвал его или вдруг появилось какое-то срочное дело.

Нет. Свет тушить нельзя. Не теперь, пока они там еще стоят. Могут понять как недружественный жест. С другой стороны, он не может позволить им смотреть на себя досыта, тогда он скоро превратится в самого обычного парня в самом обычном доме, а для того, кто только что касался облаков, это глубокое унижение. Он еще мгновение постоял у окна, уронив руки, а потом прижался к стене и боком стал продвигаться к двери, стараясь, чтобы его тень не была видна. Можно прилечь ненадолго в комнате у Сюсанны. У нее свет уже выключен. И девчонки в ту сторону не смотрят.

Ей подарили новое покрывало на кровать. Белое. Кружевное. Похожее на те кружевные салфетки-снежинки, которые вечно вяжет ее бабушка, мать Биргера. Может, это сотня бабушкиных салфеток срослась в один большой подарок на день рождения? Пожалуй, так и есть. В таком случае он тоже скоро получит новое покрывало. Хотелось бы надеяться, что не черно-белое. Бабушка Сюсанны дарила ему черные и белые салфетки восемь лет подряд, с тех пор как он в одиннадцатилетнем возрасте сообщил ей, что это цвета футбольного клуба «Ландскрона-БоИС» и что он будет там играть, когда вырастет. Салфетки были такие уродские, что Бьёрн их немного боялся.

Он лег, заложив руки за голову, и лежал неподвижно, пытаясь не думать об этих девчонках перед домом и обо всех остальных девчонках. Чего им надо? В самом деле? И почему им надо этого именно от него? Они никогда так не визжали по поводу остальных парней из их группы, и крики перед их выходом на сцену всякий раз переходили в вой перед его собственным появлением. Это был факт, — факт, которые они, все пятеро, пытались игнорировать, факт, тем не менее будоражащий, дразнящий и вызывающий раздражение. Не далее как позавчера на репетиции Томми прервался прямо посреди композиции и объяснил довольно прохладно, что это само по себе, конечно, прикольно — быть таким невдолбенным красавчиком, но если бы еще и мелодию не врать, то было бы не хуже. Никлас и Буссе рассмеялись, а Пео выбил стремительную дробь на своем барабане, прежде чем поймал взгляд Бьёрна, и выкрутился только тем, что поднял палочки и принялся снова отсчитывать такт той же композиции. A-one-a-two-a-three… [4]

4

И-раз-и-два-и-три… (англ.)

Композиция-то была дерьмовая. Пошлятина. Дешевка. Наигрыш. Но Карл-Эрик решил, что она будет на следующем сингле, а как Карл-Эрик решал, так и было. Всегда. Это ведь Карл-Эрик еще полгода назад решил, что «Тайфунз» станут сенсацией, и он же определил, как именно это произойдет. Прежний вокалист должен уйти и прийти новый, таково было условие, которое Томми — а заодно Никласу, Пео и Буссе — пришлось принять. Они никогда не рассказывали, почему или как это происходило, но, когда Пео с Бьёрном прибыли в Стокгольм на прослушивание, закивали уже после пары песенок, давая понять, что принимают новичка. Карл-Эрик потер руки уже во время первой песни, но о своем мнении ничего не сказал. Прежде надо задать ряд вопросов. Скажем, а почему Бьёрн живет в этой Ландскроне? И каким ветром Пео, родившегося и выросшего в более-менее цивилизованном Тэбю, занесло на местный рок-фестиваль в эти дикие края? Пео прокашлялся и попытался объяснить, что приехал навестить свою бабушку, но был бесцеремонно прерван взмахом руки. Вопрос был риторический, и если Пео сейчас выйдет и посмотрит в словаре, что значит это слово, то будет неплохо, потому что сейчас Карлу-Эрику нужно серьезно потолковать с юным Хальгреном. Откуда у него, например, более или менее приличный выговор, а не кваканье, как у всех в этом Сконе? Ах, вот как. Мама родом из Гётеборга. Что ж, уже легче. А хоть какое-никакое музыкальное образование имеется? Не-а. Ясно. Хоть на каком-то инструменте играем? Нет. А ноты читаем? Тоже нет. А как со сценическим опытом? Скромно. Ясненько. Стало быть, самородок, природное, так сказать, дарование. С другой стороны, есть внешние данные и голос приятный, так что…

И вот под вечер, спустя всего неделю, Бьёрн и Биргер уже сидели в посетительских креслах стокгольмского офиса Карла-Эрика. Бьёрн — со свежевымытой головой и в самых протертых своих джинсах, а Биргер с явными признаками недавней стрижки. Он моргал, глядя на золотые диски на стене, разок погладил палисандровую столешницу, а потом устремил взгляд на Карла-Эрика, который с милостивой улыбкой восседал, откинувшись на спинку своего роскошного кресла, похожего на трон. На одно мгновение Биргер превратился в карикатуру на самого себя: занудный школьный учитель истории и обществознания, который обстоятельно, но без возражений принимает условия лежащего перед ним контракта. Разумеется, у него, как неофициального исполняющего обязанности представителя интересов мальчика, есть известные опасения, но поскольку Бьёрн уже выказал — гм! — некоторые признаки усталости от школы и поскольку для мальчика это важно, и — чего не следует забывать! — поскольку очевидно, что и для звукозаписывающей компании, и для мальчиков из оркестра его согласие не менее важно, то он, Биргер, предпочитает вынести эти опасения за скобки. Слава богу, сейчас и взрослый человек может получить образование, так что если дверь школы сейчас закроется за Бьёрном, то потом так же точно и откроется. Его единственное сомнение вызвано тем фактом, что так и не удалось связаться с матерью мальчика, она за границей, очень далеко, в настоящее время даже не ясно на самом деле, где именно, но он исходит из того, что возразить ей было бы нечего. Потому что — хехе! — то, что соединили случай и звукозаписывающая отрасль, человек разъединять не должен. Нельзя ли воспользоваться вашей авторучкой?

Так все началось. И теперь ничего остановить было нельзя. Бьёрн стал частью «Тайфунз». Нет, больше. Он стал звездой «Тайфунз». И однако — но в этом можно признаться только себе самому, лежа в темной комнате Сюсанны, — не принадлежал к ним. По-настоящему. Так, как остальные музыканты группы. Те знали друг друга с начальной школы и играли вместе четыре года, у них были общие истории и общие воспоминания. А кроме того, Роббан все равно оставался с ними, хотя они никогда не говорили о нем, даже не упоминали его имени. Но он все равно там был. Тот, начинавший с ними вместе. Которого забраковали. Которым пожертвовали.

Они скучали по нему? Или его стыдились?

И то и другое. И этого хватало. По крайней мере для Томми, а то, что думал и чувствовал Томми, то думали и чувствовали также Никлас, Пео и Буссе. С другой стороны, Томми очень хорошо сознавал, что они никогда бы не стали теми, что теперь, не будь Бьёрна. Группой, не только занявшей первую, третью и седьмую строчки в «Десятке хитов», но и оказавшейся семнадцатой в английском рейтинге, так что теперь в субботу их покажут по телевидению. По британскому телевидению! Из Лондона.