Ледяной поход (с Корниловым)

Тронули подводы, замахали кнутами возчики.

"Да скорей ты, скорей!" – кричат раненые.

Но верховые не пускают, машут нагайками, выравнивают обоз в одну линию.

Рысью едет обоз по мягкой дороге. Впереди уносится вдаль гул выстрелов, они уже не сплошные, с перерывами.

Ясно: большевики отступили, наши занимают станицу.

Вот уже и Усть-Лабинская. Громыхая, переезжаем железную дорогу, по ней рассыпалась наша цепь лицом к тылу.

"Ну, как?!"– спрашивают с подвод.

"Как видите!"– кричат из цепи, улыбаются, машут.

Некрасовская

По зеленым, крутым холмам над реками Лабой и Кубанью раскинулась Усть-Лабинская белыми хатами. На обрывистых холмах повисли, вьются виноградники, мешаясь с белым цветом вишен, яблонь, груш.

Въехали в станицу. Остановились на улицах. Сестры бегут по хатам, покупают молоко, сметану своим раненым.

Но здесь мы не останавливаемся - едем дальше на Некрасовскую.

Поздний вечер. Подвода за подводой, скрипя, движутся в темноте. Раненые заснули тяжелым, нервным сном. Изредка тряхнет на выбоине телегу, раздадутся стоны… и опять тихо…

Я проснулся. Темно. Тихо ползет подвода - по бокам черные силуэты домов. "Станичник, где мы?" - "В Некрасовскую приехали",- отвечает старичок казак.

Стало быть, сейчас отдых… но меня что-то тяжело давит, какое-то тяжелое чувство… да, Сережа… где он? что с ним?

Въехали на круглую площадь. Кучей столпились повозки. Шум. Крик. Распределяют раненых по хатам. В темноте меж телегами ходят сестры. Снуют верховые…

"Да скоро, что ли, дадут хату!"– кричит мой товарищ по подводе.

"Борис Николаич! Где вы?"– отвечает из темноты голос брата.

"Сережа, ты?!" - "Я!" - "Ранен? Куда?" - "В ногу, в ступню, с раздроблением!"

Мы уже в хате. Некоторые прыгают на одной ноге. Другие неподвижно сидят. 3. хлопочет, устраивает ужин. Пришли Варя и Таня, меняют перевязки.

Старуха хозяйка охает, ворчит. "Что ты, бабушка?" - "Ох, да как что? Куда я вас дену? Хата малая, а вы все перестреляны, как птицы какие".

"Ничего, бабушка, уляжемся".

Постелили соломы, шинели, улеглись и заснули.

Наутро хозяйка успокоилась, разговорилась: "всякие я войны видала… помню еще, как черкесов мирили, как на турку ходили…"-"А теперь вот, бабушка, своя на своих пошла".-"Поди ж ты вот, пошла".- "Из-за чего ж это, бабушка?" "Да я ж разве знаю, может, и есть из чего, а может, и нет так все, зря".

Брат рассказывает нам о бое под Лабинской: "Нас под самой станицей огнем встретили. Мы в атаку пошли, отбросили их. Потом к ним с Тихорецкой эшелон подъехал они опять на нас. Тут вот бой здоровый был. Все-таки погнали их и в станицу ворвались. На улицах стали драться. Они частью к заводу отступили, частью за станицу. Нам было приказано за станицу не идти, а Нежинцев зарвался, повел, ну, которые на завод отступили и очутились у нас в тылу. Тут еще начали говорить, что обоз с ранеными отрезан. Мы бросились на завод - выбили. Они бежать в станицу, а там их Марковский полк штыками встретил, перекололи. Здесь такая путаница была, чуть-чуть друг друга не перестреляли… Из тюрьмы мы много казаков освободили. Часть большевики расстреляли перед уходом, часть не успели".- "А пленных много было?" - "Да не брали… Когда мы погнали их за станицу, видим, один раненого перевязывает… Капитан Ю. раненого застрелил, а другого Ф. и Ш. взяли. Ведут - он им говорит, что мобилизованный, то, другое, а они спорят, кому после расстрела штаны взять (штаны хорошие были). Ф. кричит: смотрите, капитан, у меня совершенно рваные и ничего больше нет! А Ш. уверяет, что его еще хуже… Ну, тут как раз нам приказ на завод идти. Ш. застрелил его, бросил, и штанами не воспользовались".- "Молодец все-таки Корнилов!– перебивает другой раненый.- Еще станицу не заняли, а он уже влетел на станцию с текинцами. Его казаки там на ура подняли, качали".- "А в Кореновской-то он что сделал!– говорит кап. Р.- Собственно, и бой-то мы благодаря ему выиграли. Ведь когда наше дело было совсем дрянь, отступать начали, он цепи остановил, в атаку двинул, а сам с текинцами и двумя орудиями обскакал станицу и такой им огонь с тыла открыл, такую панику на "товарищей" навел, что они опрометью бежать кинулись…"

День мы отдыхаем в Некрасовской. По станице бьет большевистская артиллерия, по улицам во всех направлениях свищут пули - это обстреливают станицу выбитые из Некрасовской и Лабинской большевики, засевшие под ней в перелесках и болотах.

