Леди в саване

В долгой беседе, которую мы вели до полуночи, он рассказал мне много интересного о дяде Роджере. И когда, в ходе беседы, он упомянул, что состояние, оставленное дядей Роджером, должно быть, превысит сотню миллионов, я был так удивлен, что громко воскликнул, впрочем не ожидая ответа на этот вопрос:

— Как же может человек, начинающий на пустом месте, нажить такое гигантское состояние?

Но мистер Трент побеспокоился пояснить:

— Он сделал это только честным путем. Благодаря редкой проницательности. Он знал полмира, он не отставал от общественной и политической жизни и всегда, в критический момент, был готов ссужать требуемые деньги. Он был неизменно великодушен, неизменно на стороне тех, кто отстаивал свободу. Среди народов, только сейчас обретающих независимость, есть такие, которые всем обязаны ему, человеку, знавшему, когда и чем помочь. Неудивительно, что в некоторых странах будут провозглашать тост в его память в дни торжеств, как прежде обычно в эти дни провозглашали за него здравицу.

— Вот и мы с вами сейчас сделаем то же, сэр! — сказал я, наполняя свой бокал и поднимаясь.

Мы выпили наши бокалы, наполненные до краев. Старый джентльмен протянул мне руку, и я взял ее. Держась за руки, мы выпили наши бокалы в полном молчании. От волнения у меня горло перехватило, и я видел, что он тоже был взволнован.

Из записок Э. Б. Трента

января 4-го, 1907

Я пригласил мистера Руперта Сент-Леджера пообедать со мной в моей конторе, потому что хотел побеседовать с ним. На завтра у сэра Колина и у меня назначена с ним официальная встреча для решения дел, но я подумал, что лучше сначала побеседовать с ним в непринужденной обстановке, поскольку хотел сообщить ему кое о каких вещах, что сделало бы нашу завтрашнюю встречу намного более продуктивной, ведь тогда он сможет глубже разобраться в том предмете, который мы должны будем обсудить. Сэр Колин — это олицетворение мужественности, и я не могу пожелать лучшего коллегу для исполнения сей необычнейшей воли, однако сэр Колин не имел чести состоять всю жизнь в дружеских отношениях с завещателем, той чести, каковая выпала мне. И поскольку Руперту Сент-Леджеру надлежало узнать интимные подробности касательно его дяди, я предпочел вести такую беседу без свидетелей. Завтра формальностей у нас будет предостаточно. Я был восхищен Рупертом. Лучшего сына не могла бы иметь его мать… да и я, если бы судьба вознаградила меня отцовством. Но это не для меня. Давным-давно в «Очерках» Лэма [79] я прочел фразу, которая осталась в моей памяти: «Дети Элис звали Бартрама отцом». Кое-кто из моих старых друзей развеселился бы, если бы увидел, что пишу эти строки я, но записи сии не предназначены для чужих глаз, никто их не увидит, пока я не умру, разве что с моего позволения. Юноша унаследовал некоторые качества своего отца; он обладает отвагой, смущающей такого ученого педанта, как я. Но почему-то он нравится мне больше, чем кто-либо другой, больше, чем какой-либо другой мужчина когда-либо нравился, даже больше, чем его дядя, мой старый друг Роджер Мелтон; а Господь знает, сколько у меня было причин любить Роджера Мелтона. Теперь же добавились и новые. Меня очень порадовало то, что молодой путешественник был растроган, узнав, как много дядя думал о нем. Он по-настоящему храбр, но смелые подвиги не лишили доброты его сердце. Я с удовольствием возвращаюсь мыслью к тому, что Роджер и сэр Колин, оба, с одинаковым восторгом восприняли предусмотрительность и великодушие Руперта в отношении мисс Макелпи. Старый воин будет ему хорошим другом, или я совсем не разбираюсь в людях. С таким законоведом, как я, с таким старым воином, как сэр Колин, с такой истинно благородной женщиной, как мисс Макелпи — а она боготворит землю, по которой ступает Руперт, — с такими проявляющими о нем заботу людьми и при его замечательных личных качествах, при его чудесном знании мира, при громадном состоянии, которое, несомненно, достанется ему, молодой человек далеко пойдет.

