Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями)

Но это не должно застилать от нас того, что поэтика Костера совсем иная, что фальстафовский разгул чувственности для него не самое главное. Иные чувства создают колорит его легенды — ненависть, мрачный дух возмездия, неукротимые народные страсти, трагический пафос народной войны.

С конца первой книги непрерывно нарастает мрачное величие эпических интонаций «Легенды». Трагизм достигает высоты в сцене сожжения Клааса и клятвы матери и сына. Уленшпигель берёт пепел из сердца отца, и отныне всё, что происходит, связано с этим пеплом, стучащим в грудь Уленшпигеля. Костер придаёт этому эпизоду интонации высокого, трагического пафоса. «И там, где на месте сердца пламя выжгло большую дыру, сын взял немножко пепла. Потом, став на колени, они молились...» Дома Сооткин, надевая мешочек с пеплом на грудь Уленшпигеля, произносит заклятие мести: «...Пусть этот пепел... будет вечно на твоей груди, как пламя мести его палачам». — Да будет так, — сказал Уленшпигель. И вдова поцеловала сироту, и взошло солнце».

Многочисленные лейтмотивы всё время непрестанно развивают тему возмездия и гнева, заставляя её неумолчно звучать в книге, поддерживая её мрачную мелодию даже среди ярких и жизнерадостных эпизодов. Рассказы о казнях и преследованиях в Нидерландах Костер заканчивает иронической и злой фразой: «И наследство получил король». Повествуя о том, как повсюду в стране гёзы, протестанты, друзья Вильгельма Молчаливого собирают силы и деньги для борьбы, Костер заканчивает эпизод лаконичной и сильной концовкой. «И когда все они впоследствии были повешены на Новой Виселице за ересь, тела их были погребены за городом у Брюггских ворот на поле висельников». Когда Сооткин и Уленшпигель корчатся в пытках, они непрестанно повторяют слово «рыбник» как символ мести, дающей им нечеловеческую силу духа. Тема возмездия ещё раз достигает огромного напряжения в эпизоде, происходящем в кабаке Куртрэ, где Уленшпигель и семеро мясников, качаясь от вина и ярости, в нарастающем грозном ритме поют мрачный припев гёзов: «Время звенеть стаканами». Эта сцена особенно подчёркивает, как далеко отходит Костер от «фламандизма». от раблезианского веселья. Грозный, страшный, неистовый, всё повторяющийся припев «'T is van te beven de klinkaert» кажется отзвуком гула идущих на приступ народных толп. Потом на время тема возмездия как бы падает, вернее она становится более широкой, светлеет, соединяясь с широким победоносным ходом народной войны, сливаясь с величием боя. Ещё раз она поднимается к мрачному напряжению в сценах казни рыбника.

Говоря о трагическом колорите «Легенды» Костера, следует особенно подчеркнуть, что это не столько трагизм мученичества, страданий, но трагическое величие гнева и ненависти, что этот трагизм действенный и активный, что это книга борцов, а не жертв.

Многими сторонами книга Костера связана с поэтикой романтизма. Менее всего в ней можно видеть стилизацию литературы Ренессанса; она не прошла мимо того опыта, который приобрела литература XIX века.

С романтизмом её связывает стихия движения, её прерывистый, гибкий, подвижный, стремительный ритм, её музыкальные лейтмотивы.

О романтизме напоминает поэтика контраста, которая широко использована Костером: грубоватая чувственность любовных утех Уленшпигеля и целомудренная прозрачная чистота Неле; бурное веселье народного фарса и мрачный пафос мести. После костров и пыток — чудесные солнечные пейзажи, цветущая земля Фландрии. После кошмарных видений инквизиции — весенние прелестные строки о губах, которые слаще, чем земляника поутру.

Но эта поэтика контрастов не похожа на те назойливые, искусственно взвинченные контрасты мрачного и светлого, которые мы знаем хотя бы по прозе Гюго. «Легенда» Костера раскрывает огромный эпический мир народной жизни. В ней всё: чудесная земля родины, высокая любовь и грубое народное веселье, страдания и мученичество народа в эпохи испытаний, труд и война и неугасимая народная ненависть. Это космос народной жизни. Это то живое естественное многообразие, которое происходит от стремления Костера найти в прошлом большой мир народной жизни, широкую, всеобъемлющую душу нации. Эта попытка удалась Костеру. Отсюда неумирающее величие его книги.

