Леди и война. Цветы из пепла

– И не говори мне, что я сама виновата. – Меррон чувствовала, что если замолчит, точно задохнется от злости. – Конечно, можно было стянуть и штаны, ему-то все равно… но ты же их в крови изгваздал! И не только в крови, кровь я бы как-нибудь еще пережила…

…она пришла в себя на той же поляне оттого, что кто-то настойчиво пытался запихнуть ее левую ногу в сапог. Правая уже была обута. А голова лежала на чем-то мягком, с премерзким, но знакомым запахом. Меррон голову повернула, убедившись, что правильно запах истолковала.

Трупы в принципе пахнут не слишком приятно, а уж те, которым внутренности разворотило, и вовсе омерзительны. Над рваной раной вились мухи, их гудение как-то очень хорошо вписывалось в картину безумия Меррон.

Несколько секунд она просто лежала, вяло раздумывая, что ситуация подходит еще для одного обморока. Тварь, натянув таки сапог, оставила ногу Меррон в покое и села рядышком. На корточки. Руки в подмышки сунула. Раскачивается и посвистывает. Мух иногда отгоняет… заботливая.

– Все равно ведь сожрешь, – сказала Меррон и села, ощупывая затылок. Слипшиеся от чужой крови волосы, сосновые иглы, старые листья…

Тварь качнулась и, сунув руку за пазуху, вытащила письмо.

Меррон письмо взяла. Прочитала дважды. Потом еще дважды, пытаясь уложить в голове написанное. И еще раз перечитала.

– В добром здравии, значит… – Пожалуй, происходившее с ней было безумно даже для безумия. – Защитишь… препроводишь… намерения чистые…

Тварь кивнула.

И Меррон рассмеялась, она хохотала долго, до слез, икоты и дерущего горло кашля, понимая, что надо успокоиться, но не находя в себе сил.

– Ты… ты не обижайся… просто… просто все вот… глупо… дико… я устала от всего этого. Не хочу больше. Ни бегать. Ни воевать. Ни прятаться. Ни ждать, когда меня в очередной раз убивать станут. Ничего не хочу…

Тварь слушала, облизывая когти длинным языком.

– Давай ты меня проводишь к какой-нибудь деревеньке? И там я сама уже… захочет найти – найдет. А не захочет, то и ладно.

Но у твари имелось собственное мнение. Карто знал, куда надо идти, и шел, подталкивая Меррон в нужном направлении, высвистывая, перебегая дорогу, стоило ей сделать шаг в сторону. Когда же она просто отказалась идти, карто сел рядом.

Ждать он умел.

И охотиться. Исчезал – ненадолго, Меррон быстро поняла, что сбежать от этакого сопровождения не выйдет, – и возвращался с зайцем в зубах. Или с лисой. Однажды ежиков приволок…

Ежиков Меррон есть отказалась.

– Люди вообще не едят сырого мяса…

…разводить огонь получалось через раз.

– …а я варенья хочу… крыжовникового. Или крыжовенного. Не знаю, как оно правильно называется. С грецкими орехами. Тетя варила…

Лошадь сбежала. А среди тюков, оставленных на поляне, не нашлось ничего полезного. Столовое серебро, умопомрачительной красоты кофейный сервиз, из дюжины предметов которого уцелела лишь половина. Чьи-то – Меррон предпочла не задумываться, чьи именно, – украшения. Зеркальца. Десяток шкатулок и почти новый корсет. Фляга, в которой, судя по запаху, некогда был коньяк.

Флягу Меррон взяла. И Терлаковы сапоги. Еще куртку. Веревки, перетянувшие тюки. Нож и пару полос ткани, которыми она обвязала ноги. Но все равно стерла в первый же день. Ткань была жесткой, а мох, который Меррон напихала в сапоги, сбивался в комки. К вечеру ноги опухали, к утру боль проходила, но ненадолго – час-другой, и возвращалась с новой силой. А карто не позволял остановиться.

Нет, он вовсе неплохой. Жуткий, конечно, но Меррон и большей жути повидать случалось. И вообще на муженька ее похож. Молчит. Прет куда-то с остервенелым упорством. И бесполезно спрашивать, куда и зачем… зато слушает внимательно.

Заботится.

– …и меня заставляла. Ты не представляешь, какое это мучение. Вот смотри, собирают ведра два крыжовника. Главное, успеть снять ягоду, когда она уже созрела, но как бы не совсем, иначе лопаться будет. И эти два ведра перебираешь…

От комаров и мошек лицо распухло, шея и руки постоянно зудели. Меррон натиралась и молодой хвоей, и листьями багульника, но ее все равно грызли.

– …хвостики удаляешь, а потом так аккуратненько, специальным ножичком выковыриваешь косточки из ягод, так, чтобы шкурку не повредить. И в каждую ягоду – кусок грецкого ореха. Я ненавидела эту работу! Вот наверное, сильнее, чем любую другую… серебро начищать и то не так муторно.

А лес все не заканчивался…

– …но варенье получалось великолепное. Я обязательно посажу возле дома кусты крыжовника. Ради этого варенья… выберусь и посажу. И еще розы. Красные. Белые тоже, такие, которые мелкие. Хотя что ты в розах понимаешь?

Нога провалилась во влажный мох, и Меррон, вытащив ее, а потом сапог, села.

– Извини, я дальше не могу. Я устала. Я ведь просто человек, и… и мне надо отдохнуть. Сегодня. А завтра дальше пойдем.

Силы закончились как-то сразу и вдруг. Даже перебираться на сухое место желания не было. Карто звал. Скулил. Бегал от полянки к Меррон, махал руками, но ей было все равно.

Пусть уйдет.

Все пусть уйдут. Она не стала отбиваться, даже когда карто взвалил ее на спину и сам переволок к костру. Он уложил Меррон на кучу прелой листвы, стянул сапоги и размотал грязные повязки.

– Мерзкое зрелище… наверное, лучше вообще босиком. Но я ж с моим везением на втором шаге уже или ногу пропорю, или на гадюку наступлю. Или и то, и другое сразу.

Карто свистнул, видимо, соглашался. Он уходил и возвращался с охапками листьев, высыпая их на Меррон. И гора над ней росла, но как ни странно, внутри было тепло и уютно. Меррон лежала и думала, что надо бы встать.

Не сейчас, конечно, а вообще… потом… завтра. Иначе смерть. Нельзя поддаваться слабости. И вообще все не так уж плохо. Подумаешь, ноги сбила. Заживут. И зуд от комариных укусов пройдет. Но в остальном-то она цела. И на свободе.

Надо радоваться.

Но не получалось, словно она незаметно для себя самой преодолела некий внутренний предел.

Ничего. Вечер уже… завтра станет легче.

И карто притащил толстую рыбину, которую вскрыл когтями, почистил кое-как и даже, нанизав на ольховые прутья, опалил над костром. Его он разложил сноровисто, и выходит, что зря Меррон в предыдущие дни мучилась.

– Спасибо. – Меррон заставила себя сесть, потому что каждая минута отдыха лишь увеличивала накопившуюся усталость. – Извини, что я тебя тварью обзываю… надо тебе имя дать. Ты как, не против?

Карто свистнул, надо полагать, одобрил идею. Сам он засовывал в рот куски сырой рыбы, потроха и даже голову сгрыз с немалым аппетитом.

– Правда, с именами у меня плохо получается. Мне тетя котенка как-то подарила, давно, когда… я только к ней жить приехала и вообще плохо все помню, то есть про все, кроме котенка. Он черненький был с белыми носочками и пятном на лбу. Я его так и звала – котенок. А тетя сказала, что надо имя. Черныш… его потом соседская собака разорвала… невезучий, как я прямо.