Лёд

— Собьет, собьет, а как же. Разве что! — подняло палец.

— Разве что… — наморщил Саша брови. — Разве что… — Третий ноготь Саши стал жертвой зубов. — Разве что он вовремя откроет технологию ледовых трансмутаций!

Я-онохлопнуло его по плечу.

— Какая жалость, что вы биолог, в промышленности и коммерции перед вами открылось бы большое будущее.

Саша улыбнулся; его лицо залил румянец, который еще сильнее выделил оспинки на его лице.

— Да меня со школы еще мало чего интересует, кроме живой природы, так уже со мной замерзло.

Погоди, браток, встретимся после Оттепели.

— Ну ладно, время не ждет, мне нужно…

— Ах! Венедикт Филиппович, я тут порасспрашивал про те отравления тунгетитом.

— И что?

— Я же хорошо помнил, что то были федоровцы. И явным это сделалось, когда за лечение их заплатил господин Фишенштайн. Он здесь, среди федоровцев, фигура крупная, во всяком случае — их главный спонсор.

— Откуда вы это знаете?

— Разве я не говорил, над чем работаю в университете? Над жизнью в вечной мерзлоте, над оживлением растений и мелких животных, извлеченных изо льда. Федоровцы давно уже к нам приходят; иногда оплачивают расходы на оборудование и командировки, потом публикуют у себя результаты наших исследований, но каким-то странным образом искаженные. Они издают свои брошюрки, те валяются здесь в каждой книжной лавке, в каждом кафе, может, вы и сами видели, их можно взять даром. Господин Фишенштайн — человек богатый.

— Ну а с этими отравленными — что дальше? Фишенштайн заплатил, они выздоровели — или как?

Саша отрицательно покачал головой.

— Родион говорит, что умерли все. В больнице до последнего старались, только ничего сделать было нельзя. Никто из них вообще в себя не пришел. А это же дюжина мужиков была, и все в одну неделю; дюжина, а то и больше. Трагедия! Congelationes, thromboangiitis obliterans, embolia etcollapsus.

— Il semble etonnant [309] ,только что все это означает? Обморожения и коллапс, так?

309

Кажется удивительным (фр.)

— Гипотермия, большие проблемы с кровообращением, что-то вроде morbus Burgeri [310] , только очень ускоренная, образуются тромбы, тело умирает, холодное, словно камень.

— Все, говорите. Ну, этого мы никак знать не можем.

— Так я же говорю вам, что Родион…

— Логика, господин Павлич! Отступая от результатов к причинам, невозможно увидеть все причины, которые могли привести и к совершенно иным результатам. Зачем нам возить в больницу тех, которые все это пережили без вреда для здоровья? — Я-ононадело очки и шапку. — Фишенштайн, так. И повсюду лежат, можно брать даром, так? Ладно, кормите их регулярно и накачивайте теслектричеством, пока не замерзнут. Или — не замерзнут. Ну, пака!

310

Болезнь Бюргера (?)

Вышло задними дверями, в складской закоулок. Щекельников побежал искать сани.

Господин Исидор Хрушчиньский после приветствия приглядывался долго, и вложив мираже-стекольный монокль в глаз, и без него, пока не подумало — раз, что в его лице с очередным мясником души встретилось, что высверливает из нее резким взглядом всю единоправду о человеке; два, что Хрушчиньский каким-то образом разбирается в откачке тьмечи, ведь не у всех обитателей Страны Лютов она накапливается по естественным причинам, но и от механического откачивания, противного природе; три, что какой-то мелкий эффект Черного Сияния тут действует, заманивая пана Исидора злыми симметриями светеней.

Одно правда: я-оновсе еще было под воздействием откачки, поскольку все остальные домыслы оказались неверными.

— Вы уж простите, что глазами вас так сверлю, — сказал хозяин, усевшись, — но сегодня вы еще сильнее его напоминаете. Когда я его в последний раз видел, он тоже густую бороду носил. И стригся всегда чуть ли не налысо. И еще, когда вы так вот стоите — вы присаживайтесь, присаживайтесь! — он на всех свысока глядел, стоял ли, сидел ли, лежал ли, все равно — свысока. Выпьете капельку?

В комнате на задах Складов — обустроенной даже прилично, с обитыми кожей стульями, с керосиновыми лампами под золочеными абажурчиками, с не сильно даже гадким пейзажиком — три из четырех стен были застроены стеллажами для бутылок со спиртным. «Хрушчиньский и Сыновья» не имели дело с напитками наилучшего вкуса и наивысших цен, но здесь, наряду с самыми паршивыми водками и ординарными винами, очутились бутылки с весьма даже благородными этикетками. Пан Исидор налил по рюмочке абсента.

Я-онопопробовало кончиком языка, подсладив и сильно разведя водой. На всех глядел свысока —разве панна Елена не упоминала чувства превосходства? Только, Боже — какого же превосходства?! Как я-ономогло глядеть на людей сверху, если в их силах было одним лишь взглядом разжечь багровый стыд, и стыдом этим испепелить душу? Никак невозможно согласовать подобные уравнения характера!

Я-оноотодвинуло рюмку.

— А какой, собственно, природы было ваше знакомство? — спросило напрямик. — Вы упоминали про долг благодарности…

— Какой природы. — Хрушчиньский выпрямился за столом, провел ладонью с пятнами после обморожений по пятнистому жилету, по гладко бритому подбородку, вынул из глазницы монокль, постучал им по очищенному от бумаг столу. — Мой старший, Радослав… Видишь ли, пан, эта вывеска, «Сыновья» — это заклинание, я заговариваю будущее. Ян, ну да, но Радослав — ему было семнадцать лет, когда в тысяча девятьсот пятнадцатом он получил десять лет за участие в заговоре против правительства. Ваш отец… Если бы не ваш отец, Радослав на каторге не пережил бы и года. Он попал к нему в роту, пан Филипп взял его себе под крыло, духом поддерживал, научил жизни каторжной. — Хрушчиньский поднял голову. — Так что, можете представить, когда он появился в Иркутске, я хотел его отблагодарить.

— А он ничего не взял.

— Не взял, — пан Исидор сухо усмехнулся. — Мне показалось, он меня еще и выругает. — Хозяин вздохнул. — Так что, когда я увидел вас под Черным Сиянием… Сын за сына, разве не такова справедливость божья?

— Вы остерегали меня перед Пилсудским.

Хрушчиньский залпом допил остаток неразведенного абсента.

— Это демон Льда! —хрипло прошептал он. — Бегите от него!

— Вы с ним знакомы?

— А вы как думаете, по причине кого Радослав жизнь себе сломал? Вот тут, — он махнул в сторону стеллажей с бутылками, — здесь они встречались, здесь по ночам операции свои оговаривали, политику делали. И потом пан Филипп…

— Что?

Хрушчиньский стиснул кулак.

— Потому что заловил и его! Проклятый товарищ Виктор! Он притягивает их как магнит — подойдешь поближе и уже не отлипнешь. Замерзло! И где теперь пан Филипп? Сибирский лед!

— Выходит, если я вас правильно понимаю — у вас точные сведения, что это Пилсудский послал отца на Дороги Мамонтов?