Легенда об Уленшпигеле (илл. Е. Кибрика)

— Я немедленно сообщу об этом гражданам: надо сейчас же лететь туда с быстротой призрака.

Он бросился в Антверпен, и на другой день горожане были готовы к встрече с врагом.

Однако Уленшпигель и Ламме, поставившие своих ослов у одного из фермеров Симона Симонсена, вынуждены были скрыться от графа Мегема, который искал их повсюду, чтобы повесить. Ибо ему донесли, что два еретика пили его вино и ели его мясо.

Он ревновал и сказал об этом своей даме, которая от ярости скрежетала зубами, плакала и семнадцать раз падала в обморок. Кухарка совершала то же самое, только не столь многократно, и клялась спасением своей души и своим местом в раю, что ни она, ни ее барыня не провинились ни в чем. Лишь два странствующих богомольца на своих тощих ослах получили немножко объедков — вот и все.

Обе пролили такое количество слез, что пол промок насквозь. Видя это, граф Мегем в конце концов уверился, что они действительно не лгут.

Ламме не осмеливался уже показаться в доме графа Мегема. Он был грустен и вечно озабочен вопросом об еде. Но Уленшпигель таскал ему добрые куски, ибо он пробирался с улицы св. Катерины в дом Мегема, где скрывался на чердаке.

Как-то после вечерни граф Мегем сообщил своей прекрасной подруге, что он на рассвете выступает со своим конным отрядом в Герцогенбуш. Когда граф заснул, прекрасная дама бросилась на чердак и рассказала обо всем Уленшпигелю.

XVIII

Переодетый богомольцем, без денег и без провизии, лишь бы скорее предупредить граждан Герцогенбуша, Уленшпигель поспешил в путь. Он рассчитывал по дороге получить лошадь у Иеронима Праата, брата Симона [41] к которому он имел письма от принца, и оттуда кратчайшим путем домчаться до Герцогенбуша.

Пересекая большую дорогу, он наткнулся на отряд солдат. Из-за писем принца он очень испугался.

Однако, решив вести игру до конца, он, стоя, подождал войско и, бормоча «Отче наш», пропустил его мимо себя. Присоединившись к последним рядам, он узнал, что войско направляется в Герцогенбуш.

41

Симон Праат — фламандский печатник, сторонник протестантов, печатавший библию на фламандском языке, что считалось тяжким преступлением.

Движение открывал валлонский батальон, во главе его шли капитан Ламотт и шесть алебардщиков — его охрана; затем — сообразно чину — шел знаменщик с меньшей охраной, далее профос, его стражники и два сыщика, начальник караула, начальник обоза, палач с помощником и, наконец, свирельщики с барабанщиками, производившие большой шум.

Затем шел батальон фламандцев — двести человек со своим капитаном и знаменщиком. Они были разделены на две сотни под командой фельдфебелей, испытанных рубак, а сотни делились на взводы, которыми командовали rot-meesters. Профос и его stocks-knechten — палочные прислужники — шли также в сопровождении свистевших свирельщиков и бивших в барабан литаврщиков.

За солдатами, громко смеясь, треща, как синички, заливаясь соловьями, забавляясь едой и питьем, лежа, стоя или приплясывая, в двух больших открытых повозках ехали их спутницы, гулящие девицы.

Некоторые девицы были одеты в ландскнехтские костюмы, но их одежда была сшита из тонкого белого полотна, с глубоким вырезом на груди, с прорезами вдоль рук и бедер, позволявшими видеть нежное тело; на голове у них были шапочки из белого полотна, затканные золотом, и в воздухе колыхались приколотые к шапочкам пушистые страусовые перья; на парчевых с красным шелком поясах висели золотые матерчатые ножны их кинжалов; их башмаки, чулки, шаровары, камзолы, перевязи, пряжки — все было из золота и белого шелка.

Другие были также в ландскнехтских одеждах, но в синих, зеленых, красных, голубых, пурпурных, с выпушками, вышивками, гербами, — как кому нравилось. И у всех на рукаве виднелся пестрый кружок — знак их промысла.

Hoer-wyfel — бабий староста — старался утихомирить их, но девицы озорничали, словечками и веселыми ухватками смешили его и не слушались.

В своем хитоне богомольца Уленшпигель шел в ногу с войском, точно шлюпка рядом с кораблем, бормоча свои молитвы.

Вдруг Ламотт спросил его:

— Ты куда идешь, богомолец?

— Ах, господин капитан, — ответил Уленшпигель, порядком проголодавшийся, — некогда я совершил великий грех и был присужден капитулом собора богоматери пешком отправиться в Рим и там получить от святого отца отпущение. Прощенный и просветленный, ныне я возвращаюсь в родную землю под условием везде, где я встречу по пути солдат, проповедовать им слово божие. А за проповеди мои я буду получать от них хлеб и мясо. Разрешите мне на ближайшем привале исполнить мой обет:

— Можешь, — ответил де Ламотт.

И Уленшпигель вмешался в ряды фламандцев и валлонов, все время проверяя, в сохранности ли его письма под курткой.

Девушки кричали ему:

— Пилигрим, хорошенький богомолец, иди к нам, покажи нам свои добродетели.

— Сестры мои во Христе, — проникновенно сказал Уленшпигель, подойдя к ним, — не смейтесь над бедным богомольцем, странствующим через горы и долы, чтобы возвещать воинам слово божие.

И он пожирал глазами их прелести.

Гулящие красотки высовывали веселые лица из-за занавесок повозки и кричали:

— Ты слишком молод, чтобы творить солдатам добродетельные речи! Полезай к нам в повозку, мы научим тебя более приятным разговорам.

Уленшпигель охотно принял бы предложение, но боялся потерять письма, уже две-три из них пытались, протянув свои белые, полные руки, подтащить его ближе, но бабий староста ревниво крикнул Уленшпигелю:

— Убирайся, не то изрублю тебя в куски!

И Уленшпигель отошел подальше и плутовато посматривал издали на девичьи лица, ярко озаренные солнечными лучами.

Так дошли они до Берхема. Начальник фламандцев, Филипп де Ланнуа барон де Бовуар, приказал сделать привал.

Здесь стоял невысокий дуб, ветки которого были срублены, кроме самой большой, обломанной до половины: на ней в прошлом месяце был повешен один анабаптист.

Солдаты разбили лагерь: явились маркитанты, предлагая хлеб, вино, пиво и всякое мясо. Гулящие девицы покупали у них леденцы, миндаль, пирожки и всякие сласти. При виде всего этого голод Уленшпигеля стал невыносимым.

Вдруг с ловкостью обезьяны он взобрался на дерево, сел верхом на сук на высоте семи футов от земли и начал бичевать себя веревкой: солдаты и девушки собрались вокруг него. И он говорил:

— Во имя отца и сына и святого духа, аминь! Сказано: кто подает неимущему, тот подает господу-богу. Воины и прекрасные девушки, милые возлюбленные храбрых солдат, подайте господу-богу, то-есть, значит, подайте мне. Подайте хлеба, мяса, вина, пива, всего, что угодно, хотя б пирожков, господь-бог богат и щедр, он отплатит вам за это целыми блюдами жареных дроздов, реками мускатного вина, горами леденцов и rystpap, которую вы будете есть в раю серебряными ложками.

И жалобно продолжал он: