Легендарные разведчики

Скали явно такого не ожидал. Феклисов действовал на свой страх и риск. Он был уверен, что сойдись две державы лоб в лоб на Кубе, то обязательно громыхнет и в Европе.

Как выяснилось позднее, чутье разведчика не обмануло. Феклисов через несколько лет, уже вернувшись в Москву, узнал о существовании некой секретной разработки: в случае необходимости войска СССР и ГДР должны захватить Западный Берлин не за 24 часа, а за 6–8!

Скали сидел, уставившись в чашку остывшего кофе. Спросил Феклисова: неужели война действительно так близка? И Феклисов подтвердил, что взаимный страх может стать ее причиной.

Чего он не ожидал, так это того, что его слова будут донесены до хозяина Белого дома и что часа через два-три Скали передаст ему в том же ресторане компромиссные условия по урегулированию Карибского кризиса. Феклисов рассказывал о своем разговоре только-только возвратившемуся из города послу Добрынину, как вдруг его срочно позвали к телефону: звонил Скали, попросил немедленно приехать в кафе «Стат-лер». И Феклисов понял, что времени в обрез — кафе располагалось как раз на полпути между посольством СССР и Белым домом. Добрынин кивнул, предложив продолжить разговор после новой встречи.

Через десять минут Скали с Феклисовым уже заказали по новой чашечке кофе. Джон сразу же заявил, что по поручению «высочайшей власти» передает следующие условия урегулирования Карибского кризиса:

— Под контролем ООН СССР демонтирует и вывозит с Кубы ракетные установки. США снимают блокаду и публично берут на себя обязательства не вторгаться на Кубу.

Феклисов все записал дословно, повторил, чтобы затем не ошибиться при переводе, и Скали подтвердил: да, всё правильно. Для Феклисова слова «высочайшая власть» звучали не совсем привычно, и полковник переспросил, что это обозначает. Скали отчеканил каждое слово: «Джон Фицджералд Кеннеди — президент Соединенных Штатов Америки».

И Феклисов помчался в посольство, заверив Скали: переданное ему предложение будет немедленно телеграфировано в Москву. Быстро составив телеграмму за подписью Добрынина о двух встречах со Скали — утренней и послеобеденной, полковник отдал депешу послу.

Но Добрынин, потратив минимум часа три на изучение проекта телеграммы, не захотел ее подписывать: МИД не давал дипломатам полномочий на ведение таких переговоров. В кабинете посла произошла обидная для Феклисова сцена. Добрынин в присутствии еще трех видных дипломатов поставил чересчур инициативного резидента легальной разведки на место. Об этом писать Александр Семенович мне запрещал. Неоднократно пересказывая мне в деталях этот эпизод, Александр Семенович возмущался: «Ну, сделали тогда из меня мальчика. Ну, сделали».

Феклисов не растерялся и рванул к себе, в резидентуру. Здесь, наплевав на все дипломатические тонкости, он от собственного имени отправил шифротелеграмму на имя начальника разведки. И вскоре члены политбюро во главе с Хрущевым, уже жившие в преддверии войны на казарменном положении в Кремле, изучали эту записку.

Двадцать седьмого октября Скали вновь встретился с Фек-лисовым, а Роберт Кеннеди дважды — с послом Добрыниным. На одной из таких встреч присутствовал и советник Фомин. Александру Семеновичу показалось, что Кеннеди-младший смотрел на него изучающе.

Начался обмен официальными посланиями. Удовлетворивший обе стороны ответ Хрущева пришел утром 28 октября.

Мир был спасен. Не буду утверждать, что только усилиями журналиста Скали и резидента советской разведки Феклисова. Но их роль в решении Карибского кризиса огромна.

В Штатах часто пишут, что это Феклисов вместе со Скали сумели во многом предотвратить казавшуюся неизбежной войну. У нас подвиги Феклисова оцениваются скромнее. Неординарность его поступков находит понимание не у всех. О некоторых операциях, задуманных Александром Семеновичем, еще только предстоит рассказать.

Ни одного бранного слова за годы знакомства я от него не слышал. Даже говоря о том самом случае, который мог бы завершиться и новой мировой войной, Феклисов обходился некими тщательно подобранными оборотами речи. «Фомин» был обижен. И эта обида постоянно прорывалась и десятилетия спустя.

Феклисов вскоре вернулся домой. Еще потрудился на оперативной работе в Первом главном управлении, а затем как-то незаметно был переведен на должность преподавателя. Руководил теми, кто передавал свой богатый опыт будущим разведчикам.

Однажды Александр Семенович приехал ко мне на работу в расстроенных чувствах. В европейской стране издали его книгу и ничего не заплатили. Я спросил, через кого издавали, и, услышав ответ, посоветовал больше не беспокоиться. Никаких надежд.

Первый раз я видел Александра Семеновича таким удрученным.

— Но это же непорядочно, нечестно, — возмущался он. — Но я буду бороться. Всегда боролся. И теперь буду.

Мы написали и отправили письмо в иностранное издательство. Феклисов при встречах кивал седой головой:

— Странно, еще не ответили.

Ответа он так и не получил.

Зато в России вышли две его хорошие книги. Одну он сам подарил мне с добрым пожеланием, вторую с автографом отца подарила его дочь Наталия Александровна. Однако не всё и не до конца в этих изданиях совпадает с тем, что Феклисов рассказывал мне. Может, и об этом тоже доведется мне написать, если позволят здоровье и обстоятельства.

О нем трогательно заботились. Довольно долгое время уже на закате щедро отпущенных лет Александр Семенович жил среди своих, в тихом, неприметном загородном местечке, где разведка окружает теплом таких, как он.

Теперь ушел и Феклисов — последний из атомных разведчиков, которым в 1996-м было присвоено звание Героя. Троим из шести эта честь была оказана посмертно.

РАЗВЕДКА В ПЕРЕВОДЕ С ИНОСТРАННОГО Зоя Зарубина

Зоя Васильевна Зарубина была разведчицей, переводчицей и, главное, человеком, умевшим дарить радость.

В нашем Институте иностранных языков имени Мориса Тореза ее знали все ребята с переводческого факультета. Еще бы — именно Зоя Васильевна Зарубина создала, выпестовала, поставила на поток свое детище — курсы переводчиков ООН, попасть на которые мечтал каждый, стремившийся стать настоящим толмачом. Всегда со вкусом одетая и подтянутая, строгая и одновременно доброжелательная, она излучала спокойствие и уверенность: старайтесь и вы обязательно добьетесь.

Но проглядывало в этой женщине нечто не присущее преподавателям 1970-х. Не совсем так одевалась, как-то по-своему вела беседы. Даже ее английский отличался от преподаваемого на тогдашней Метростроевской улице и умело вбиваемого в нас, инязовцев.

Иногда в осторожных разговорах — а вуз был еще тот, лишнего старались не болтать — проскальзывало: а Зарубина — разведчица. Трудились в МГПИИЯ (Московском государственном педагогическом институте иностранных языков) и другие славные представители этой профессии, но и на их относительно известном нам фоне Зоя Васильевна выглядела как-то иначе.