Легенда о гетмане. Том I

Обиженный Вишневецкий даже хотел отказаться выступать вместе с посполитым рушением, но затем все же присоединился к нему, пополнив свои хоругви.

К войне готовилась не только польская сторона. Хмельницкий стянул к Чигирину все свои полки, ранее отправленные на Левобережье, в Подолию и Брацлавщину, а также обратился с просьбой к хану прислать на помощь татарский чамбул. В этот раз вместо Тугай – бея хан обещал прислать Карачи – мурзу с 4000 татар. Со всех сторон к запорожскому гетману стекались толпы крестьян, которые тоже хотели влиться в казацкие ряды. Принимали всех. Из вновь прибывших формировали полки и сотни, во главе которых назначались, как старые испытанные запорожцы: Иван Золотаренко, Иван Серко, Федор Глух, так и молодые есаулы и сотники, успевшие проявить себя в последних сражениях.

В начале сентября казацкая армия выступила из Чигирина в направлении Староконстантинова и после соединения с основными силами Максима Кривоноса численность ее составила около ста двадцати тысяч человек. В пути следования запорожский гетман узнал, что поляки движутся навстречу его войску, и ими захвачены оставленные Кривоносом Острог и Старокончтантинов. Утром 20 сентября Хмельницкий подошел к небольшой речушке Пилявка, за которой на берегу Случа уже расположилось польское ополчение.

Когда в последний раз сейм прибегал к созыву посполитого рушения уже мало кто помнил даже из старых людей. Предшествующее десятилетие было мирным и спокойным по всей Речи Посполитой. Со всеми сопредельными государствами был мир, изредка, правда, беспокоили татары, но собственных сил коронного и польного гетманов вполне хватало для отражения их набегов. Казацкие восстания прекратились, и сама память о них постепенно ушла в прошлое. За это время в Великой, да и в Малой Польше выросло целое поколение шляхтичей, не принимавших участия в войнах и походах, хотя, конечно, они с детских лет обучались фехтованию и азам военной науки. Для большинства из них созыв народного ополчения стал поводом продемонстрировать свою выучку объезжать лошадей, похвастать своим искусством в обращении с саблей. Большую часть времени они проводили в веселых застольях, пышных пирах и на охоте, а военного опыта практически не имели. Война с «холопами» ими воспринималась, как унижение для себя и они не верили в то, что казаки способны оказать им достойное сопротивление. Как ранее Потоцкий, так и сейчас многие шляхтичи бахвалились: «Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их разгоним плетьми по полю!». Большинство шляхты, даже в походе, не хотели отказываться от привычной жизни, поэтому взяли с собой десятки слуг, везли с собой запасы продуктов, бочки с дорогим венгерским вином, запасы старого меда, пива и даже кровати с перинами. Иные, наиболее кичливые и заносчивые, желая похвастаться своим богатством, везли горы золотой и серебряной посуды, дорогие жупаны, камзолы и кунтуши, а также золото и драгоценности.

Конечно, на призыв сейма откликнулась далеко не вся шляхта, поэтому под знамена региментарей прибыло немногим больше 25 тысяч человек, большей частью не отличавшихся особой воинственностью. Разбив лагерь на берегу Случа, поляки в ожидании подхода казаков проводили время в пирах и забавах, похваляясь друг перед другом, как они уничтожат это «хлопское быдло». Особняком, в полуверсте от основного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. Он, хотя и выступил вместе с ополчением в поход, но под начало к региментарям не пошел, а остановился со своим получившим пополнение восьмитысячным войском отдельно. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские солдаты, исхудалые и с дочерна загорелыми лицами, в кирасах и панцирях, все сплошь бывалые, испытанные в сражениях воины, не разделяли веселья основного войска, так как на собственном опыте испытали казацкую силу в боях под Махновкой и Староконстантиновым. Они не ощущали боязни перед войсками Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.

Надо признать, что в целом место для польского лагеря было выбрано довольно удачно. С тыла его прикрывала река Случ, а оба фланга – ее притоки. С фронта перед польским лагерем находилась гребля, которую ополченцы постарались укрепить. Позади польского стана в нескольких верстах на том берегу Случа оставался город Староконстантинов, куда, в случае необходимости, можно было отступить. Само расположение лагеря не позволяло Хмельницкому совершить фланговый охват противника, что в значительной мере сводило к минимуму его преимущество в живой силе. Запорожский гетман это прекрасно осознавал, поэтому остановился прямо у Черного шляха, имея в тылу местечко Пилявцы и приступил к устройству табора, не торопясь давать генеральное сражение.

К вечеру, когда казацкие возы уже были сбиты в огромное каре, вырыты окопы и насыпаны шанцы, в предполье польского лагеря появились первые шляхтичи, вызывавшие противника на рыцарский поединок или герц. Согласно неписанным правилам, в ходе таких поединков разрешалось применять только холодное оружие, прибегать к огнестрельному запрещалось. Из запорожских рядов на вызов уже выехали несколько казаков, скрестивших сабли с поляками. Обычно герцы представляли собой увлекательное зрелище и каждая сторона болела за своих. Множество шляхтичей столпилось на гребле, подбадривая криками поляков, не меньшее число и казаков собралось у своих окопов, поддерживая громкими восклицаниями своих товарищей. В целом противники были достойными друг друга, но один из шляхтичей оказался великолепным фехтовальщиком. Сабля в его руках, будто жила своей собственной жизнью, с легкостью отражая выпады противника и нанося ему чувствительные удары. Наконец, выбрав момент, он рубанул своего соперника прямо в висок и тот, покачнувшись в седле, упал с лошади. Поляк, отсалютовав саблей, повернулся к следующему выехавшему ему навстречу казаку. Вновь сверкнули молниями сабли, сталь зазвенела от удара о сталь, а через несколько секунд казак уже откинулся в стременах, сраженный ударом в голову и лошадь унесла его окровавленный труп. Такая же участь постигла и третьего запорожца.

Наблюдавший за ходом герца Ганжа все более мрачнел. Наконец, он не выдержал и обратился к Хмельницкому, также увлеченно следившему за поединком казаков и шляхтичей.

– Позволь, батько, сразиться с этим ляхом!

Гетман, знавший, что в сабельном бою Ганже нет равного во всем казацком войске, пожал плечами:

– Хочешь покрасоваться своей удалью, Иван? Ну, давай, только не увлекайся там особенно.

Ганжа, сдавив острогами конские бока, устремился в предполье. Шляхтич, срубивший к этому времени четвертого или пятого противника, кружил по полю, вызывая на поединок новых соперников, но желающих сразиться с ним не находилось. К нему и направился запорожский полковник, горяча коня и выкрикивая:

– К оружию, пан лях, к оружию!

Красавец – блондин шляхтич отсалютовал новому противнику саблей и, дав коню острога, помчался ему навстречу. Грозен и удачлив был поляк в сабельном бою, но после первого же обмена ударами с Ганжой, понял, что перед ним мастер из мастеров. В развевающейся за спиной черной керее, Ганжа, словно горный орел, кружил вокруг своего противника, а сабля его плела в воздухе серебряную паутину. С каждой секундой шляхтичу становилось все труднее отражать удары противника, так как они наносились с такой быстротой, что некоторые из них даже не успевал заметить глаз. Поляк уже получил несколько ранений, когда, наконец, понял, что противник давно мог его сразить, но просто играет с ним, как кот с мышью. Собрав все свои силы и хладнокровие, он снова ринулся в бой и тогда Ганжа, уважая отвагу и мужество противника, нанес ему смертельный удар в голову. Покачнулся в седле удалец-шляхтич, а затем стал сползать вниз. Нога его застряла в стременах и конь унес его в сторону своих позиций. Ганжа отсалютовал саблей достойному противнику, но не спешил вкладывать ее в ножны, приглашая к поединку нового бойца. Однако никто не торопился принять вызов запорожского полковника. Наблюдавшие за боем поляки притихли, зато со стороны казацкого лагеря раздались громоподобные приветственные крики. Ганжа, обернувшись к своим, картинно раскланялся в седле и в это время, когда внимание запорожского полковника было отвлечено, к нему на быстроногом бахмате подлетел какой-то поляк и с расстояния в двадцать шагов выстрели из пистолета прямо в голову. Сраженный наповал Ганжа обмяк в седле, и верный конь стал уносить его к казацким окопам.

При виде такого злодейского убийства, вопль возмущения и негодования вырвался из казацких рядов. Полковник Морозенко, ближе всех находившийся к месту герца, рванулся вперед на выручку своему побратиму, рассчитывая быть может, что Ганжа еще жив, за ним последовали казаки его полка. Выхватив сабли из ножен, они понеслись прямо на польские позиции. Хмельницкий, на глазах которого все произошло, отдал приказ Богуну поддержать Морозенко. Вслед за ними на поляков двинулся и полк Нечая. Кровопролитное сражение завязалось у самых польских позиций, однако у атакующих не хватило сил взять штурмом эти укрепления и они откатились назад.

Казаки сняли с коня тело Ганжи и перенесли его в шатер, где укрыли красной китайкой. Долго смотрел Хмельницкий в лицо своего старого товарища, уже подернутое бледной синевой.

– Еще одна непоправимая потеря, – тихо прошептал он, наконец, – а сколько их еще будет?

Он отвернулся и шаркающей походкой, как будто постарев от горя сразу на десяток лет, вышел из шатра.

На следующий день с утра Хмельницкий бросил в бой отборные полки своей пехоты. Попытка поляков противостоять им закончилась полной неудачей. Казаки сломили их сопротивление по всему полю, вынудив укрыться в лагере. От полного разгрома ополченцев спасло лишь своевременное вмешательство Иеремии Вишневецкого, который в самый критический момент боя двинул против казаков своих хоругви, сумевшие оттеснить их от польских позиций.

Хотя войска Хмельницкого по численности раза в три превосходили силы поляков, осторожный гетман не торопился давать генеральное сражение. Он ожидал подхода Карачи-мурзы, не без оснований полагая, что появление татар вызовет панику в польском лагере. Поздним вечером со стороны Черного шляха донеслись отдаленные звуки дудок и цимбал – это подходил татарский чамбул.

К неописуемому восторгу Хмельницкого он, выйдя навстречу Карачи – мурзе, увидел рядом с ним невысокого широкоплечего юношу, в богатой татарской одежде. При виде гетмана хмурое лицо его озарилось широкой улыбкой и он непроизвольно сделал шаг навстречу отцу.

– Тимош, сынок, – радостно воскликнул Хмельницкий, сжимая сына в объятиях, – как ты вырос и возмужал, прямо не узнать!

Стоявший рядом Карачи-мурза с добродушной улыбкой наблюдал за этой сценой, поглаживая свою рыжую бороду. В глазах его сквозила мудрость все понимающего восточного человека.

В тот же вечер в шатер к гетману явилось около десятка казаков, с которыми у него состоялась длительная беседа.

Заканчивая ее, Хмельницкий, посмотрел каждому в глаза и тихо спросил: