Ледяной телескоп

– Кого? – не понял Кобальский.

– Парней из «алфавита». От Альфа до Зета.

– А-а… Вот вы о чем!.. Но представьте себе, шеф, даже во время операции в доме этого мальчишки половина нас была очень кстати. В то время как Альф, Бет и Гамм всячески способствовали вашему прибытию на эти пустынные берега. Да еще волокли все сюда всеми правдами и неправдами…

– Не обижайтесь на меня, друг Эпсилон!

– Разрешите, шеф, заметить, что обидеть меня невозможно. Почему нас много?.. Видите ли, мы, парни из «алфавита», не долгожители. Вот причина этого «демографического взрыва». Двое из нас, заметьте, уже погибли. Один из-за этого рокового удельного веса. Да и плавать-то не умел… Другой… Честно сказать, удар, какой нанес молотком Максим Грахов Дельту, для обыкновенного человека смертельным не мог быть. Мы все знали, что уж кто-кто, а Дельт не долгожитель. Да и он это знал… Вся беда в том, что скопирован он был без достаточно продолжительной экспозиции. В ужасной спешке. Уж о какой там нормальной агрегации тела могла идти речь. Так вот, Дельту надо было при помощи масс-голографа восстановиться хотя бы дней через пять. Но все спешка, неотложные затеи, дела, дела… Бедняга все грозился уйти в пустыню… А как получилось, что нас оказалось много?.. Ну как! Вначале открытие: вот оно что да как! То да се… Потрясающие возможности. Копирование чего угодно! Вначале копирование вещей, начиная с алмазов и золота… Затем дерзновенный замах на живое. Между зеркалом и линзой посадил Зеро пичугу в клетке. А материалом для копии взял – и это ли не дерзость! – обыкновенную воду в кубометровом целлофановом мешке. Из воды образовалась пичуга величиной с кондора. Зеро побежал, открыл большую клетку. Птица выпорхнула и полетела, но метров через сто рассыпалась и рухнула мгновенным дождем. То же и с большой клеткой. Растеклась она. Вода плохо поддается структурированию… Дальше – волнительный соблазн сделать копию с себя. И появляется Альф. Но слишком короток и толст он. Установили Зеро с Альфом линзу строго вертикально. Из другой массы появляется Бет. Тонок. Из-за бокового поворота линзы. Ночью точно по образу и подобию Станислава Юлиановича Кобальского был создан абсолютной схожести двойник. Разумеется, по имени Гамм. Так уж повелось. Но!.. Но!.. Но оказалось, к немалому удивлению и огорчению Зеро, что Гамм немыслимо самонадеянный скептик, невыносимый спорщик. Он, видите ли, знает больше всех, имеет самые верные понятия о том, кому как жить. Этакая морализующая заноза… По-моему, в голове Гамма занозой непогрешимого идеала засел опережающий из телескопа. Вообще технология «новейшей генетики» постоянно дает какие-либо крены… Конечно, о мертвых дурно не говорят. Но этот умник Гамм был невыносим. Что было дальше?.. Имела место возмутительная выходка Альфа: в тайне от всех он создает копию с самого себя. И появляется пройдоха Зет. Есть мнение, что Альф намерен был расширить эту свою самодеятельность. Дабы при помощи своих будущих сателлитов в дальнейшем оттиснуть других от телескопа и прочих сокровищ. Вот как превратно и самонадеянно заговорили в нем мысли и намерения самого Зеро. Разумеется, самодеятельность эту надо было решительно пресечь. И Зеро учинил Альфу выволочку. Замечательную выволочку! Инцидент заставил Станислава-Зеро отчетливо увидеть, что он одинок – ну едва ли не сирота среди неблагодарных подобий… Глядите: Альф ершист; Бета не поймешь, странный… Гамм – великий умник; Дельт собирается в пустыню; Зет – пройдоха, плут. Самовлюбленность – единственное, что их объединяет. Да, Зеро был один. И тогда по великой необходимости появился подобный и верный ему – я, Эпсилон. То, что надо. Человек, жизненно необходимый Станиславу-Зеро. И для любого алиби, и для чего угодно!..

– Да, трудно предвидеть последствия! – вздохнул нумизмат.

– Это еще ладно!.. – махнул рукой Кобальский. – А как можно было предвидеть то, что со Станиславом-Зеро произошло в песках южнее Хорезмского оазиса?.. Одно время он подвизался в группе, руководимой дядей вот этого молодца – Станиславом Граховым. И там у них имела хождение одна странная, неопределенного возраста карта. На этой карте значилось, что юго-западнее Хорезмского оазиса находятся развалины древнего укрепленного замка Шемаха-Гелин. Мы развалин не находили ни на новых картах, ни в самих Заунгузских Каракумах. Тогда я старую карту как бы потерял. Ведь я мог один найти засыпанные песком остатки замка Шемаха-Гелин и стать автором находки со всеми вытекающими последствиями. Я, то есть, конечно, мой прототип… Станислав-Зеро, искал замок точно в том месте, где тот когда-то и был. И он в конце концов нашел – нашел не то, что искал, и пережил ужас, какой редко кому выпадает в удел…

7

Кое-что из подробного и темпераментного повествования Эпсилона-Кобальского запомнилось мне – некоторые яркие картины и живо звучавшие в его сумбурном признании куски диалогов. Врезалось в память самое главное – то, чему я словно бы сам был свидетель…

Однажды, как обычно с нехитрым инструментом, будучи один среди барханов, Станислав Юлианович Кобальский-Зеро увидел, что попал в зыбучие пески. Его ноги медленно и верно стали погружаться в песок. Разумеется, он сразу же попытался выбраться, но лишь упал и начал тонуть в горячем песке… Нет нужды описывать его переживания, о которых доподлинно мало что известно. Он целиком погрузился в песок, стал задыхаться и потерял сознание… Вернулось сознание к Кобальскому после того, как он ударился. Спустя некоторое время он упал с высоты двадцати семи метров, но остался не только жив, но и совершенно невредим, потому что упал на склон песчаного холма, а может быть, еще и потому, что упал в бессознательном состоянии. Придя в себя, он подумал, что находится в склепе. Что еще мог подумать археолог-любитель! Здесь было почему-то довольно светло – точно как в поздний пасмурный вечер. Никакого источника света нигде не было. Приподнявшись на склоне небольшого песчаного холма, Станислав-Зеро увидел, что находится в пустом кубическом помещении, в искусственном гроте с какой-то ярко-желтой, не доходящей до потолка колонной посредине.

Кобальский-Зеро сполз с песчаного холма, находившегося метрах в пяти от стены. Еще не придя в себя от недавнего удушья и падения, трепеща от мысли, что никогда не сможет выбраться отсюда, но уже и восторгаясь потрясающей находкой, он в некотором отдалении обошел колонну. Высотой она была около восьми метров. Диаметр у основания три метра, вверху не менее двух. Поверхность колонны была матовая, ярко-желтая – очень яркая и странно-холодная – почти как лед. У стены, противоположной той, где находился песчаный холм, Кобальский-Зеро увидел три истлевших, иссохших скелета. На двух еще сохранились остатки одежды. На взгляд Кобальского, один несчастный оказался заточенным здесь лет триста назад, другой не менее тысячи и третий лет семьдесят-восемьдесят назад. Очевидно, все, кто здесь оказывался, цепенея, подумал Кобальский, отсюда никогда не выбирались. Поспешая убедиться в противном, он несколько раз тщательно обследовал стены, углы, пол… О, до потолка не дотянуться – серым светлым прямоугольником он парил на высоте почти тридцати метров. Установить, из какого материала построен этот монолитный грот, ему так и не удалось. Даже лезвием бритвы не смог он оставить ни малейшего следа на стене. Прошло три часа, а ему казалось, что всего лишь минут двадцать. Чтоб в дальнейшем не сбиться со времени, он уже раза три пытался заводить часы, но пружина, конечно, была закручена До отказа.

Прямо над ним в потолке зияла полуметровая, отсекающая угол расщелина. Почему из нее песок высыпался лишь едва, а Кобальский упал, пока неизвестно. В принципе, может быть, это и легко объяснить. Ведь странно только на первый взгляд, что муха бегает по потолку, а водяной паук по воде…

На вторые сутки узника подземелья осенило: может быть, под колонной есть ход? При помощи бритвенного лезвия он установил, что колонна не монолитна с полом! Тогда под одну из сторон этого цилиндра он молотком стал забивать некоторые бывшие при нем металлические предметы, начиная от скребка и вплоть до ножа и монет. А потом под торец принялся набивать песок. В результате его упорнейших усилий цилиндр наклонился настолько, что он мог его столкнуть на кучу песка.

Никакого хода под ним не было.

Но он увидел кое-что другое: в обоих торцах ярко-желтого цилиндра были мощные, как виделось, очень толстые стекла – с одной стороны выпуклое, а с другой сильно вогнутое. Конечно, Станислав сразу же подумал, что это какой-то оптический прибор, очевидно, телескоп, и одно из стекол, диаметр которого два метра, окуляр, а другое, трехметровое, объектив.

Дело, однако, не в этом. Став на песчаном холме перед двухметровым окуляром и некоторое время вглядываясь в него, Кобальский-Зеро секунд через двадцать в глубине цилиндра увидел свое отражение – объемное, четкое и яркое, контрастно освещенное невидимыми, очевидно, внутренними источниками света. Кобальский-Зеро сразу почувствовал какую-то необычность в этом своем отражении. Вначале он обратил внимание на некоторую асинхронность их движений. Через несколько минут уже было очевидно, что отражение все более и более опережает жесты самого Кобальского. Было такое впечатление, что Кобальский-Зеро со все большим запаздыванием повторяет движения своего контрастного отражения. И мало-помалу Станислав-Зеро совсем отстал от него.

