Лёд

Он нападал на поезда, банки, тюрьмы, царские учреждения, по этой и по другой стороне Урала. Сам убегал из тюрем; поднимал бунты среди заключенных — во время первой ссылки устроил бунт как раз в иркутской тюрьме, дело закончилось кровью, срок ему увеличили. Он стрелял царских чиновников, военных и придворных деятелей, на войне и в городах, руками своих людей и лично — из короткоствольного браунинга. Ездил он по свету, за Польшу агитируя, собирая на польское дело фонды, во имя Польши заключая союзы — Вена, Париж, Цюрих, Берлин, Лондон, Америка, Япония, Китай. Он создавал и терял тайные, партизанские армии, творил их заново, чуть ли не открыто, в особенности — здесь, в Сибири, после второй, третьей ссылки (с которых, естественно, бежал). Он поднимал на воздух правительственные здания, казармы, мосты, даже одну плотину. От врагов и конкурентов избавлялся с одинаковой непреклонностью, по-видимому, не до конца их различая. Уже с десяток раз охранка и казаки наваливались на него — уходил без потерь. В Харбине агенты императора Хирохито держали его на мушке — вывернулся, дав честное слово.

— Сонные рабытоже легко добывают такую внеразумную уверенность будущего, — отозвалось я-оносквозь дым.

— Возможно, вы когда-нибудь слышали про инженера Оссовецкого. Сам я давно уже был уверен в силе мысли, освобожденной от времени и пространства. Пан Стефан показал мне…

Он положил карту и тут поднял глаза. Я-онооглянулось через плечо, посмотрело сквозь окошко прямиком в ослепительную белизну. Но это не снег бил солнечным цветом в глаза.

— Адин! —позвал Пилсудский.

Пан Кшиштоф всунул в комнату опущенную голову. Старик указал ему на южные отсветы. Адинпоспешил наружу, сразу же созывая людей. Не спросило. Пилсудский сделал глоток чаю, вытер усы, бороду.

— Ваш приятель, доктор Тесла…

— Остался.

— Неподалеку от Байкала есть такое местечко, о котором среди бурят ходят слухи, будто там, даже в самые страшные морозы, цветет холодная, медлительная, мрачная жизнь, будто бы там абаасы похищают людей и зверей в Подземное Царство, превращая их в мамонтов, а кто…

— Я знаю, что таковое имеется. Догадался. То есть… вычислил. — Я-онозатянулось праздничным дымом. — Отец услышал о нем от вас. Для начала у него было только пара бутылок сажаевки, так что ничего бы…

— Он сам того хотел! — Пилсудский в гневе хлопнул картой. — Сам пошел!

Я-онотихо засмеялось.

— Знаю. Он, никто другой, он сам.

— Я дам вам карту…

— Погодите. — Подняло руку с папиросой, оленья шкура сдвинулась с плеч. — Я вовсе не спешу в Лед. Это самоубийственное предприятие.

Тот наморщил брови.

— Как для кого. Ведь это вы разыскивали меня через Хрушчиньского, это вы желали со много говорить, пан Герославский. Так что же, теперь вы уже не этого желаете? Отца найти?

— Отца разморозить, отца спасти… А зачем вам такой размороженный Герославский, который не разговаривает с лютами?

Сидящий напротив человек скривился.

— Что-то вы совершенно мне не доверяете… Разве я хоть в чем-то вам вред причинил?

И тогда вынуло из-за пазухи кожуха потасканный листок, в восьмушку сложенный. Медленно развернуло его на столе. Пилсудский глядел, ничего не понимая.

— Что это еще за математика?

— Не математика, а только зашифрованное письмо от варшавских пэпээсовцев Филиппу Герославскому, которое я должен был, несмотря на вашу плотную охрану, передать ему.

— И чего такого там пишут?

— Весна Народов — да. Оттепель до Днепра. Петербург, Москва, Киев, Крым — нет. Япония — да. Партия приказывает: время компенсаций — да; Россия подо Льдом. Все средства — да. Внимание: «молодые» и оттепельники против Зимы. Защищай лютов. Не верь Старику. Прибудет курьер. Будь здрав.

