Леди и война. Пепел моего сердца

– Больше.

Уходить невежливо и… чего ради? Пустого дома, где Меррон никто не ждет? Люди подозрительны, но если дело не в них, а в самой Меррон? Ей сложно верить кому-то.

Но разговор еще не означает веры.

И Меррон не стала возражать, когда Терлак заказал пива, а к нему – сушеных рыбешек, крупной морской солью пересыпанных.

Разговор пошел почему-то не о городе и не о Меррон, как она того опасалась, но о совсем посторонних вещах. О близкой зиме. О ярмарке, которая, конечно, скучна, но в городе других развлечений нет. Разве что трактир вот… Одхэн занудно жаловался на жизнь. Брюс пытался рассказать смешную историю, но путался, забывал слова, и уже от этого становилось смешно.

Или от пива?

Но когда предложили накатить еще, Меррон все же отказалась.

До дома ее проводили.

И на прощание сунули в карман листок.

– Тут хорошие люди собираются. Говорят о том о сем, – сказал Терлак, похлопав по карману. – Послезавтра. Приходи. Будет интересно.

Листок Меррон кинула в камин: хватит с нее разговоров о том о сем с хорошими людьми. Ей и без них есть чем время занять.

Терлак объявился через неделю. Возможно, он и раньше заглядывал, но Меррон случилось уехать: вызвали за город и поездка затянулась, хотя с первого взгляда стало понятно, что спасти измученную родами девчонку способно только чудо. И Меррон пыталась это чудо сотворить.

Никогда еще собственные руки не казались настолько неуклюжими.

А люди, окружившие Меррон в надежде, что чудо случится, бесили своей непроходимой глупостью. Они убили девочку. И повитуха, гладкая, ленивая в движениях женщина, которая два дня мучила несчастную, водила кругами по бане, окуривала, шептала заговоры, а когда не помогли, велела поминки готовить.

Живой похоронила.

Наверное, когда-нибудь потом Меррон научится быть равнодушной и просто делать то, что должна, но произойдет это нескоро. И Меррон с трудом заставляла себя смотреть девчонке в глаза. У той не было сил даже на то, чтобы плакать, когда ее резали, да и вряд ли она в родильной горячке понимала, что происходит. Ребенок умер задолго до появления Меррон, девочка – на ее руках.

На этот раз чуда не случилось, и Меррон чувствовала себя виноватой. А повитуха, сменив обличье, помогала наряжать покойницу. Ровный голос ее, выводящий строки отходной песни, звучал в ушах Меррон до самого дома. Хотелось кричать. Плакать. Сделать что-нибудь.

Что?

Например, вымыться, растереться жестким полотенцем докрасна. Одеться. Налить смородинового вина из запасов Летиции. Забраться в пустое кресло перед пустым же камином.

Всех не спасти.

В другой раз получится… возможно. Утешение? Или понимание, что другого раза не избежать? Сколько их еще будет: девочек, девушек, женщин? Уморенных своими же.

Когда в дверь постучали, Меррон обрадовалась: кто бы ни пришел, он отвлечет от мрачных мыслей. За дверью ждал не посыльный, не поздний пациент, но Терлак.

– Вечера доброго, – сказал он. – Отвратно выглядишь. Напиваешься?

– Отдыхаю.

– Пригласишь?

Меррон пожала плечами и открыла дверь. Возможно, это было неразумно с ее стороны, но вдвоем лучше, чем одной. В гостиной Терлак долго осматривался. Ну да… вязаные салфеточки. И вместо картин – вышивки в рамках. Картина тоже есть, исполненная акварелью, неумелая, но очаровательная – подарок племянницы. Статуэтки вот Летиция с собой забрала…

– Тебе ничего не хотелось бы тут поменять? – Терлак принял кружку с вином. Бокалы Меррон так и не купила.

– Нет.

– То есть нравится вся эта… обывательщина?

Что плохого? Тетя тоже любила всякие штучки, у нее как-то получалось с ними ладить, создавать уют. А Меррон не умеет. И остается – беречь созданный кем-то.

– Поездка была неудачной? – Терлак уселся в кресло, закинул ногу за ногу и сделался до отвращения похож на Малкольма.

…в одном из тех прежних снов Малкольм умер.

– Вроде того.

О чем с ним разговаривать? О светлом будущем? Или переменах в мире? Всеобщем счастье, которое непременно наступит, если убить всех, кто этому счастью мешает? Тетя никому не мешала…

Тогда за что ее?

– Слушай, ты всегда такой неразговорчивый? – Терлак не собирался отставать. – Вроде нормальный парень. Неглупый…

…спасибо на добром слове. В последние годы так вовсе поумнел.

– …а ведешь себя как…

– Как кто?

– Как один из этих, зашоренных, которым ничего не надо! Это им наплевать, что происходит вокруг! Мир меняется! Народ поднимает голову против угнетателей! И скоро вспыхнет пламя революции.

– Прольются реки крови. – Вино было кислым и явно перебродило. Будет забавно, если завтра Меррон придется саму себя лечить. День на нужнике избавит от тоски и лишних мыслей, глядишь, истерия тоже прекратится. Чем не новое слово в медицине?

– Конечно. Нельзя построить новое, не разрушив старое! До основания! Чтобы избавиться от болезней нынешнего мира. Но ты не согласен?

– Нет.

– Хорошо. – Терлак допил вино и налил себе еще. – Замечательно. Знаешь почему? Потому что в мире, который мы построим, любой будет иметь право высказать свое мнение, каким бы оно ни было. Наша газета «Голос свободы» выходит раз в две недели. Напиши статью. Обратись ко всем и будешь услышан.

Терлак оставил первый номер «Голоса», напечатанный на сероватой рыхлой бумаге.

Воззвания.

Размышления.

Новости из столицы. Постановления Народного собрания.

…об ограничении торговли.

…об изъятии излишков зерна, молока и мяса с целью перераспределения.

…о нормировании потребления отдельных групп товаров и карточной системе учета.

…обязательной регистрации.

…о мерах борьбы с расхитителями народной собственности и личностями, чья деятельность подрывает устои общества.

…о повышении налогов…

Отложив газету, Меррон поднялась в свою комнату. Писать? О чем? Она ничего не понимает в торговле, общественных устоях и налогах. В политике тоже. Да и… неужели в их новом мире не будет больных?

Вспомнилась вдруг та девочка с тающим взглядом. И Меррон все-таки взялась за перо. Она не знала, выйдет ли у нее связно изложить собственные путаные мысли, да и сомневалась, покажет ли результат экзерсисов Терлаку, но молчание было невыносимо.

Легла она под утро.

А проснувшись, села переписывать и править. Сокращать. Изменять.

Спустя неделю Меррон все же решилась отдать статью Терлаку, который взял за обыкновение навещать «друга Марти» раз в несколько дней. И, затаив дыхание, она ждала вердикта. А Терлак читал, медленно, точно мстил за собственное ожидание.

– Хорошо пишешь. Эмоционально, – сказал он, возвращая листы на стол. – Только… не обижайся, Марти, но кому это интересно? Повитухи, роженицы… ну да, проблема. Только мелкая. Обывательская.