– А, черт! – ругнулся Кобальский, полагая, что так превратно он воспринимает обыкновенное зеркальное отражение. – Проклятая, дьявольская жажда… Вот и галлюцинации уже!

Отражение издалека сказало:

– Это, Станислав, не галлюцинации.

– А?!. И не бред? Я тебя слышал?

– И не бред. Надо подумать, как выбраться отсюда. Не следует попусту терять время, дружище.

– Да, да, не следует терять время!.. – торопливо согласился Зеро. – Ведь можно же что-нибудь придумать!

– Конечно, можно! – воскликнуло отражение. – Это только кажется, что создалось абсолютно безвыходное положение. Пришло же тебе в голову, как свалить этот цилиндр! А те трое, у стены, так и погибли. А еще раньше те, что в углу…

– Но те, что у стены и в углу, погибли! Что же я смогу?..

– Подожди, не волнуйся, но и не теряй напрасно времени, – остановило Кобальского отражение.

– Я не пойму, – сказал Станислав, – кто ты? Я, что ли?

– Да, конечно. Точнее говоря, твое, тебя опережающее отражение. Опережающее не просто во времени, но и на векторе твоих положительных возможностей. Многие из которых в тебе лежат только в потенции. То есть во мне реализованы вероятные, в некотором будущем вполне осуществимые сильные стороны твоей натуры. И пока что осуществлены они во мне (не просто в твоем зеркальном отражении, а в содержательном отображении) благодаря этому телескопу. Сам же ты в действительности пока что остаешься прежним…

– Оставь, оставь!.. – махнул Зеро рукой. – Я едва понимаю, что ты говоришь…

– Да почему я?.. – улыбнулось отображение. – В сущности, это говоришь ты. Просто ты пытаешься убедить себя, что не понимаешь моих слов. Тебе лень думать. С годами твой ум стал празднолюбивым.

– А твой? – с неприязнью спросил Зеро.

– В том-то и все наше различие – в той мере, с какой ты и я, твое отображение, стремимся к умственному напряжению. Но заметь, все мои основания лежат в тебе, в скрытых богатствах твоей натуры. Согласись, ты всю жизнь во многом старался видеть прежде всего дурное, злое и вредное. И поэтому слишком часто сам пользовался недостойными, в конечном счете недейственными средствами: ведь рано или поздно оказывалось, что твоя очередная добыча – барахло, успех мнимый, а весь образ жизни ненормальный, уродливый. И тебе иногда становилось жаль себя… По-хорошему, просто жаль. И ты с еще большим упорством снова принимался хитрить, грубо одурачивать и деликатно облапошивать простоватых встречных и поперечных… Вместо того чтоб свой образ жизни построить на созидании положительных ценностей.

– Это несправедливо! – конечно же, возмутился Зеро. – Почти все, что ты говоришь, ложь!

– Ты всю жизнь убеждал себя, что это ложь.

– Довольно!.. Все ясно. Это какое-то хитромудрое надувательство!

– Самого себя, – спокойно продолжало отображение. – Но сейчас, в эти критические часы, ловчить бессмысленно. Не перед кем. Здесь ты один. Поэтому не теряй времени: привычно не ищи очередной легкий, даровой способ достичь цели. Обманывать некого. Только обманешь себя. Постарайся, сумей извлечь и призвать к действию те качества своего ума, которые некогда человека сделали человеком и которые не знают, как прислуживать плутовству. Подумай! Времени так мало…

– Послушай, отображение!.. – вдруг загорелся Станислав-Зеро неизвестным, а может быть, давно им забытым душевным огнем. – Значит, я не так безнадежен, раз ты, мое отображение, так вот говоришь?.. И из всего того правильного, что ты говорил, и мне кое-что принадлежит? А?..

– Почему кое-что? – неожиданно засмеялось отображение. – Все принадлежит тебе. Все твое!

– Ну а почему же не я сам… – замялся Зеро, – почему сам не мог до этого додуматься и сказать себе?

– Да просто потому, что многое положительное, по-человечески ценное ты сам в себе с годами завалил хламом собственных хитроумных уловок. Но человеческое в неодичавшем человеке никогда не умирает. Как ни самозабвенно вытравлял ты в себе скромные богатства души и сердца, как ни отшвыривал все, что не было вещественным и дорогостоящим, искомое благодушие не наступало. Потому что ты преуспел. Возделал в себе пустыню. Думать было некогда. Пустыню надо было чем-то заполнять. Отчего и пустился ты еще давным-давно на лихорадочный поиск сомнительных ценностей, дабы неустанно заменять то, что однажды было утрачено как будто раз и навсегда… И вот этот удивительный цилиндр, неживой молчаливый барабан, стремительно извлекает из тебя подспудный потенциал. Все лучшее, что в тебе осталось.