— Ага.

— Так что, думаю, — медленно продолжало я-оно, —что отец не до конца с вашей политикой должен был соглашаться. По-видимому, прежде чем сойти на Дороги Мамонтов, он написал старым товарищам. Они договорились, как переписываться, каким пользоваться шифром. Может, он как раз предостерегал их перед Юзефом Пилсудским? Ведь он отправился к лютам, после чего прошел год, другой, третий, четвертый — и что? Вы все так же перестреливаетесь с казаками в сибирской глуши, а Польши как не было, так и нет.

— Так легко Историю не повернешь.

— Но ведь Лед, Лед сначала должен был сойти! А тут, ничего — Зима еще сильнее. Разве что вы не верите Бердяеву — но тогда зачем вообще стараться об оттепели? Разве что лишь ради упадка зимназовой промышленности? А?

— Что-то слаба у меня голова для метафизики, впрочем, логические абстракции Маркса тоже как-то моему мозгу не соответствуют. Прежде всего, я выступаю за практику, молодой мой математик, и даже если всех бердяевских теорий за правду не принимаю, то ведь вижу — именно потому, что гляжу с точки зрения практики — что в ней что-то имеется. История идет иначе, чем все ожидали. — Он развернулся на стуле, указал картой (дамой пик) на полку с книгами. — Поглядите-ка там, автор Зеештерн. Ну, берите, берите, поглядите сами.

Поднялось, сняло книгу. 1906: Der Zusammenbruch der alten Welt [374] ,перепечатка с лейпцигского издания 1907 года, авторства некоего Фердинанда Граутхоффа, в editio princeps [375] прячущегося под пот de plume [376] «Зеештерн». Пролистало введение. Книга явно предсказывала войну Британской Империи с Германией, спровоцированную каким-то смешным инцидентом в колонии на Самоа, в результате которого Королевский Флот атакует Куксхавен, тем самым разжигая гигантский европейский конфликт.

374

«1906: Катастрофа старого мира» (нем.)

375

первом издании (ит.)

376

Псевдоним; кстати, сам псевдоним по-русски означает «Озерная звезда» (нем.)

— Видите ли, когда я жил там, в Европе, — тоном застольной болтовни рассказывал Старик, — меня поразило, в скольких романах, причем, популярных, грошовых, публикуемых в журналах, в скольких повестях описывалось тогда — да и за несколько лет перед тем — такое будущее, на которое мы все более всего рассчитывали: с громадной войной между великими державами, из которого нарождается шанс для свободной Польши. Потом я даже пробовал такие романы коллекционировать — правда, в подобной, как у меня, жизни имущество слабо удерживается, книжка туда, книжка сюда… А было такого десятки, если не сотни названий. В немецкой, английской, даже во французской литературе. Романы Куртиса, Ле Куэ, Коула, Оппенхайма, Эйзенхарта, Нойманна, Хейнрички, Мюнха, Трейси, Бляйбтруа. В основном — о вторжении Германии в Великобританию, а так же о различных войнах империи Гогенцоллернов. Была и такая книжонка, в которой на помощь британцам приходят японцы. А вот эта — загляните в самый конец, ознакомьтесь с финалом военной истории.

Я-ононашло закладку между зачитанными страницами и фрагмент окончания, подчеркнутый карандашом.

Судьбы мира уже не лежат в руках двух морских держав германской расы — Великобритании и Германии — но на суше они перешли в руки России, а на море — Соединенных Штатов Америки. Санкт-Петербург и Вашингтон заняли теперь место Берлина и Лондона.

— Великая Война висит, висела над головами, и перед Годом Лютов люди в Европе это чувствовали, в воздухе некая пороховая гарь. И некоторые признавали это даже вслух; и под этой сознательной мыслью каждый обладал уверенностью: нервный, боевой дух вздымается, армия готовится к жестоким сражениям, строятся суда, покупаются пушки, молодежь ногами перебирает, девушкиофицеров к алтарю тащат, а дипломаты сами в шпионов превращаются. Динамит подложен, бикфордов шнур протянут, не хватало только спички — и так оно и замерзло.