«Легенда» Костера не лишена недостатков. Как уже говорилось, первая часть слишком механически воспроизводит эпизоды народных книг об Уленшпигеле, создавая разнобой в трактовке его образа. Не всегда удачна символика Костера. Наряду с блестящей символической концовкой — безвкусное видение праздника весенних соков, где мощь природы, изобилие плоти показаны в преувеличенной, тяжеловесной манере, близкой натурализму. Натянуты последние видения Неле и Уленшпигеля, символы Семи пороков, превращающихся в Семь добродетелей, искусственно связанные с красочными полнокровными картинами народной войны. Натянуты и поиски Уленшпигелем «Венца», то есть символа воссоединения Нидерландов и Бельгии, звучавшего архаически во времена Костера. Слабы, бескровны стихи по сравнению с сильной и поэтической прозой.

Однако эти недостатки — частности. Они не могут затемнить поэтической высоты, эпического величия книги де Костера. Его «Легенда» не имела успеха у современников в гораздо большей степени благодаря своим достоинствам, чем недостаткам. Она не могла удовлетворить ничьим вкусам. Католиков оскорбляла её антиклерикальная устремлённость. Передовую интеллигенцию не удовлетворял её «фламандизм», который в представлениях того времени связывался с реакционными и католическими кругами. Литературная эпоха, когда в моду начинал входить натурализм, не могла оценить произведение столь «странного», необычного жанра, а также реализма Костера, просвеченного фантастикой, сказкой, легендой, образами и отзвуками фольклора.

Жанр произведения Костера трудно определим. «Легенда» правильно воссоздаёт события и черты исторической эпохи и включает богатую документацию. Но это менее всего историческая повесть или роман. Композиция её хранит следы происхождения от народных книг, усвоив достижения романтической эпохи. Обогащённая многообразными влияниями фольклора и завоеваниями литературы XIX века, она совершенно самобытна. Поднявшаяся до высоты национальной «библии», она лишена примитивизма старинных народных легенд и малейшего оттенка мистики. Книга Костера вполне современна. Более того, намечая новые формы героического народного эпоса, она смотрит в будущее. Она и сейчас ещё не получила своей настоящей оценки. Многое в этой книге может быть сближено с чертами новой эстетики, вырастающей на наших глазах.

Особенно интересен фольклоризм Костера. Дело не в том, что художник использует элементы фольклора. Его использование — это не стилизация, всегда эпигонская и искусственная, не то воссоздание примитивных форм литературы, которое никогда в позднейшую эпоху не может породить большого произведения.

В книге Костера образы народного творчества озвучены передовыми идеями и чувствами его времени. Фольклор для Костера — не объект цитации, не украшение, но внутренне оплодотворяющее начало. Найденные в фольклоре черты национального характера перечеканены в характер, широко охвативший современные черты народа и выходящий далеко за пределы данной нации,

В эпоху, когда европейская литература страдала от невозможности создать «героя», Костер создал произведение, которое, подобно народному эпосу, выдвигает образ героя, соединившего в себе передовые черты нации и тем самым становящегося прообразом и идеалом.

Костер сделал своим героем народ и раскрыл его жизнь и страсти через всенародную борьбу. Этим «Легенда» предвосхищает черты той литературы, в которой романтическая и реалистическая стихии естественно сливаются, где описание внешнего мира, анализ характеров и создание идеала перестают быть разрозненными задачами искусства, но сливаются в эпическом действии.

* * *

Будущее позволит лучше оценить эстетические достижения «Легенды». Сейчас, читая её, мы думаем не о вопросах поэтики.

Маленькому Тилю Клаас дал два урока — урок Солнца, веру в мощь природы и земли, и урок Птички, гласящий, что живое существо нельзя лишать свободы. Легенда об Уленшпигеле покоится на этих двух началах народной жизни — на любви к родной земле и на исконном свободолюбии народа.

Эти два урока предполагают и третий, заключённый в книге Костера, — урок великой ненависти. Сегодня его «Легенда» живёт как поэма Возмездия.

Как и в книге Костера, над залитыми кровью полями Европы встаёт весна. После костров и пыток, после истязаний и казней «всходит солнце». Предателя рыбника ведут к плахе. После лет напряжённой, яростной борьбы «всходит солнце в золотистых туманах». Великий гёз встаёт из могилы, куда его хотели зарыть живьём. Вот он выпрямляется во весь рост, отряхивается и, обняв Неле, идёт по странам Европы — насмешливый и дерзкий, неуловимый, вечно юный, бессмертный Уленшпигель.

Е. ГАЛЬПЕРИНА