Ледяной плен

Только ведь смерть — она не знает сослагательного наклонения.

Через несколько дней, когда первая волна горечи стала потихоньку отпускать, устроили собрание и перераспределили между живыми обязанности погибших.

Но в судьбе одного обитателя судна все-таки произошло маленькое чудо: вопреки опасениям Колобка, Лера выжила. Отчаянная борьба со смертью хрупкой, еще больше похудевшей девушки, на осунувшемся лице которой теперь остались только по-прежнему сверкающие изумрудом глаза, окончилась в пользу девчонки. Ей выпало жить, а заплатить пришлось остатками детства. Теперь в ее зеленых глазах поселилась тоска.

Вскоре, на радость Батону, к быстро идущей на поправку девушке стали чаще пускать друзей. А когда температура наконец перестала одолевать больную, Колобок разрешил девчонке недолго прогуливаться по коридору у медпункта в сопровождении мыши. В один из таких дней ее и подозвал к себе Ежи.

— Привет, как самочувствие? — окликнул он девушку, проходящую мимо двери в его каюту. — Зайди на минутку.

— Спасибо, уже лучше, — слабым голосом ответила Лера, переступая порог. — Посиди тут, я не долго.

Разочарованно пискнувшая мышь, неохотно потоптавшись у входа, наконец по обыкновению привалилась спиной к стене.

— Дверь прикрой, — попросил поляк.

— Вы что-то хотели?

— Присядь, — предложил Ежи.

Лера послушно опустилась на откидной стул, с любопытством разглядывая незнакомые схемы и документы на столе, поверх которых, словно маяк, возвышался початый графин сивухи. — Чаю хочешь?

— А у вас есть? — девушка с сомнением покосилась на графин.

— Могу распорядиться.

— Я думала, здесь теперь всем дядя Тарас распоряжается…

— Он распоряжается судном, я — своими людьми. Так чего, будешь?

— Нет, спасибо. Меня Треска только что покормил, — отказалась девушка и улыбнулась, вспомнив, как совсем недавно оба повара, устроившись за столом напротив и подперев кулаками растекшиеся в глуповатых улыбках физиономии, с материнским умилением следили, как она расправлялась с кашей и котлетами.

— Дело твое. Проходит? — увидев, как девушка легонько поскребла живот, спросил Ежи.

— Ага, только чешется очень, — оставленное присоской чудовища красное пятно постепенно исчезало. — А как ваша рука?

Поляк слегка пошевелил пальцами висящей на перевязи руки.

— До свадьбы заживет. И чего тебя на палубу-то потянуло, а? — поинтересовался он, подливая из графина в свой пустой стакан. — Думала сама с монстром справиться?

— Хотела дяде Мише помочь…

— А в результате чуть не погибла, — покачал головой Ежи.

— Меня кто-то толкнул, — Лера виновато опустила голову. — Пистолет потеряла, жалко.

— Ты еще скажи: «Я нечаянно!» — усмехнулся поляк, отпивая из стакана. — Ничего, ствол можно новый добыть, а вот жизнь нынче второго шанса не дает, усекла?

— Усекла, — вздохнула девушка.

— Пока ты там, на койке, ручонками за хвост жизни цеплялась, команда о погибших не так остро тужить стала. Ты им, можно сказать, своей хворью пример подала. Да и Колобок, я гляжу, жирок основательно подрастряс, пока за тобой бегал…

— Если бы не Виктор Михайлович, я бы точно умерла, — согласно кивнула Лера. — Он от меня все эти дни не отходил, даже дядю Мишу не пускал.

При упоминании уютного медика в груди девушки снова поднялась теплая волна благодарности. Ее не смущало даже то, что все это время сражавшийся со смертью врач видел ее голой.

— Ясное дело! Еще не хватало, чтобы ты прямо у него на глазах окочурилась и потом до конца дней во сне к нему являлась.

— Не говорите так!

— Ладно, пустое. Я чего спросить-то хотел… Ты не знаешь, что случилось с Василем? — внимательно посмотрев на девушку, неожиданно спросил Ежи.

— Н… нет, — растерянно пробормотала та, испуганно ощутив, как внутри все сжалось. — А почему вы спрашиваете?

Знает или нет? Успел ли Азат отмыть с пола в душевой следы кровавой расправы над насильником или вынужденное убийство вылетело у него из головы в пылу схватки с чудовищем? А с другой стороны, чего она боится — это перед ней должны все оправдываться и извиняться! Навалился сзади, стал одежду стаскивать, обещал ухо отрезать и, самое главное, чуть не сделал с ней…

Разумеется, двадцатитрехлетняя Лера была давно посвящена во все тонкости и хитрости «процесса» своими подругами по грибной плантации, которые наперебой делились с товаркой своими немногочисленными любовными похождениями. Из всего услышанного Лера давно сделала для себя конспектики, и была уверена, что все это должно быть не так, как хотел голодный и злой поляк. Без агрессии и напора. Не по сиюминутной прихоти, вызванной желанием плоти. Только по любви — все эти годы она твердо хранила с раннего детства накрепко вдолбленный грозный завет старших.

Девушка брезгливо повела плечами. Даже горе-суженый Витек не позволял себе подобного. Придуривался, конечно, лез обниматься, норовил при случае ущипнуть за грудь или шлепнуть по заду, но чтоб чего больше — ни-ни. Слишком боялся деда и дядю Мишу, да и вообще трус был изрядный, несмотря на весь свой гонор.

Если бы не Азат… Прибежал ведь, как почувствовал чего. А она его так и не поблагодарила.

Чего она боится? Даже если поляки и знают правду, пусть ей спасибо скажут, что она Батону и остальным не пожаловалась. Тут бы такое началось, мигом бы всех пришлых покрошили, как грибы на сушку!..

— В последний раз я видел Василя ночью, накануне сражения с тварью, — прервал размышления девушки Ежи. — Тогда мы наблюдали миграцию медуз, а ты в душевой со своей стиркой колдовала, и он вызвался тебя привести, — поляк снова неторопливо наполнил стакан. — А потом — как в воду канул. Конечно, в той бойне вообще понять ничего было нельзя: столько народу полегло, да еще столько же за борт отправилось… Но все-таки он тебя нашел?

— Да, нашел, — Лера смело подняла на поляка глаза. — И позвал наверх.

— А ты?

— Сказала, что закончу и поднимусь, — не опуская глаз, уверенно врала девушка.

— И что сделал он?

— Вы что, меня допрашиваете?

— Ты пойми, — смягчил напористый тон залпом осушивший очередной стакан Ежи. — Может статься, ты его последней видела. Он же был один из моих, и причем хороший, пятерых стоил. Строптивый, конечно, гад, своенравный, но последние годы нам уже поздновато о нравственности да этикете думать. И вдруг — бац! — был человек, и нету, как корова языком слизнула.