Ледяная тюрьма

Наконец швед заговорил:

— Ладно, насчет самолета ты, пожалуй, права. Но все равно, нельзя терять надежду.

— Согласна.

— Потому что... ну... послушай, Рита, этот шторм должен когда-то кончиться... через трое-четверо суток.

— Или чуть позже, — опять согласилась она.

— У вас не так много еды.

— Если вообще есть хоть какая-то. Но пища не имеет такого уж важного значения, — сказала Рита. — Без еды можно протянуть и подольше, чем четверо суток.

И он, и она знали, что грозит им вовсе не голодная смерть. Самое главное — это пробирающий до костей, неусыпный холод.

Гунвальд сказал:

— Греться можно в снегоходах. По очереди. Как у вас с топливом?

— Да хватило бы на обратный путь. Если бы на эту станцию Эджуэй была дорога. Но не больше. А если больше, то совсем ненамного. Хватит, чтобы гонять двигатели пару часов. Но не на несколько суток.

— Ну, тогда...

Молчание. Статические разряды.

Он прорезался снова через несколько секунд:

— ...Дозвонюсь до Туле все равно. Пусть знают. Может, они найдут ответ, который мы не замечаем. Они не так переживают, а чтобы решить задачку, лучше от нее отстраниться.

Она поинтересовалась:

— Эджуэй хотя бы цел?

— Полный порядок.

— А ты?

— Ни единой царапины.

— Приятно слышать.

— Буду жить. И ты тоже, Рита.

— Постараюсь, — отвечала она. — Я очень буду стараться.

13 ч. 10 мин.

Брайан Дохерти нацедил бензина из резервуара стоявшего с задранным носом снегохода и покапал им вдоль шестидесятисантиметрового отрезка по кромке утеса.

Роджер Брескин изогнул химическую спичку и метнул ее в разлитый бензин. Пламя взвилось вверх, затрепетав гирляндой ярких, хотя и потрепанных, сигнальных флажков, но бензин через несколько секунд весь сгорел.

Встав на колени там, где только что на ветру пылал бензиновый костер, Брайан изучающе рассматривал край обрыва. Лед на кромке был шероховатым с зазубринами. А теперь, после небольшого пожара, тут была ровная гладь. Веревка скалолаза будет скользить по ней безо всякого трения и не станет ни цепляться, ни истираться.

— Сойдет? — спросил Роджер.

Брайан кивнул.

Роджер взял в руки один конец длинного, более чем десять с половиной метров, каната и, пятясь, побрел к снегоходу, развернутому фарами к обрыву. Добравшись до машины, он намотал канат на ее раму, а свободный конец закрепил еще на длинной штанге с резьбой, такой же, как те колышки, которыми зафиксировали на льду радиопередатчик. Вернувшись к Брайану, Роджер быстро обмотал второй конец каната вокруг груди молодого Дохерти, крест-накрест, а потом еще пропустил веревку под мышками. Вышла этакая подпруга или что-то вроде рыбацкой сети. Под конец Роджер сказал:

— Выдержит. Это — нейлон. Испытан на вес в полтонны. Только держись обеими руками за веревку поверх головы — будет не так давить на грудь и плечи.

Брайан не был уверен, что сумеет ответить ровным, без нервной дрожи, голосом, и потому лишь кивнул в ответ.

Роджер опять пошел к снегоходу. Саночный грузовой прицеп они уже отсоединили от машины. Забравшись в кабину, Роджер захлопнул дверцу. Потом, держа машину на тормозе, попробовал двигатель.

Брайан распластался на льду, налегая на него животом. Глубоко вздохнув через вязаную горнолыжную маску и миг, но только миг, помешкав, он решительно бросился вперед по ту сторону обрыва. В животе свело, ужас пронзил электрическим разрядом его тело. Канат натянулся, подтверждая, что он начал свое нисхождение, хотя от его макушки до края обрыва расстояние пока не превышало пяти-шести сантиметров.

Брайан не мог схватиться за канат чуть повыше головы обеими руками, как советовал Роджер. Если бы он сумел последовать этому совету, то смог бы перенести тяжесть своего тела на мышцы рук. Но пока веревка была слишком туго натянута и едва свешивалась за край обрыва — места для рук просто не было. И потому Брайан висел на канате, как мешок, а канат впивался в плечи. Сразу же разболелись суставы, потом боль поползла по спине, шее, добралась до затылка. Еще немного, и это пока переносимое, хотя и нерадостное ощущение перерастет в острую муку.

