Леди и джентльмены
Шрифт:
— Разумеется, она добралась целой и невредимой, — уверенно заявил философ. — Эти ловкие, сильные девушки всегда достигают цели.
— Неизвестно, что произошло, — возразил малоизвестный поэт, — но Жанну больше никто и никогда не видел.
— А что стало с ее возлюбленным? — спросила выпускница Гертона. — Должно быть, когда растаял снег и деревенские парни отправились за эдельвейсами, чтобы одарить подружек, его нашли рядом с ней на дне пропасти?
— Нет, — снова возразил малоизвестный поэт. — Вы не знаете этой истории, а потому лучше позвольте мне закончить рассказ. Возлюбленный работал проводником и вернулся с маршрута утром, за день до свадьбы. Конечно, сразу узнал новость, однако признаков горя не проявил и никаких утешений не принял. Взял топор и веревку и в одиночестве отправился в горы. Всю зиму бродил по той дороге, которой должна была пройти Жанна, пренебрегал опасностью, не замечал холода, голода и усталости, бросал вызов бурям, туману и обвалам. Ранней весной
Во время туристического сезона человек этот хорошо зарабатывал, поскольку славился во всей округе смелостью и знанием гор. Однако мало кто из клиентов испытывал к нему симпатию: молчаливый, угрюмый, во время экскурсий проводник никогда не шутил и не смеялся. А каждую осень, сделав солидные запасы провизии, неизменно удалялся в свою одинокую хижину, запирал дверь, и до весны ни одна живая душа его не видела.
Однажды снег растаял, но он не появился в деревне, как бывало каждый год. Пожилые земляки помнили историю и жалели беднягу, а потому забеспокоились. После долгих рассуждений было решено отправиться в горы, к гнезду печального орла. Старики с трудом пробивали путь во льдах, по которым не ходили еще ни разу, и наконец обнаружили занесенную снегом хижину. Громко постучали в дверь, но в ответ услышали лишь доносившееся с ледника эхо. Тогда самый сильный толкнул плечом хлипкую дверь, и гнилые доски не выдержали.
Они нашли его мертвым, как, собственно, и ожидали. Окоченевшее тело лежало на грубо сколоченной кровати в дальнем углу. А рядом, спокойно и светло глядя сверху вниз, словно мать на спящее дитя, стояла Жанна. Платье ее украшали цветы — она их любила и всегда собирала. Лицо девушки осталось таким же, каким было девятнадцать лет назад, когда она улыбнулась на прощание всем, кто провожал ее в путь.
Жанну окружало странное металлическое сияние, отчасти освещавшее, отчасти туманившее образ, и люди отшатнулись в испуге, решив, что видят призрак. Однако один смельчак все-таки протянул руку — девушку окружал ледяной гроб.
Восемнадцать лет отшельник прожил рядом с дорогим лицом. Слабый румянец все еще теплился на чистых щеках, смеющиеся губы все еще алели. Только на виске волнистые волосы слегка свалялись под сгустком запекшейся крови.
Малоизвестный поэт умолк.
— Что за неприятный способ проявления любви! — воскликнула выпускница Гертона.
— А когда и где рассказ был напечатан? — спросил я. — Что-то не припомню, чтобы я его читал.
— Никогда и нигде, — ответил малоизвестный поэт. — Дело в том, что примерно через неделю вернулись из путешествий двое моих друзей: один из Норвегии, а другой из Швейцарии. Оба сообщили, что намерены написать рассказы о девушках, упавших в расщелину ледника и обнаруженных спустя много лет такими же красивыми и молодыми людьми. А еще через несколько дней я наткнулся на книгу, героиню которой нашли в леднике живой спустя триста лет после падения. Судя по всему, тема замороженных красавиц пользовалась среди авторов особой популярностью, и я решил не вставать в очередь.
— Интересно, — подытожил философ, — как мода распространяется даже на мысли. Со мной нередко случалось такое: приходила в голову теория, а потом я брал в руки газету и обнаруживал, что где-нибудь в России или в СанФранциско какой-то человек излагал ту же мысль почти теми же словами. Так что выражение «идея витает в воздухе» оказывается более справедливым, чем кажется на первый взгляд. Мысли не растут в наших головах. Это отдельные субстанции, и мы их просто собираем. Все истины, все открытия, все изобретения пришли к нам не от какого-то конкретного человека. Время готовит для них почву, они созревают, и в разных уголках мира руки инстинктивно протягиваются и срывают плоды мудрости. Будда и Христос несут необходимую цивилизации мораль и, ничего не зная друг о друге, щедро раздают ее людям — один на берегах Ганга, другой у вод Иордана. Десятки неизвестных путешественников, предчувствуя существование Америки, ценой жизни прокладывают путь открытию Колумба. Для того чтобы смыть с лица земли многовековую толщу безрассудства, понадобились потоки крови, и вот Руссо и Вольтер, а вместе с ними и другие мыслители начинают сгущать тучи. Паровой двигатель, ткацкий станок тоже «витают в воздухе». Тысячи умов бьются над их созданием, и одним удается пойти дальше, чем другим. Бесполезно вести разговоры о человеческой мысли — такой вещи в природе не существует. Умы наши, как и тела, питаются той пищей, которую посылает Бог. Мысль висит где-то рядом, мы ее срываем с ветки, слегка обжариваем и съедаем. А потом на весь мир кричим, до чего же мы умные «мыслители»!
— Не могу с вами согласиться, — возразил малоизвестный поэт. — Если мы всего лишь автоматы, как явствует из вашего рассуждения, то зачем же было нас создавать?
— Разумная часть человечества уже много веков задает себе этот вопрос, — ответил философ.
— Ненавижу тех, кто думает так
же, как я, — заявила выпускница Гертона. — Со мной училась девушка, которая никогда не спорила. Какое бы мнение я ни высказала, оказывалось, что и она считает точно так же. Меня это всегда страшно раздражало!— Возможно, дело в недостатке ума, — предположила старая дева. Замечание прозвучало несколько двусмысленно.
— Но гораздо хуже беседовать с человеком, который постоянно возражает, — вставила светская дама. — Моя кузина Сьюзен никогда ни с кем не соглашается. Если я появлюсь в красном, непременно спросит: «Почему ты не носишь зеленое, дорогая? Все говорят, что зеленый цвет тебе особенно к лицу». А если надену зеленое, удивится: «Почему же ты перестала носить красное, милочка? Мне казалось, ты любишь этот цвет». Когда я сообщила ей о помолвке с Томом, она разрыдалась и заявила, что не хочет об этом даже слышать, потому что считает, что мы с Джорджем созданы друг для друга. А потом, когда Том не писал целых два месяца, да и в других отношениях вел себя низко, я дала слово Джорджу. Узнав об этом, кузина напомнила мне каждое слово, когда-то сказанное о чувствах к Тому, и особенно подчеркнула, как безжалостно я высмеивала бедного Джорджа. Папа как-то сказал, что если какой-нибудь смельчак признается Сьюзен в любви, она тут же начнет его отговаривать и ни за что не ответит взаимностью до тех пор, пока он ее не бросит. А всякий раз, когда жених попросит назначить день свадьбы, будет ему отказывать.
— А эта леди все-таки вышла замуж? — уточнил философ.
— О да, — ответила светская дама. — И обожает своих детей. Позволяет им делать все, чего они делать не хотят.
Грехопадение Томаса Генри
Из всех котов, с которыми мне довелось быть знакомым, Томас Генри заслуживал наибольшего уважения. Надо сказать, что поначалу нашего героя звали просто Томасом, но вскоре стало ясно, что подобная фамильярность неуместна и абсурдна. Согласитесь, вряд ли обитателям городка Хейуарден пришло бы в голову обращаться к мистеру Гладстону по имени — Билл. Томас Генри переселился к нам из клуба «Реформ» по совету знакомого мясника. С первого же взгляда стало ясно: из всех закрытых клубов Лондона только этот мог стать его домом. Атмосфера солидного достоинства и незыблемого консерватизма в полной мере соответствовала уравновешенному характеру жильца. За давностью лет сейчас уже трудно вспомнить, по какой причине Томас Генри покинул клуб, но речь, кажется, шла о сложном характере нового шеф-повара — персонажа чрезмерно властного и жадного. Добрый мясник услышал о конфликте и, зная, что наше семейство прозябает без кошачьей заботы, предложил удобный для обеих сторон выход из затруднения. Расставание прошло вежливо, хотя и холодно, и вскоре Томас Генри прибыл к нам в самом дружеском расположении духа.
Едва увидев нового члена семьи, супруга предложила заменить имя Томас более выразительным: Генри. Мне же показалось, что сочетание первого и второго могло бы прозвучать в должной мере внушительно и почтительно; с тех пор в кругу родных мы стали называть кота Томасом Генри, а в беседах с друзьями не ленились использовать и титул: Томас Генри, эсквайр.
Томас Генри отнесся к нам со сдержанной, спокойной симпатией. В первый же вечер облюбовал и занял мой персональный стул. Заурядного узурпатора я, конечно, прогнал бы, не задумываясь, однако с Томасом Генри, эсквайром, следовало обращаться уважительно. Если бы кому-нибудь из домашних вздумалось возразить против присутствия кота на стуле, который до некоторых пор считался моим, то одним лишь взглядом он поставил бы грубияна на место. Точно так же, наверное, посмотрела бы королева Виктория, если бы по-дружески, без предупреждения навестила одного из своих подданных и услышала, что хозяин занят и просит зайти как-нибудь в другой раз. Да, Томас Генри, несомненно, не стал бы пререкаться и освободил место, но навеки лишил бы обидчика благосклонного внимания.
В то время у нас жила одна обаятельная леди (она и поныне делит с нами кров, но, повзрослев, ведет себя более рассудительно и сдержанно), которая относилась к кошкам без должного почтения. Ей казалось, что хвост предусмотрен природой исключительно для того, чтобы с помощью этого надежного устройства таскать его обладателя, как плюшевую игрушку. Кроме того, юная особа ошибочно полагала, что кормить животное следует, запихивая в рот разнообразные предметы, и твердо верила, что все четвероногие создания искренне радуются прогулке в кукольной коляске. Я с ужасом ожидал первой встречи неуемной фантазерки с Томасом Генри, опасаясь, что своим поведением она скомпрометирует в глазах нового домочадца всю семью.
Опасения оказались напрасными. Эсквайр держался дружески, но независимо. Уверенная и спокойная манера общения исключала проявление излишней энергии и предотвращала фамильярность. Стоило мисс протянуть руку к хвосту — надо сказать, весьма робко, — как кот невозмутимо сменил позу и спокойно посмотрел на ту, которая по неразумению посягнула на его свободу и комфорт. Во взгляде не читалось ни гнева, ни обиды. Наверное, с таким же выражением Соломон мог принимать заигрывания царицы Савской: снисхождение сочеталось с равнодушием и отстраненностью.