Легат инквизиции

— Марина!

Внезапная догадка пронзила мой мозг. Воздух в зале начал концентрироваться, запахло озоном, всё помещение наполнилось мелкими молниями, всё, как при появлении Марины из своих путешествий во времени. Сердце у меня застучало сильнее, в предчувствии, что скоро я увижу сына, и воссоединюсь со своей семьёй. Но, вместо этого, в середине зала, появилось три существа. Я успел просканировать их. Нет, они не были роботами, но и людьми я не мог их назвать.

— Не гадай, читающий мысли! Мы судебные исполнители, прибыли для того, чтобы огласить и исполнить приговор суда.

Блин! Целая расстрельная команда. Я не помню, чтобы что-то нарушал и привлекался к суду. И эти исполнители кого-то мне напоминают! Я мельком посмотрел в висящее зеркало — да это же я, три я, только одетых в странные блестящие комбинезоны, как русалки, блин! Исполнители прокрутили видеозапись, это было голографическое изображение зала суда, возникшее прямо в воздухе. Я узнал подводные гроты людей-ящеров, до меня дошло, откуда прибыли незваные гости.

Прокурор зачитывал обвинение осуждённым, только на наших местах были куклы, слепленные по нашему подобию. Приговор был индивидуальным, для каждого члена нашей команды. Суд признал нас виновными: в несанкционированном шпионаже в государстве Гронгов, в порче общественного имущества, в попытке скрыть правду, неискренне отвечая на вопросы и последнее — в побеге с места преступления. Учитывая то, что меня заставили принудительно выполнять команды, в качестве вещественного доказательства суду были предъявлены: устав ордена инквизиции, и подписанный мной контракт, а также то, что меня выкрали из моего времени, насильственно заставили забыть всё, что было. Я действительно, не помнил лица своего отца и матери, не помнил никого из своих близких, да что тут говорить, я даже имени своего не помнил. В зале звучал приговор для меня:

— Человек, по имени Венедикт, должен быть возвращён, в то место откуда его выкрали, с наименьшей погрешностью проникновения по времени, без права перемещения в будущее, на десять лет.

Я дослушал приговор суда, до конца. Он показался мне не очень жестоким, мы, всей командой считали, что ящеры нас убьют, утопят у входа в своё государство. Так, значит, я по приговору не смогу увидеть своего сына десять лет, если, вообще, когда-нибудь увижу сына. Раньше я перемещался во времени, только, с помощью Марины. Я, почему-то верил своим двойникам, и готов был к худшему, чем перемещение в родную деревню.

Глава 19

Нас содержали в катакомбах под Кёнигсбергской крепостью. В закрытых сырых комнатах, по шесть человек. Меня называли Венед — последний из прусских аборигенов. Ещё был Чех, не имеющий никакого отношения к Чехии, остальные по именам: Мирек, Любек, Догман-оглу и Ванька. Последний был из русов, он непрестанно ругался при виде наших надзирателей. Все мы были шпионами разных армий, врагами германской нации. Я понимал всех, но меня не понимал никто, даже Ванька, который непонятно, как здесь очутился. Ванька врал, он не был русским, скорее — саам или тунгус. Мирек с Любеком из одного села, жили на границе Словении с Австрией, они могли общаться с конвоирами, Чех был литовец из Польши, врождённый хуторянин, он и в неволе был нелюдим. Самым загадочным персонажем из нас был Догман-оглу — турок, в катакомбы он попал после крушения его корабля. Догман-оглу был купцом, ему, просто, повезло остаться живым, чтобы до конца жизни провести время в немецкой тюрьме. Он, по шесть раз молился за день, и просил Аллаха одного, чтобы он дал своему рабу умереть дома, в окружении своих жён и детей. Мусульманина на допрос водили чаще, чем нас. За него хотели потребовать выкуп, а самого арестованного, планировалось перевести в Берлин. У турка было имя, но все предпочитали к нему обращаться по фамилии. У каждого из нас была своя история появления в этих катакомбах, и каждый старался держать её при себе, надеясь на оправдательный приговор суда. Не знаю, как остальные, но меня доставил армейский патруль, абсолютно голого из расположения сестёр милосердия, не знаю, что я делал в женском монастыре в пять часов утра. Наверное, шпионил за этими милыми созданиями, надеясь выведать у них страшную государственную тайну. Меня, так и притащили под землю — с двумя синяками на голове, одетым в обрывки мешка из-под угля. Конвоиры заставили меня помыться, и кое-что нашли мне из одежды. Турок, уже сидел здесь — в этой келье, когда меня привели. Потом появились остальные, самым последним вбросили в помещение Ваньку. Тому досталось крепко, его забыли развязать. Ванька, что-то пытался объяснить, но его никто не мог понять, а у немцев так принято — всё непонятное считать русским. Так Ваньку и внесли в тюремный реестр, как русского дебошира. Я подсмотрел его «биографию», тайком просканировав мозг, Ванька, действительно был из малых финских народов, его поймали разведчики, когда он ловил рыбу с лодки, время от времени, прилаживаясь к бутыли. Солдаты вытащили его из воды, вместе с лодкой. Ванька уже был хорош, он протянул бутыль командиру и громко, назвал его «швайне», Ванька так и не понял за что его побили, он только хотел угостить вином пришельцев. У Ваньки не было двух передних зубов, и мирное саамское «вине» превратилось в немецкое ругательство. Нас ежедневно водили на работы, чтобы не казался сладким тюремный хлеб; всех, кроме турка, за тем уже числилось две попытки к побегу. Всё изменилось резко, на третьем году пребывания нас в неволе; в замке появился новый дознаватель из Берлина, говорят, что он из бывших юнкеров, к нам в подземелье он спустился на второй день своего пребывания. В Берлине ему поставили задачу, как можно больше освободить помещений для содержания несогласных с проводимой политикой в Пруссии. Опять, противно скрипели виселицы во внутреннем дворе замка, ночью раздавались крики казнённых. Мы боялись каждого вызова на допрос, в любой момент этот вызов мог оказаться последним. Сначала вызвали меня. Я, по привычке, начал сканировать незнакомца, но нарвался на такой блок!

— Не балуй!

Я раскрыл от удивления рот: фраза была произнесена на чистом венетском языке. Дознаватель воспользовался моей растерянностью, и я почувствовал знакомое покалывание в моей голове. У этого немца были таланты моего друга Самара. Он не допрашивал меня, он читал мои мысли, как надоевший, набивший оскомину роман. Это продолжалось не более пяти минут, потом конвоиры опять отвели меня в сырую комнату. На выходе из помещения, дознаватель спросил:

— А, правда, что вы работали легатом в Ватикане?

И, не дождавшись ответа, махнул рукой:

— А, всё равно!

Это было произнесено на венетском так, как будто мы давно приговорены, и меня поведут от дознавателя, прямо на эшафот. Но, нет, пронесло! Потом, по одному, вызвали остальных; и нас, как по взмаху волшебной палочки, стражники выперли за ворота замка. Всех, за исключением турка. Мы сбились в кучу, и не знали, что нам дальше делать. Полученная нами свобода, казалась такой несуразной, я всё озирался, ожидая выстрелов в спину. Спрашивается: зачем нас держали в этих катакомбах три года? Чтобы, вот так вот, просто отпустить, посчитав, что мы не стоим съеденного пайка. Ванька заплакал, что-то начал лопотать на саамском, но мне было не до него, я пытался вспомнить дорогу в родную деревню, главное не ошибиться, чтобы опять, ненароком, не

забрести в женский монастырь. Первым исчез Чех, он ушёл, не с кем не попрощавшись, потом улизнули словенцы, после какого-то фантастического танца, сопровождающегося выкриками. Ванька, с тоской смотрел в сторону моря, его привезли на военном паруснике. У него была единственная возможность попасть домой — договориться с капитаном какого-нибудь судна, идущего в сторону Финляндии. Ванька толкнул меня, заикаясь и показывая пальцем за мою спину.

— Дождался, наконец, немецкой благодарности. Стреляйте, почему вы медлите?

Я закрыл глаза, в ожидании выстрела. Кто-то теребил рукав моей сорочки.

— Блин! Маринка! Ты как здесь? Откуда?

Я понял, почему заикался саам, когда я впервые увидел возникновение подруги в воздухе, то сам долго не мог говорить. Маринка что-то спросила у Ваньки. Тот запрыгал от радости, услышав родную речь. Залопотал что-то на своём. Маринка кивнула головой, и они пропали оба. Я знал, что пропажа подруги — это не на долго.

* * *

Маринка сказала, что у неё есть пара часов, теперь она у меня будет чаще, плохо, что ящеры наложили запрет для Офелии и моего сына на покидание островов Новой Зеландии. Маринка, коротко, успела описать, всё то, что произошло перед нашим прибытием в Италию.

