Легенда

— Вода.., вода! — прохрипел он.

— Он хочет воды! — крикнул офицер двум другим.

Гарта потряс головой, и тело его выгнулось дугой.

— Великие боги! Да он умер, — сказал офицер, когда Гарта упал ему на руки.

Глава 19

Рек, Сербитар, Вирэ и Винтар сидели у костерка за час до рассвета. Вчера они остановились на ночлег поздно вечером, в укромной лощине на южной стороне лесистого холма.

— Время не терпит, — сказал Винтар. — Лошади выбились из сил, а до крепости еще не меньше пяти часов езды. Быть может, мы успеем до того, как из колодца достанут воду, а может быть, и нет. Возможно, мы уже опоздали. Но есть еще один выход.

— Какой? — спросил Рек.

— Решать будешь ты, Рек, — и никто иной.

— Говори толком, отец настоятель. Я слишком устал, чтобы думать.

Винтар обменялся взглядом с альбиносом.

— Мы, Тридцать, можем объединиться и попытаться пробить барьер вокруг крепости.

— Ну так попытайтесь — в чем же дело?

— Это потребует всех наших сил, а успеха может не принести. В случае неудачи мы не сможем ехать дальше — и даже в случае успеха нам почти весь день придется отдыхать.

— Вы думаете, что барьер пробить возможно? — спросила Вирэ.

— Не знаю. Все, что мы можем, — это попытаться.

— Вспомни, что случилось, когда такую попытку предпринял Сербитар, — сказал Рек. — Вдруг вас всех зашвырнет.., в те пределы, что тогда?

— Мы умрем, — тихо ответил Сербитар.

— И принять такое решение должен я?

— Да, — сказал Винтар. — Таков устав Тридцати. Мы посвятили наше служение владыке Дельноха, и этот владыка — ты.

Рек замолчал — его усталый мозг изнемогал от непосильной ответственности. По сравнению с ней все прежние затруднения в его жизни казались ничего не стоящими. Никогда еще ему не приходилось принимать подобных решений, и усталость туманила мысли, мешая сосредоточиться.

— Хорошо! — сказал он. — Попробуйте сломать барьер. — Рек встал и отошел от костра, пристыженный тем, что вынужден был отдать такой приказ именно теперь, когда не способен мыслить здраво.

Вирэ подошла, обвив его рукой за пояс.

— Прости, — сказала она.

— За что?

— За то, что я сказала, когда ты сообщил мне о письме.

— Ничего. Почему, собственно, ты должна быть обо мне хорошего мнения?

— Потому что ты мужчина и поступаешь как мужчина. Теперь твой черед.

— Какой такой черед?

— Извиняться, болван! Ты меня ударил.

Он привлек ее к себе, оторвал от земли и поцеловал.

— Это не извинение, — сказала она. — И ты меня исцарапал своей щетиной.

— Если я извинюсь, ты позволишь мне сделать это снова?

— Что сделать — ударить меня?

— Нет, поцеловать!

Позади них Тридцать сели кольцом вокруг огня, отстегнув мечи и воткнув их в землю.

Возникла связь, и мысли их устремились к Винтару. Он приветствовал каждого по имени в чертогах своего разума.

Объединенная мощь Тридцати на миг захлестнула Винтара, и ему пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить себя.

Он взвился вверх словно призрачный великан — новая сущность, наделенная безграничной силой. И внутри этой новой сущности крохотный Винтар направлял единую мощь двадцати девяти.

Исчезли Тридцать — и возник один.

Рожденный под Дельнохскими звездами, он звался Храмом.

Храм парил высоко над облаками, простирая эфирные руки к утесам Дельнохского кряжа.

Он ликовал, и новые глаза упивались красотой Вселенной.

Смех клокотал у него в груди. А посреди него Винтар решительно пробивался к самому сердцу.

Наконец Храм ощутил присутствие настоятеля — словно назойливую мысль на краю новой реальности.

В Дрос-Дельнох. На запад.

И Храм полетел на запад высоко над горами. Внизу в безмолвии лежала крепость, серая и призрачная в лунном свете.

Он опустился к ней и почувствовал преграду.

Преграда?

Для него?

Он ударился о нее — и его, раненого и разгневанного, отшвырнуло в ночь. Его глаза вспыхнули, и он познал ярость: барьер причинил ему боль.

Снова и снова Храм пикировал на Дрос, нанося ужасающей силы удары. Барьер дрогнул и изменился.

Храм в смятении отступил и начал выжидать.

Барьер рос, менял очертания, словно клубящийся туман.

Вот он сгустился в плотный столб чернее ночи. У столба отросли руки, ноги и рогатая голова с семью раскосыми красными глазами.

Храм познал многое за несколько минут своей жизни.

Первыми пришли радость, свобода и ощущение бытия.

Потом — боль и ярость.

Теперь он постиг страх и узнал зло.

Враг налетел на него, терзая черными когтями небо.

Храм встретил его лицом к лицу и обхватил руками, Острые зубы вонзились ему в щеку, когти вцепились в плечи.

Храм обрушил на врага свои огромные кулаки, пытаясь расплющить его.

Внизу, на Музифе, второй стене, заняли позицию три тысячи человек. Друсс вопреки всем доводам отказался сдать первую стену без боя и ждал там с шестью тысячами воинов.

Оррин долго и яростно убеждал его, что он совершает глупость: стена слишком широка. Но Друсс стоял на своем, даже когда Оррина поддержал Хогун.

— Доверьтесь мне, — твердил старик. Ему не хватало слов, чтобы убедить их. Он пытался объяснить, что в первый день людям нужна хотя бы маленькая победа, чтобы их дух окончательно закалился.

— Но мы рискуем, Друсс! — возразил Оррин. — Первый день может принести нам не победу, а поражение. Разве ты сам не понимаешь?

— Ты ган! — рявкнул тогда Друсс. — Прикажи мне, и я подчинюсь.

— Нет, Друсс. Я буду стоять рядом с тобой на Эльдибаре.

— Я тоже, — сказал Хогун.

— Вы сами увидите, что я прав, — заверил Друсс. — Ручаюсь вам.

Оба гана улыбнулись, скрывая свое отчаяние.

Теперь караульные кулы черпали из колодцев воду и разносили ведра по стене, переступая через ноги и туловища спящих.

На первой стене Друсс погрузил медный ковш в ведро и напился. Он не был уверен, что надиры пойдут на приступ уже сегодня. Он чуял, что Ульрик затянет это убийственное напряжение еще на день, чтобы зрелище его готовящейся к бою армии подорвало мужество защитников и лишило их надежды. Однако выбора у Друсса не было. Первый ход за Ульриком — дренаям остается только ждать.