Несколько раз долетал похоронный марш. Хоронят убитых и умерших. Похоронный марш звучит в каждой станице, и на каждом кладбище вырастают белые кресты со свежими надписями.

Крестьянскими хуторами

Еще с вечера пошли строевые части по выработанному маршруту. Но каждый шаг надо брать с боя.

Под Некрасовскую подошли сильные части большевиков, поднялись крестьяне окрестных хуторов.

Первый бой недалеко от Некрасовской, за переправу через реку Лабу. Мосты разрушены. На противоположном берегу в кустах засели большевики, не подпускают добровольцев к реке, открывая частый, губительный огонь. А пробиться, уйти от Некрасовской - необходимо. Необходимо потому, что и сзади, со стороны Усть-Лабинской, давят большевики, подъезжая эшелонами из Екатеринодара.

Образуется кольцо и становится все уже.

Вечереет. Юнкерский батальон [56] пытается форсировать реку вброд. Засевшие в кустах большевики отбивают.

Уже ночь, темная, темная. Дорог каждый час, каждая минута. Добровольцы пускаются на хитрость. Несколько смельчаков тихо крадутся к темной, змеящейся реке. Булькнула вода, вошли и тихо, тихо переходят. Берег. Условные выстрелы. Ура! Ура! побежали по берегу. "Ура" гремит с другой стороны. Залпы! Залпы! Бегут к реке. Большевики опешили, стреляют, смещались, побежали… Вброд бросился батальон. Река за добровольцами. Армия двинулась вперед.

[56]

ЮНКЕРСКИЙ БАТАЛЬОН - сформирован в ноябре 1917 г. в Новочеркасске в составе двух рот - 1-й юнкерской, состоявшей из курсантов военных училищ - юнкеров, и 2-й кадетской - из воспитанников кадетских корпусов, кадетов. Батальон принимал участие в боях с красногвардейцами еще в конце 1917 г.

Утром тронулся обоз из станицы… "Можно к вам на телегу сесть?"– спрашивает сестра и бежит около подводы. "Садитесь, садитесь, сестрица". Она вскочила. "Ох, устала, свою подводу потеряла".

Мы спускаемся с крутого ската станицы. Догоняя нас, рвутся последние шрапнели. Но теперь все спокойны - скоро не достанет. Вот одна близко лопнула. Вздрогнула сестра. "Боитесь снарядов, сестра?" Она улыбается. "Нет, снарядов я не боюсь,– и, немного помолчав,- а вот другого боюсь".- "Чего другого?" - "Не скажу",– по лицу сестры пробегает строгая тень. "Скажите, сестра".-"Вы были в Журавской?"- "Нет".- "Ну, вот там я испугалась, там комиссара повесили,– сестра нервно дернула плечами, как от озноба,- я случайно увидела… как его? Дорошенко, что ли фамилия была?… и главное, он долго висел после… и птицы это вокруг него… и ветром качает… неприятно…"

По наскоро наведенному мосту переезжают подводы Лабу и, переехав, несутся рысью по мягкой дороге, догоняя голову обоза. Уже весь обоз изогнулся по равнине. Тихо едем мимо большого пчельника. С подвод спрыгивают возчики, сестры,бегут за медом и вперегонку возвращаются на свои подводы. Зеленую степь накрыло голубое небо. В голубом просторе высоко, высоко, черными точками парят ястреба - плавно и бескрыло. Нет выстрелов - не чувствуется войны.

Но вот впереди затрещало, бьет артиллерия. Под Киселевскими хуторами бой, долгий, упорный. В обоз прибывают раненые - рассказывают: "здесь крестьянские хутора - так все встали, даже бабы стреляют; и чем объяснить? ведь пропусти они нас - никого бы и не тронули, нет, поднялись все".

Заняли хутора. Нигде ни души. Валяются убитые. По улицам бродят, мыча, коровы, свиньи, летают еще не пойманные куры. Переночевали на подводах и утром выезжаем на Филипповские. Над селом подымается черными клубами дым, его лижет огонь красными языками. И скоро все село пылает, разнося по степи сизые тучи…

А впереди опять треск ружей, гул орудий.

Опять мы в кольце. Идут мучительные часы ожиданий.

Из арьергарда требуют подкреплений. Туда скачет текинский конвой Корнилова - это все, что может дать главнокомандующий. Ушла в бой музыкантская команда. Взяли всех способных стрелять из обоза…