79

Чарльз Лэм (1775–1834) — английский писатель. «Очерки» (1823 и 1833), посвященные жизни лондонской бедноты, выполнены в духе романтиков: окрашены мягким юмором и насыщены вымыслом.

Письмо Руперта Сент-Леджера мисс Джанет Макелпи, в Крум

января 5-го, 1907

Моя дорогая тетушка Джанет,

все завершилось — я имею в виду первый этап дела, во всяком случае, я понимаю так. Я буду вынужден оставаться в Лондоне в течение нескольких дней, а может быть, недель, пока не будут осуществлены некие процедуры, необходимые в связи с принятием мною наследства, завещанного дядей Роджером. Но как только смогу, дорогая, я сразу же приеду в Крум и проведу с тобой столько времени, сколько будет возможно. Тогда я расскажу тебе все, что имею право рассказать, и еще раз лично поблагодарю за твое согласие отправиться вместе со мной в Виссарион. Как бы мне хотелось, чтобы моя дорогая мать была сейчас жива и тоже поехала с нами! Я знаю, она бы с удовольствием поехала, а тогда мы, трое, пережившие вместе старые трудные, но и добрые времена, точно так же делили бы новые радости. И я бы постарался отблагодарить вас обеих за заботу и отплатить вам любовью за любовь… Но теперь тебе, дорогая, придется принять целиком это бремя любви и благодарности, потому что мы с тобой остались вдвоем. Впрочем, мы не совсем одни, как прежде, ведь у меня теперь двое друзей, к которым я уже успел очень привязаться. Один из них так же дорог и тебе. Сэр Колин чудеснейший человек; таков же, по-своему, и мистер Трент. Мне повезло, тетя Джанет, что двое таких людей пекутся о моих делах. Разве не так? Я пошлю тебе телеграмму, как только буду близок к завершению формальностей; и пожалуйста, припомни все, чего тебе когда-либо хотелось в жизни, а я — если смертный способен осуществить эти мечты — привезу тебе желаемое. Ты же не помешаешь мне испытать это великое удовольствие, ведь нет, дорогая? До свидания.

Любящий тебя

Руперт

Из записок Э. Б. Трента

января 6-го, 1907

Официальная встреча, в которой участвовали мы с сэром Колином и Руперт Сент-Леджер, прошла весьма успешно. Я ожидал, что Руперт Сент-Леджер безоговорочно примет все условия, поставленные или подразумеваемые в завещании Роджера Мелтона, и когда мы уселись вокруг стола — это, между прочим, церемонность, к которой мы все были готовы, потому что мы непроизвольно расселись за столом на некотором расстоянии друг от друга, — первыми словами Сент-Леджера были вот эти:

— Уж поскольку мне надлежит пройти эту процедуру, я хотел бы сразу сказать, что принимаю все и всяческие условия, обдуманные дядей Роджером; а значит, я готов поставить свою подпись и печать на любом документе, который вы, сэр, — он повернулся ко мне — посчитаете необходимым или желательным получить от меня и который вы оба одобрите. — Он встал и прошелся по комнате, мы же с сэром Колином продолжали спокойно сидеть на своих местах. Затем он вернулся за стол и спустя несколько секунд, справившись с нервозностью, каковая, я подозреваю, ему не свойственна, проговорил: — Надеюсь, вам обоим ясно — конечно же, ясно, я знаю, и я останавливаюсь на этом только потому, что того требует официальная процедура, — вам ясно, что я желаю принять эти условия, и сразу же! Я делаю это, поверьте мне, не для того, чтобы получить огромное состояние, но ради человека, который завещал его. Человек, который любил меня, верил в меня и, однако, имел силы держать свои чувства в тайне, который мысленно следовал за мной в дальних странствиях, в отчаянных экспедициях, который, оставаясь на другом конце света, в любой момент с радостью протянул бы мне руку помощи и спас бы меня, не был рядовым человеком; и подобная забота о сыне его сестры указывает на любовь необычного свойства. Поэтому моя мать и я, мы вместе принимаем завещанное им, каковы бы ни оказались последствия такого шага. Я всю ночь обдумывал этот вопрос и никак не мог преодолеть чувство, что моя мать находится где-то рядом. Единственное, что удержало бы меня от шага, который я намерен сделать и решил сделать, — это было бы ее неодобрение. Но она, я чувствую, одобрила бы мое намерение, поэтому я делаю этот шаг. Что бы ни случилось в дальнейшем, я буду следовать по пути, назначенному для меня дядей. Да поможет мне Бог!

