Легенда о гетмане. Том I

События последних двух лет, результатом которых стало объявление его вне закона, вновь и вновь всплывали в памяти чигиринского сотника…

…Начало 1645 года, казалось, не предвещало никаких перемен в размеренной и наполненной повседневными заботами жизни Богдана Хмельницкого, который совсем недавно перешагнул за пятидесятилетний рубеж. Хутор Субботово, что в восьми верстах от Чигирина, на самом краю Дикого поля, достался его отцу в давние времена в дар еще от черкасского старосты Даниловича, у которого Михаил Хмельницкий, выходец из мелкой русской шляхты местечка Хмельник Люблинского воеводства, был в то время писарем по взиманию податей. Сейчас Субботово хутором уже было назвать трудно, заботами рачительного хозяина он превратился в настоящее село с каменной церковью и погостом. Обширные земли свои Богдан сдавал в аренду тем поселянам, кто убегал от ужесточавшегося панского гнета с Волыни и Полесья, поэтому вскоре его усадьбу стали окружать постройки полудюжины арендаторов или, как их называли на Украйне – подсуседков. Плату за аренду он установил не высокую, а порой и вовсе ее не требовал. Тем не менее, его хозяйство процветало. На току в хорошие годы стояло до четырехсот копен хлеба, в конюшне всегда было наготове 4–5 строевых лошадей, не считая тех, что предназначались для работы в поле. На обширном лугу, выходившем к Тясмину, выпасались коровы и овцы, в реке плавали сотни уток и гусей. Была у Богдана и своя пасека, и мельница. Любой усталый путник, оказавшийся в Субботово, мог рассчитывать и на кров, и на еду у хлебосольного хозяина.

Богдан женился довольно поздно, в возрасте 35 лет. Жена его Ганна, дочь известного на Запорожье казака Семена Сомка, родила ему трех сыновей и двух дочек, затем в результате послеродовых осложнений долго болела ногами и вскоре умерла. Уже больше двух лет Богдан вдовствовал, разрываясь между семейными заботами и службой.

В тот весенний майский день он находился у себя на хуторе в зеленом саду, где росли вишни, яблони, сливы и даже несколько деревьев миндаля, в окружении своих детей. Солнце еще не высоко поднялось над горизонтом, но уже припекало. Сотни пчел деловито гудели среди деревьев, собирая с их цветов свою медовую дань. В тени деревьев утренняя прохлада еще сохранялась, тем более, что со стороны Тясмина дул слабый ветерок. Богдан сидел на невысокой скамеечке в одной полотняной рубахе и широких просторных шароварах, наслаждаясь редкими минутами общения с детьми. Старший Тимофей, хорошо уже развившийся четырнадцатилетний подросток, считал себя настоящим казаком, которому не пристало общаться с младшими братьями. Лицо его, не отличавшееся особой красотой, обычно было хмурым и сосредоточенным. Сейчас он вместе со своим неразлучным дружком Петром Дорошенко стоял рядом с отцом, свысока посматривая на младшего себя на два года Андрея и пятилетнего Юрия. Дочери Екатерина и Елена сидели возле отца на низеньких стульчиках и вышивали цветными узорами льняные рушники. Старшей из них исполнилось тринадцать, а младшей десять лет. Рядом с ними тоже с пяльцами в руках пристроилась и недавно приехавшая в Субботово погостить дальняя родственница Хмельницкого пятнадцатилетняя Оксана, дочь его двоюродного племянника Павла Яненко. Малороссийские девушки созревают рано и красавица Оксана не была исключением из их числа. Дорошенко, который был года на два старше Тимоша, украдкой бросал на нее восхищенные взгляды. Юная кокетка в свою очередь незаметно посматривала на молодого казака из-под длинных ресниц.

На душе у Богдана было легко и радостно.

– Совсем взрослыми становятся, – думал он, ласково поглядывая на дочерей, – не успеешь оглянуться и уже замуж пора. А Тимош, – он перевел взгляд на старшего сына, – и вовсе справным казаком растет. Даже взял привычку хмурить брови, чтобы казаться старше. Но в руках сила уже есть, видел я, как он с Ганжой утром рубился на саблях, заставил Ивана попотеть.

Хмельницкий с теплотой подумал о своем старинном приятеле и боевом соратнике Иване Ганже, с которым они не расставались уже лет двадцать. Иван, широкоплечий, кряжистый казак с густыми и черными, как смоль, волосами, родом происходил из молдаван. В далекой юности был он угнан татарами в Крым, продан в Кафе на невольничьем рынке какому – то персу и оказался в широко известном далеко за пределами Закавказья купеческом городе Гяндже. Впоследствии он бежал от своего хозяина, прошел пешком всю Грузию, добрался, наконец, до турецкого побережья, где, на свое счастье, встретился с запорожцами, совершавшими один из своих морских походов против турок. От них он и получил свое прозвище по названию города, где находился в рабстве. Позднее судьба свела его с Хмельницким и он осел в Субботове, постепенно став членом его большой семьи. Сейчас, после смерти жены, помощь Ганжи в домашних делах для Богдана была поистине неоценима. Тимофей души не чаял в Иване, для него он был пример для подражания во всем. Широкоскулое лицо Ганжи, обычно было угрюмым и мрачным, улыбался он редко. Как правило, широкая зловещая улыбка появлялась на нем лишь в моменты яростного сражения и ничего хорошего не сулила противнику. Вот и Тимош, стараясь, быть похожим на своего наставника, улыбался редко, напуская на себя сумрачный вид.

В это время Юрий, разыгравшийся с Андреем, убегая от брата, зацепился за камень, упал и громко заревел. Андрей помог ему встать и стал отряхивать мальчику одежду, но Юрий не переставал плакать. Богдан отвлекся от своих мыслей, поднялся со скамейки, подошел к сыну и поднял его на руки. Строго глядя в глаза Юрия, он произнес:

– Не реви, сынку, ты же казак, а казаку не пристало плакать.

Про себя же подумал с горечью: «Не видел ребенок материнской ласки, да и мне недосуг было им заниматься». Богдан прижал сына к груди и тот понемногу успокоился. После этого, пустячного, на первый взгляд, инцидента, приподнятое настроение Хмельницкого куда-то улетучилось. Юрий, рожденный уже больной женой, рос болезненным ребенком и периодически страдал приступами падучей. Богдан надеялся, что с возрастом болезнь пройдет, привозил к нему лекарей и знахарей, но приступы, хотя и реже, все равно повторялись. Характер у Юрия был капризным, он часто плакал, впадал в истерики. В отсутствие Хмельницкого за детьми приглядывала жена брата покойной Ганны Якова Сомко и маленький Юрий больше всех доставлял ей хлопот.

Внезапно чуткое ухо Богдана уловило далекий стук конских копыт. Кто-то, по-видимому, очень торопился, несясь по дороге стремительным карьером.

– Так и коня загнать не долго, – подумал Богдан. – Кто бы это мог быть?

Он оставил детей и направился во двор усадьбы, куда уже через открытые ворота влетел на взмыленном жеребце казак его сотни Степан Славковский, который выполнял у него на хуторе обязанности конюшего.

Спрыгнув с коня и ведя его на поводу, казак подошел к Богдану. Сняв шапку, он поклонился сотнику в пояс.

– Тебе, батько, пакет от Караимовича, – сказал Славковский, протянув ему запечатанный конверт.