— Я в последнее время жила, как на иголках. В племени, где жили мы семьёй, погибли все мужчины, в одну ночь. Их вырезало соседнее племя — чероки, поддавшись убеждениям колдуна, что красный цвет луны грозит болезнями и гибелью всему племени, и в этом виноваты соседнее племя Дакота. Мы были хорошими соседями, у нас среди чероки было столько друзей. Мой сын остался жив — это дело случая. Мне ничего не осталось делать, я забрала сына с собой, я хотела дождаться вашего прибытия в Италии, у тебя в доме.

С твоей женой мы поладили, когда я ей объяснила, кто такая (благо, что она не видела, как мы с сыном появились в доме). Я успела раньше убрать всех жильцов в Зеландию, не дожидаясь, когда появятся судебные исполнители. Я не ожидала, что они найдут меня и там, по моим следам во времени. Обязательно, кто-то что-то видел — из рыбаков, из матросов, и просто, обывателей; гронги просчитали мой путь по возникшим аномалиям. Мне зачитали приговор, по решению суда, мне запрещено было перемещаться за пределы островов, на три года, включая между временные перемещения.

— Как часто мы позволяем показывать фокусы, с вторжением в нашу жизнь. К сожалению, фокусники не всегда доброжелательны.

Я принёс соболезнование Марине — гибель мужа, это была больная тема для неё. Я спросил, а что она знает про остальных наших?

— Про Смереку и Самара — ничего, электронщиков они забрали к себе, заставив их отрабатывать по восстановлению чудовищ, испорченных нами. Отец Себастьян — глава нашего ордена, они уничтожили его, а сам орден распущен, и вся документация сожжена. Так что, по окончании срока, можешь считать себя свободным от всех обязательств. И всё прошло тихо: ни папа римский, не президент Америки, ни один из руководителей не выступил в защиту ордена инквизиции. Гронги предупредили строго-настрого, что не потерпят появления структуры, подобной ордену инквизиции. Все промолчали. Значит правители мира знали о существовании людей-ящеров, а от нас это скрывается. Им не выгодно, чтобы народ знал, про вассальное положение людей. Марина оборвала диалог на полфразы, время вышло, и я остался один перед стенами замка. Не догадался сразу, чтобы меня Марина перенесла поближе к деревне. Теперь шагай туда, не знаю куда, ищи еду, жильё, ведь впереди ещё семь лет до конца исполнения приговора суда ящеров. Мне, как нищему бросали остатки пищи с проезжающих мимо экипажей и телег, я и этому был рад. Только на четвёртые сутки, вышел я к родному селу. Нашёл пустующий домик в лесу, раньше он принадлежал знахарю. Никого из родных не осталось у травника, говорят странный он был, всем рассказывал сказки про будущее: и везде то, он успел побывать — и в Риме, и в Иерусалиме. Люди не верили ему, считали травника блаженным, хотя лекарем он был хорошим. Блин! Всё не слава богу у этих гронгов, их приблизительная отправка меня домой, была с ошибкой в семьдесят лет. Пришлось два месяца отрабатывать в кирхе, чтобы пастор восстановил мои документы по церковным записям моего рождения. Мне ещё повезло, через три дня в Пруссии сменилась власть, в Кёнигсберг вошли русские, поэтому я рад был немецкому паспорту и тому, что никто не задавал мне вопросов. Рекрутёры набирали солдат в армию, работы не было никакой, я уже готов был идти солдатом, ради куска хлеба, солдат здорово муштровали, но кормили вполне сносно. Когда в замок, где находилась резиденция русского губернатора, потребовался переводчик, владеющим русским языком. Меня принял сам главнокомандующий русской группировки войск — генерал-аншеф Фермор. Он задавал мне вопросы на английском и немецком языке, я благодаря своему дару, бегло переводил их на русский. Генерал — аншеф был доволен своим приобретением, я, не смотря на оборванную одежду, был сразу возведён в чин каптенармуса. Нас была целая бригада переводчиков, среди них оказался мой старый товарищ, с которым мы три года кормили вшей в подземных катакомбах. Турок, мусульманин — Догман-оглу, как он очутился в русской армии? Он встретил меня, как родного, мы обнялись, на удивление всех присутствующих. Турок, оказывается, неплохо знал английский язык, чем и понравился генералу. Генерал-аншеф тоже был из англичан. Турок сразу взял меня под свою опеку. И хотя подразделением переводчиков командовал фельдфебель из служивых, слово мусульманина имело свой вес. Теперь нас было двое, мы прикрывали спины друг другу, и не давали спуску нашим обидчикам. Турка в армии моментом перекрестили, его называли не полной фамилией, как в катакомбах, а сокращённо — капрал Догма, мусульманин морщился, такое имя ему напоминало суп из кислого ослиного молока, но пришлось принять новое имя, а куда деваться?