Леди-Солнце

Нет, он не хотел настоящей войны. Главное, чего он хотел, — оправдать себя в собственных глазах. Смыть позорное пятно безуспешного похода в Шотландию, забыть навсегда о постигшей его неудаче.

Он приказал готовить войско. К его удивлению и радости, Филиппа объявила, что не отпустит его одного и отправится в поход вместе с ним. Это напомнило ему, что, судя по рассказам, деда тоже сопровождала его супруга на все войны, какие тот вел.

— Я счастлив, что ты будешь рядом, — сказал он Филиппе.

— Но вот только дети… — уже с сомнением в голосе произнесла она.

— В таком случае ты сама должна сделать выбор между нами, — предложил он.

Это был нелегкий выбор. Но Филиппа сделала его, в чем ей немало помог сам Эдуард. А точнее, его внешность, привлекающая к нему внимание многих женщин, чего Филиппа не могла не замечать. Не то чтобы она ревновала — у нее не было причин для этого, — но ей было ясно, что при его страстной натуре и вдали от жены он не сумеет удержаться от искушения, даже при всей любви к ней. Нужно быть совсем безмозглой, чтобы не понимать этого.

И она пришла к единственному решению — ехать вслед за Эдуардом, а детей оставить с надежными наставниками и нянями, которых она сама выберет.

Так она и поступила. Дети были помещены во дворец Кларендж, а Филиппа выехала вместе с королем в сторону Шотландии.

* * *

Когда они прибыли в Нарсборо, там произошло событие, похожее на то, с чем уже однажды столкнулась Филиппа в самом начале пребывания в Англии, — она тогда сумела спасти девочку, укравшую какую-то безделушку, от смертной казни.

На сей раз речь шла о женщине, которая украла старый плащ и три шиллинга. Ее как раз вели на виселицу по дороге, где ехала королевская чета. Юная дочь этой женщины бросилась прямо под ноги коню, на котором сидела Филиппа, и была бы сбита на землю, если бы та резко не осадила коня, чуть не упав.

Вид испуганного, заплаканного ребенка до глубины души тронул Филиппу, и она пожелала узнать, чего хочет девочка. Когда ей стало известно, что женщина, совершившая кражу, мать этой малышки и к тому же беременна, а отца у девочки нет, она стала умолять короля пощадить воровку или хотя бы отсрочить казнь до того дня, когда та разрешится от бремени.

Король дал согласие, и толпа, окружавшая их, разразилась криками в честь Филиппы.

Королевская чета осталась в Нарсборо на ночь, но Филиппе плохо спалось, она думала о судьбе будущего новорожденного, которого сразу же отнимут от матери, когда ее поведут на казнь.

— Ей нужно подарить жизнь, Эдуард, — убеждала она короля, лежавшего рядом. — Подарить для того, чтобы она смогла кормить и нянчить родное дитя. Разве не страшно, что старый плащ и три шиллинга становятся ценой человеческой жизни?

— Конечно, ты по-своему права, — задумчиво отвечал король, — но, посуди сама, мы не можем потворствовать ворам и грабителям. В дни моего великого предка Вильгельма Завоевателя ни один путник не страшился ходить по дорогам страны, потому что любой вид грабежа, любая кража подлежали наказанию. Не обязательно смерти, нет, — преступникам по решению судьи отрезали уши, отрубали руки, выкалывали глаза… Зато в годы правления слабого короля Стефана, когда эти наказания были отменены, дороги кишели ворами, грабителями и насильниками. Путешественников убивали, могли похитить и увезти в замок разбойничьих баронов, где обирали до нитки или зверски мучили, отдавая на забаву жестоким, кровожадным гостям и челяди… Так что, дорогая, хотя ты и права, когда говоришь, что человеческая жизнь не должна стоить трех шиллингов или старого плаща, но ведь дело не только в них… Ты понимаешь меня?

Филиппа хранила молчание. Потом она сказала:

— Да, понимаю. Но все равно мне жаль дитя, которое должно родиться. И я уверена, что женщина украла, чтобы накормить уже родившегося ребенка… Эдуард, ты даришь мне драгоценные камни, дабы доказать свою любовь. Я предпочитаю, чтобы ты подарил мне жизнь этой женщины взамен любой драгоценности.

В ответ на вырвавшиеся из глубины ее отзывчивой души слова растроганный Эдуард сказал, что отдаст повеление помиловать женщину. Утром это было сделано, и, когда король и королева покидали Нарсборо, толпы людей со слезами на глазах благословляли их и называли Филиппу доброй королевой.

* * *

Итак, король Англии снова выступил в поход. Но сейчас было иное время, и он сам был иным. Роберта Брюса больше нет на свете, а Эдуард — далеко не мальчик, он все больше становится похож на деда — и обличьем, и делами. Прежде чем решиться на выступление, он повелел все узнать о состоянии шотландской армии, и то, что ему доложили, способствовало его решению: там царил разброд. Шотландцы и раньше не отличались завидной дисциплиной, но такие военачальники, как Уильям Уоллес, сумевший когда-то в одном бою даже взять верх над войском его деда и стать ненадолго правителем Шотландии, или известный Эдуарду Роберт Брюс могли держать воинов в повиновении. Однако сейчас с ними не было Черного Дугласа или графа Мори, и некому вести их к победе, считал Эдуард и был очень близок к истине.

В Шотландии не были в неведении относительно замыслов английского короля посадить на трон Бейлиола, а короля Давида и королеву Джоанну увезти в Англию, где те будут жить в довольстве и безопасности, но как пленники.

Шотландцы не хотели такого допустить. Давид должен остаться королем; если же он попадет в руки англичан, то кто может сказать, чего они там сумеют добиться от мальчика, — полного отречения, согласия подчинить страну английскому королю и Бог ведает чего еще?

Так рассуждал и шотландский барон сэр Малколм Флеминг и потому срочно прибыл в Эдинбург из Дамбертона, что на западе страны, где он был управителем замка. Он хотел немедленно увезти юную королевскую чету к себе в замок, который считался самым укрепленным в Шотландии. Там дети пробудут некоторое время в безопасности, а затем, если надвинется угроза, их можно отправить и вовсе за пределы страны на корабле, что будет стоять наготове в порту. Ведь крепость Дамбертон построена как раз между устьями Клайда и Ливена и оттуда можно вполне отправиться во Францию. Правда, плавание будет довольно долгим.

Глубокой ночью в сопровождении сэра Малколма дети тронулись в путь.

Путешествие было интересным, особенно для Давида — он мало ездил до этого. Но мальчик был все время в дурном настроении, потому что не хотел уезжать из столицы, из своего дворца, — он король или нет?! В том, что сейчас с ним происходило, он винил больше всего — и не без оснований — брата Джоанны. Зачем только он женился на этой девчонке? Все бы могло быть по-другому… Поэтому Давид не желал ни смотреть на нее, ни разговаривать с ней. Это ее обижало, и она все время твердила, словно назло, что верит брату и тот ничего плохого им не сделает, пока она здесь королева.

Но, когда они добрались наконец до Дамбертона и обосновались в замке, Давид сменил гнев на милость и позабыл о неприязни к Джоанне, ведь то, что происходило вокруг, было так волнующе! Беспрерывно прибывали гонцы, в замке царило оживление, а из окон были видны корабли, танцующие на морских волнах, и люди загружали эти суда и суетились там, словно готовясь к дальнему плаванию.

— Можем взойти на них в любой момент и отправиться в открытое море, — говорил Давид.

— Ничего подобного, — возражала Джоанна. — Нужно дождаться отлива.