Сэр Колин встал, и, должен сказать, я никогда не видел фигуры воинственнее. Он был в парадном мундире, при всех регалиях, потому что с нашей встречи шел на прием в королевский дворец. Сэр Колин вынул свой меч из ножен и опустил обнаженный меч на стол перед Рупертом со словами:

— Вы, сэр, отправляетесь в чужую и опасную страну — я читаю о ней с тех пор, как мы с вами встретились, — и будете почти один среди жестоких горцев, которые негодуют против самого присутствия иноземца, а ведь вы для них таковой. Если вы окажетесь в беде и пожелаете, чтобы кто-то встал с вами спина к спине, подняв меч, надеюсь, вы окажете мне эту честь! — Произнеся это, он указал на свой меч. Руперт и я теперь тоже стояли — нельзя было не встать, присутствуя при подобном акте. — Вы — я этим горжусь — в родстве с моей фамилией; и, видит Бог, я жалею, что не в близком родстве со мной!

Руперт пожал ему руку и склонил голову перед ним, прежде чем ответил:

— И я тоже горжусь родством с вами, сэр Колин; нет большей чести, чем та, которую вы только что оказали мне. Лучшим способом доказать вам, как я ценю ваше предложение, будет обратиться к вам, если я когда-нибудь окажусь в беде. Ей-богу, сэр, это же повторение истории! Тетушка Джанет часто рассказывала мне, когда я был юн, о том, как Макелпи из Крума положил свой меч перед принцем Чарли. [80] Надеюсь, я смогу сообщить ей о произошедшем, и она будет очень рада и горда. Не думайте, сэр, что я вижу в себе второго Карла Эдуарда. [81] Просто тетя Джанет так добра ко мне, что я мог бы вообразить себя им.

80

Карл Эдуард Стюарт, внук английского короля Якова II Стюарта (годы правления: 1685–1688).

81

Карл Эдуард, Младший Претендент (1720–1788) — последний из династии Стюартов претендент на Британский трон и вождь неудачного мятежа якобитов (1745–1746), или приверженцев короля Якова II и Старшего Претендента, т. е. отца Карла Эдуарда — Якова Эдуарда. С горсткой своих людей покинувший Францию Карл Эдуард высадился на западном побережье Шотландии в июле 1745 г. и поднял восстание, опираясь на поддержку шотландских горцев. В апреле 1746 г. войско Карла Эдуарда было разбито, и в сентябре сам он был вынужден спасаться бегством.

Сэр Колин величественно поклонился:

— Руперт Сент-Леджер, моя дорогая племянница — женщина очень рассудительная и проницательная. Более того, я думаю, у нее есть дар ясновидения, являющийся нашим родовым наследием. И я согласен с моей племянницей во всем!

Сцена была очень церемонной, и мне показалось, что я перенесся во времена потомков Якова II. [82]

Однако нам надлежало действовать — мы собрались ради будущего, а не ради воспоминаний о прошлом; поэтому я представил на рассмотрение участников встречи краткий документ, заранее мной подготовленный. Вслед за твердо провозглашенным им намерением принять условия завещания и доверительных писем я предложил Сент-Леджеру оформить документ принятия. Я вновь, соблюдая формальности, спросил у мистера Сент-Леджера о его намерениях и, вновь услышав, что он принимает условия, пригласил в комнату двух моих клерков в качестве свидетелей. Еще раз, в их присутствии, задав тот же вопрос мистеру Сент-Леджеру и получив подтверждение, я попросил его и свидетелей поставить подписи на документе; мы с сэром Колином дополнили засвидетельствование своими подписями.

82

Имеются в виду сын и внук монарха как претенденты на трон. В результате «Славной революции», или государственного переворота 1688–1689 гг. Яков II Стюарт был смещен, и английский трон занял его зять, голландский штатгальтер Вильгельм III Оранский, абсолютизм же как форма государственного правления сменился конституционной монархией.

Таким образом, первый этап принятия наследства Сент-Леджером был завершен. Следующий шаг я предприму по истечении полугода со вступления им во владение замком Виссарион. Поскольку Сент-Леджер объявил о своем намерении отбыть не позже чем через две недели, это значит, что я исполню свои обязанности чуть более чем через шесть месяцев с сего дня.

КНИГА II ВИССАРИОН

Письмо Руперта Сент-Леджера из замка Виссарион на Ивановой Пике, Синегория, мисс Джанет Макелпи, в замок Крум, графство Росс, Северная Британия

января 23-го, 1907

Моя дорогая тетушка Джанет,

как видишь, я наконец здесь. Я исполнил свой долг, чтобы не нарушить слово, которое ты взяла с меня, — оповещающие о прибытии мои письма к сэру Колину и мистеру Тренту лежат передо мной запечатанные и готовые к отправлению (но они не уйдут раньше, чем письмо к тебе). И теперь я могу свободно поговорить с тобой.

Это прелестнейшее место, и надеюсь, тебе здесь понравится. Я даже уверен, что понравится. Мы проплыли мимо него на пароходе, следовавшем из Триеста в Дураццо. Я помнил его по карте, а указал мне на него один из помощников капитана, с которым я весьма подружился и который любезно показывал мне интереснейшие места на всем нашем пути, когда мы приближались к береговой линии. Иванова Пика, на которой стоит замок, — это мыс, далеко выдающийся в море. Место причудливое, своего рода мыс на мысе, выступающем в глубокий широкий залив, так что эта полоска суши изолирована от жизни на побережье настолько, насколько только можно вообразить. Главный мыс является завершением горной гряды, и она грозно высится надо всем — громадная каменная масса, синяя, как сапфир. Береговая линия величественная — такой берег обычно называют скалистым; и действительно, здесь одни скалы: то высокие устрашающие обрывы, то выступающие в залив утесы, то маленькие каменистые островки с редко стоящими деревьями и лоскутами зелени, но больше голые. Есть также каменистые бухточки, прихотливо украшенные длинными гротами по линии берега. Попадаются участки песчаного берега и участки, покрытые красивой галькой, — на них не затихает рокот прибоя.

Но такой красоты, как замок Виссарион, я нигде не видел, ни в этой земле, ни в других землях. Он стоит на самом конце мыса — я имею в виду малый мыс, продолжающий горную цепь. В действительности малый мыс, или отрог, громаден — самый низкий участок отвесной скалы, выдающейся в море, вздымается выше чем на две сотни футов. Скалистая вершина совершенно необычна. Должно быть, Мать-Природа, только приступая к домоводству — а точнее, к домостроительству, — решила привить своему чаду, человеку, простейшие навыки самозащиты. Эта скала — естественная крепость, какую мог бы в первобытные времена возвести титан Вобан. [83] Что до замка, то он виден с моря. Любой приближающийся враг мог узреть черную скалу, грозной стеной поднимающуюся высоко в небо, и совершенно отвесную. Древние укрепления, венчающие ее, не выстроены, но вырезаны в монолитном камне. Длинный узкий и очень глубокий ручей, огражденный высоким крутым утесом, бежит позади замка, поворачивая на север и на запад и являя собой безопасную и тайную гавань. В этот ручей стремятся по скалам горные потоки, никогда не иссякающие, полноводные. На западном берегу ручья и расположен замок — громадное скопление построек во всех мыслимых архитектурных стилях, начиная с двенадцатого столетия и кончая временем, когда подобные сооружения, кажется, уже перестали возводить на этой прекрасной древней земле, иными словами, примерно в эпоху королевы Елизаветы. Поэтому замок весьма живописен, могу тебе сказать. Когда мы только заметили это место с парохода, помощник капитана, с которым я стоял на мостике, указал на него и произнес:

83

Себастьен Ле Претр де Вобан (1633–1707) — французский военный инженер, произведший революцию в искусстве фортификации; участник всех войн, которые Франция вела при Людовике XIV; маршал Франции (1703).