Ильяш Караимович, которого Хмельницкий знал уже лет пятнадцать, являлся в то время старшим реестрового казацкого войска. Родословную свою он вел от хазар-караимов, которые исповедовали иудейскую веру и еще во времена князя Олега осели на берегах Днепра. Правда, ходили слухи, что на самом деле он из рода тех пятигорских черкес, которые в середине Х111 век основали ниже Киева городок Черкассы, ставший впоследствии столицей литовско-польской Украйны. По названию этого города запорожских казаков и вообще все население края позднее стали называть черкасами. Караимович пользовался авторитетом у польского правительства и после отмены гетманства у реестровых казаков в 1637 году был коронным гетманом Конецпольским назначен им в качестве старшего. Год спустя его сменил польский шляхтич Петр Комаровский, но в последние годы Караимович был восстановлен в прежней должности. Казацкая чернь недолюбливала его за откровенно пропольскую политику, но среди старшины и значных казаков Караимович пользовался авторитетом. Присягнув на верность Речи Посполитой, он никогда не изменял своей присяги, с неодобрением относился к казацким бунтам, считая, что путем подачи жалоб на панское своеволие можно добиться гораздо большего.

У Богдана к Караимовичу было двойственное отношение. Он уважал его за смелость и отвагу, чему не раз был свидетелем в совместных схватках с татарами, но, по его мнению, Караимович порой слишком уж раболепствовал перед коронным и польным гетманами, и другими представителями польской знати.

Сломав печать, Хмельницкий быстро прочитал письмо. В немногих словах Караимович приказывал ему срочно прибыть в Черкассы в полной экипировке для дальнего похода. С собой ему предлагалось взять для охраны не более пяти казаков своей сотни.

– Откуда у тебя этот пакет? – спросил он Славковского, недоумевая, что бы это послание могло значить.

– От самого пана старшего Караимовича, – ответил казак. – Пан есаул Барабаш, вызвал меня в канцелярию, где Караимович дал мне этот пакет и приказал срочно доставить его тебе, батько.

– А на словах ничего не велел передать? – на всякий случай поинтересовался Богдан.

Казак отрицательно покачал головой и направился с конем в конюшню.

Хмельницкий вошел в дом и приказал позвать к нему Ганжу. Когда тот явился, он вкратце объяснил ему, что едет в Черкассы и, скорее всего, в ближайшее время в Субботово не возвратится. Детей и хозяйство он поручал Ганже.

– Сообщи Якову Сомку и Павлу Яненко, чтобы прислали жен приглядеть за детьми. А по хозяйству тебе пусть поможет Брюховецкий. Он, хотя и молод годами, но хваткий и сметливый парубок. Степан поедет со мной.

– Может и мне с тобой, пан сотник? – неуверенно спросил Ганжа, понимая, что Хмельницкий откажет ему.

– Нет, Иван, я в дороге, какой бы длинной она не была, обойдусь без тебя. А тебе поручаю самое дорогое, что у меня есть – детей. Береги их.

Смуглое лицо Ганжи осветилось скупой улыбкой:

– Не сомневайся, батько, все сделаю как надо.

Прибыв на следующий день в Черкассы, Хмельницкий явился к Караимовичу. У него он встретил двух войсковых есаулов – Барабаша и Нестеренко.

– Получен приказ лично от его королевской милости, – начал Караимович после обмена приветствиями, – в срочном порядке явиться нам с вами в Варшаву. Зачем, не спрашивайте, сам того не знаю.

Видя недоумение на лицах присутствующих, Караимович добавил:

– О том, что едем по приказу короля никому ни слова. Официально цель поездки – передать сейму прошение от войска о восстановлении казацких прав и привилегий.

Столица Речи Посполитой встретила казацкую делегацию по-летнему тепло. Хмельницкий то и дело ловил любопытные взгляды прохожих, которые они бросали на живописно одетых казаков – пришельцев из далеких украинских земель не часто можно было встретить в Варшаве. Богдан, правда, не раз бывал в столице и не мог не восхищаться красотой ее улиц, огромных каменных дворцов и костелов. Пышно и богато жили польские магнаты, улицы города были вымощены камнем, все дома построены из камня, встречные прохожие были одеты в нарядные дорогие одежды.