— Давай же, Роджер, — промычал он. — Скорее!

Висел он к ледяной стенке лицом. И ветер возил Брайана по гладкой поверхности, словно шлифуя ее.

Набравшись духу, он повертел головой, собираясь посмотреть вниз. Брайан надеялся увидеть лишь разверзтую черную пасть залива. Но вдали от ярко сияющих фар глаза его быстро привыкли к мраку, и очень скоро он стал различать, где светится лед гладкой лицевой панели, а где внизу идут изломанные уступами утесы, заваленные зазубренными ледовыми балками, но не доходящие до воды. До ее поверхности, на глаз, было метров восемнадцать-двадцать, может, двадцать два, и белые гребни волн взбаламученного моря выплывали из ночи стройными шеренгами и светили каким-то своим особым призрачным светом. Но, встречая на своем пути айсберг, четкий строй волнистых шеренг ломался, а сами волны неистово бились о лед, чтобы превратиться в брызги, пену и холодный туман.

Роджер Брескин так усердно тормозил, что снегоход оставался почти неподвижным.

Он в последний раз обдумал условия стоявшей перед ними задачи: в Дохерти метр восемьдесят росту, а до уступа, куда надо спуститься, метров шесть; следовательно, ему надо отмотать шесть метров каната, опуская Брайана, и потом еще чуть меньше двух метров понадобится на то, чтобы у Брайана была какая-то свобода передвижения по той ледяной полке, где лежит Джордж Лин. Они разметили канат, прицепив к нему в шести метрах от начала веревки ярко-красную тряпку; так что стоит этому яркому пятну скрыться за краем обрыва, и Роджер будет знать, что его товарищ встал ногами на уступ. Но канат необходимо подавать вниз как можно медленнее, не то парень невзначай долбанется о лед.

К тому же от фар снегохода до кромки обрыва всего двенадцать метров; если машина заскользит вперед чересчур резво, Роджеру не удастся остановить ее вовремя и тогда он угробит всех троих. Его тревожило, что самая малая скорость, которую удалось развить за рулем аэросаней, может оказаться слишком опасной для такой работы. Потому-то он все никак не решался приступить к затеянному ими делу.

Лютый порыв ветра протиснулся между Брайаном и ледяной стеной, а потом, ударив по нему справа, прижал его к поверхности айсберга. По инерции тело Брайана осталось слегка смещенным в левую сторону, так что висел он над пропастью под небольшим углом. Когда ветер на какой-то миг чуть приутих, сбросив скорость метров до тринадцати в секунду, Брайана повело уже вправо, а потом он и вовсе стал изображать собой маятник, мотаясь туда-сюда, да так, что ноги описывали дугу сантиметров в шестьдесят, если не во все девяносто.

Прищурясь, он поглядел вверх, туда, где канат соприкасался со льдом. И хотя он постарался пригладить этот участок кромки обрыва, разведя бензиновый костерок, все равно какое-то трение остается, а от изнашивания и истирания не застрахован никакой нейлон.

Прикрыв глаза, он расслабился, перестав даже и пробовать принять положение, при котором хоть немного можно ослабить режущие плечи и грудь подпруги. Во рту пересохло, словно он невесть как долго брел по безводной пустыне. Сердце колотилось так, будто вознамерилось вырваться на волю, даже если для этого понадобится сломать ребра.

Коль уж Роджер лучше его управляется со снегоходом и имеет немалый опыт в этом деле, представлялось логичным и разумно обоснованным, что только ему, Брайану надо будет спускаться вниз и спасать Джорджа Лина. Теперь Брайан очень жалел, что не приобрел в свое время нужной сноровки в умении обходиться с аэросанями. Да ладно, пусть он и в самом деле в этих машинах ничего не смыслит. Но какого дьявола так тянет резину тот, кто в них соображает?

Все его нетерпение мгновенно исчезло, как только веревка задергалась. А ухнул он вниз так, словно канат перерезали: ступни ударились об уступ с такой силой, что боль в ногах мгновенно отдалась в позвоночнике. В коленях хрустнуло — будто кто-то сломал в кулаке спичечную коробку. Он упал на лед, попробовал встать на ноги, но, не удержавшись, сорвался с карниза и нырнул вниз, в терзаемую ветром ночь.