Легенда о Чёрном ангеле

— За что?

— За то, что не обманывала. За то, что не давала ложные надежды. Мама… мама всегда говорила, что женщинам удобно иметь на привязи верного пса, которым можно помыкать. Мама у меня умная женщина. А ты… ты доказала, что женщины бывают порядочными.

У Вани явно путаются мысли, а голос дрожит, но он молодец.

— И тебе спасибо. Что приходил, развлекал историями из мира, от которого я бесконечно далека.

Ваня слабо улыбается и протягивает руку, касаясь моих волос. Вздрагиваю, потому что, несмотря на то, что он хороший парень, мне неприятны эти жесты.

— До свидания, — говорю, делая шаг назад, а его рука так и повисает в воздухе.

— Прощай.

Ваня стремительно уходит, уже всё решивший для себя, и я этому рада, но вдруг из темноты доносится голос, от которого сердце замирает, делая кувырок.

— Мама!

Я не знаю, как удаётся не упасть замертво на этом самом месте. Такая радость захлёстывает, что дышать невозможно. И слёзы… наконец я позволяю им пролиться. Уже можно.

Сын подхватывает меня на руки, кружит, а я совсем ничего не соображаю. От счастья — всепоглощающего, дикого, замешанного на извечном женском инстинкте, — с которым не справиться. И я плачу, глажу сына по лохматой голове, пытаюсь что-то сказать, но выходит лишь нечленораздельное мычание.

— Мама, мамочка, не плачь.

— Ты живой? Это ты? Миша… — бормочу, целуя его руки, лицо. — Ты вернулся.

И следом:

— Тебя били? Мучили? Издевались?! Ответь!

Все страхи недавних часов внезапно оживают, захлёстывают с головой, а Миша смеётся, отрицательно качая головой.

— Всё хорошо, не бойся.

И я слушаюсь, и страх проходит, потому что мой мальчик — живой и целый — рядом со мной. Я чувствую его тепло, я слышу его голос, ощущаю биение сердца под ладонями. А больше ничего и не нужно. Со всем остальным мы справимся.

Но на смену необузданной радости приходит тревога.

— А где Карл?

Мысль простая и ужасная пронзает насквозь: он не вернулся. Его нет.

Мамочки!

— Карл? — удивляется сын и озирается по сторонам. — Не знаю… он привёз меня. А куда делся-то?

— Он живой?

— Ну, пять минут назад был живее всех живых…

На лице Миши замешательство, а я совсем не понимаю, что происходит. Если он живой, если спас и привёз моего сына, то почему не рядом? Где он?!

Оглядываюсь по сторонам, выискиваю знакомый силуэт, а Миша указывает рукой в сторону:

— Он там был.

Чёрт. Почему? Я не понимаю…

— Мама, иди. Со мной всё хорошо, правда. Иди. — И через секунду: — Он мне нравится, хоть и странный.

Смотрю на сына, а в глазах лукавые огоньки. Мне сложно представить, что он пережил, но Миша — сильнее всех, кого я знала. И милосерднее.

— Вот ключи, быстро домой! Я скоро! — прошу, вкладывая связку ключей в тёплую ладонь. — Ты точно в порядке? Только скажи!

— Мама! — хмурится, целуя меня в лоб. — Я не знаю, что у вас с ним, но одно я понял: он любит тебя, а иначе нужен был бы я ему. Потому беги, ты ведь этого достойна

И я срываюсь с места, словно мне снова четырнадцать. Мне нужно поговорить с Карлом, нужно увидеть его и понять, почему он не показался. Что его остановило?

— Ворон! Где ты? — кричу, но в ответ тишина.

Неужели бросил? Неужели решил, что я ему не нужна? Но в таком случае я хочу услышать это от него. Пусть скажет, что наши отношения для него ничего не значат. И я всё пойму, но только если услышу это лично.

Выбегаю из арки, а рядом с моим сгоревшим баром замечаю Ворона. Он стоит, глядя на испорченный чужой волей фасад, и курит. Выпускает струйки дыма в тёмное небо и кажется полностью ушедшим в себя.

— Карл… — говорю, делая шаг в его сторону, а в горле снова ком.

Он дёргается, переводит на меня расфокусированный взгляд и сплёвывает на землю. Не знаю, что с ним творится, но мне до одури хочется коснуться почти прозрачной кожи.

— Маргаритка, — выдыхает, а на лице такая боль отражается, что впору расплакаться.

Делаю ещё шаг, второй, сокращая расстояние между нами. Я не дам ему закрыться, не дам уйти. Он значит для меня слишком много, потому просто не смогу его отпустить. Не тогда, когда снова нашла.

— Я люблю тебя, — вырывается на свободу, но я совсем не боюсь того, что сказала сейчас. Чувствую, что так правильно.

Карл вздрагивает и смотрит мне в глаза невыносимо долго. В его взгляде боль и щемящая тоска, ураганы и тихие сопки. Ворон весь — сплошное противоречие и самый лучший мужчина. И я люблю его до боли под рёбрами, до невозможности дышать, когда он не рядом. Желание коснуться его сейчас невыносимо, и я позволяю себе это.

— Что это за хрен тебя касался? — выдыхает, а я не сразу понимаю, о чём он. — Я, блядь, хотел убить его.

И тут до меня доходит.

— Ты ревнуешь, что ли? — не верю я своей догадке. — Да? Ревнуешь?

Карл молчит, но его тело говорит лучше слов: он сжимает меня в объятиях до хруста, до боли, а я радуюсь этому, потому что так могу чувствовать, что он со мной.

— Карл… я люблю тебя. Просто потому, что ты такой существуешь. Не за прошлое, понимаешь? Не в знак благодарности. Просто люблю и совсем не хочу ничего менять. Ты нужен мне, весь без остатка. Слышишь меня? Нужен.

— Любит она, — говорит, склонившись к моему уху, а у меня мурашки от обжигающего кожу дыхания. — Меня? Я же недостоин. Это же из-за меня твой бар сожгли. Понимаешь? Из-за меня.

— Отремонтируем. Слышишь меня? Всё можно исправить, всё. Главное, захотеть.

— И ты хочешь быть со мной? Несмотря ни на что… просто быть.

— Я и так с тобой. С первого взгляда. Всё, что было между встречами — было прекрасно. Но только рядом с тобой я чувствую себя счастливой. Бесконечно и безгранично.

— Блядь, Маргаритка. Выходи за меня. Без тебя я сдохну.

Он выдыхает это мне в губы и, не дав ничего ответить, целует: жадно, напористо, вкладывая всю боль прожитых лет и предвкушение будущего счастья.

И я отвечаю на поцелуй, подаюсь вперёд, потому что всё, что мне нужно сейчас: мой Ворон.

Эпилог

У ног плещется море, лижет ленивыми волнами голые стопы, вязнущие в прибрежном песке, а ветер треплет волосы, забирается под рубашку, щекочет кожу. Я смотрю на восходящее солнце, впервые наплевав на боль и жжение в глазах. Пока оно не взошло высоко, я могу им любоваться. Пока ещё могу.

Вся моя жизнь — борьба. С обстоятельствами, чужой волей, судьбой, кем-то выбранной для меня. Но самая серьёзная борьба — безжалостная и беспощадная — всегда лишь с самим собой. Только лишь с собой.