Легенды и сказания крыма

А ещё все говорят — Даша Севастопольская.

Какая она была? Ласковая, своя, родная. Каждый кустик помнит, какая у Даши душа была. Кто первый к матросу подходил, ласковое слово говорил, раненых водичкой поил? Даша.

Красавица, говорят, была. Но откуда красоте быть у девушки? Сирота, всю жизнь проработала на богатых. Руки не бархатные, шершавые, Может, скажут, поступь легкая. Нет, ходила по земле твердо. А почему? Попробуй взять на плечи два ведра с водой, пойти на гору под ядрами да злыми пулями. На земле надо твердо стоять. Не лицом — душой красива была наша Дашенька.

Вот что камни записали. Без них откуда бы знать это севастопольцам?

Весь сгорел Севастополь в ту пору. И гореть-то нечему, да он всё горит. Огнем отбивались, каждый камень горел, врага не пускал… Нашим уходить приказано. Как уйдешь с такой земли, с таких камней? Мост навели, качался он, море плакало. Оно жаловалось: матросы, что делаете, вернитесь, бейтесь! А приказ-то — отходить. Кто держал мост? Говорят — понтоны. Нет, мост держали мёртвые моряки, их крепкая дружба. Своих спасали, море уговаривали — постой, перестань бушевать, свои же уходят, дай уйти, не буйствуй, на той стороне тоже земля русская.

Эта сила богатырская, эта воля народная вскоре вернули Родине её город славы на вечные времена.

Севастополь (Город славы) — основан в феврале 1784 г. Начало строительству военных укреплений на берегах севастопольских бухт положил А. В. Суворов.

Матрос Кошка, Даша Севастопольская — герои первой обороны Севастополя 1854 года.

Графская пристань — построена в 1846 году.

Легенда записана М. Кустовой. Печатается по изданию: «Легенды Крыма», Крымиздат, Симферополь, 1959.

«ДВЕНАДЦАТЬ АПОСТОЛОВ»

Когда летом 1853 года паровой флот англичан и французов подошел к Севастополю, стало ясно: пробил последний час парусников. Их решили затопить у входа в бухту, я чтобы корабли собой закрыли подступы к городу вражеской эскадре.

Ох, как выли матросские женки, собравшиеся на берегу! А между тем с кораблей сгружали орудия, ядра, порох, провиант, парусину… За работой некогда было предаваться унынию, но то и дело кто-нибудь из матросов смахивал маленькую, быструю, злую слезу с обветренной щеки. А у иного рыдание запирало глотку, и он останавливался в спешке, напрасно стараясь схватить воздух сведенным болью ртом. У молодых офицеров дрожали руки, и команды они отдавали, не глядя в глаза матросам…

Сам адмирал Корнилов, командующий флотом, стоял на берегу с непокрытой головой. Великое горе было в его глазах, а благородное лицо стало еще бледнее обычного. Адмирал был красив такой одухотворённой красотой, которая передается из рода в род вместе с наказом беречь честь, служить престолу и Отечеству.

Многие в тот страшный час соединяли взглядом стройные силуэты кораблей, медленно спускавших белоснежные паруса, с фигурами адмиралов, стоящих на берегу. По круглому лицу самого младшего из них, Истомина, проходила судорога страдания. Нахимов был мрачен, чернее тучи.

Корабли уходили на дно по-разному. Одни ложились на бок, волны долго еще плескались в трюмах, били о борт. Другие задирали корму, погружались, сопровождаемые ревом и стоном воды, которая воронкой завивалась вслед ухнувшей громаде.

— Ишь, как! — говорили на берегу. — Будто в охотку пошел к батьке морскому в гости!

— А энтот, душевный, с белым светом расставаться не хочет!

— Тяжко ему. Я на нем еще под Синоп ходил… От трех турецких тогда отбились. Как это тебе?

— Что говорить, постарались для России.

— Постарались…

Но вот дошла очередь до «Двенадцати апостолов». Еще недавно на этом корабле держал свой флаг адмирал Нахимов. На нем он ворвался с Синопскую гавань, его он любил, как детище свое любят одинокие люди. Когда подошла очередь «Двенадцати апостолов», Нахимов не выдержал, ушел с набережной. А матросы между тем продолжали свое невеселое дело. Как и в других случаях, пробуравили в днище корабля несколько дыр, а он — ни в какую: стоит на воде, красуется. Тихонько шлепает волна о крутые бока — будто войны никакой нет. Будто сейчас спустят парадный трап, отлетит от корабля шлюпка, взойдет на нее сам Нахимов, и все очнутся от страшного сна…

Но Бог, видимо, судил иначе. И стали буравить новые дыры в днище корабля. Другим-то и двух-трех хватало. А тут уже четырнадцать, но корабль стоит, мачты в самый зенит, не кренится.

А время не терпит, время подпирает.

Тогда отдали команду: «Владимиру» стрелять в «Двенадцать апостолов». Вот он и начал. Что тогда на берегу поднялось! Бабы, что прибежали с Корабельной, друг другу на грудь падают, ревут, матросы — кто губу закусил, чтоб не завыть, кто рукавом утирается, кто вовсе обмяк.

Адмиралы смотрят пристально, глаза сощурили. Только все равно слеза их выдала: побежала по бледным щекам, лица искривились.

А снаряды попадают, рвут борта. Но никакого результата. Корабль как стоял посреди бухты, так и стоит. А на берегу стоят, переговариваются:

— И за что ему судьба такая? От своих смерть принимать?

— И не говори, ничего горше нет, как на то смотреть.

— От турок сколько раз уходил. А тут — на!

А в это время матросик один как закричит:

— Икона его на воде держит! Икону Пресвятой Божьей Матери, заступницы нашей, забыли, вражьи дети! Не сняли. Эх-ма!

Сказал и так бескозыркой о землю ударил, так закричал, что все к нему головы повернули. А он подбежал к берегу, перекрестился и — в воду!

Доплыл до корабля, поднялся на борт, вынес икону и обратно — вплавь. Одной рукой подгребает, другой икону высоко над водой держит.

И только он на берег ступил, корабль покачнулся, как бы прощаясь с родной гаванью, кланяясь ей и тем, кто стоял, плакал над его судьбой. Вздох раздался. Нет, не на берегу — на самом корабле вздохнуло, горько, с тяжестью. И пошел он на дно…

Источник: Дюличев В.П. «Рассказы по истории Крыма», Симферополь, 2005.

НАХИМОВ

Нахимов считал себя в некоторой степени виновником того, что Севастополь оказался осажденным английскими, французскими, турецкими войсками и, что ни говори, обреченным на гибель. В самом деле, не одержи Нахимов блистательной победы над турецким флотом при Синопе, Бог весть как обернулись бы события.

Но сделанное было сделано. Флот турецкий был разбит, потоплен, сожжен. Сила России возбудила у турок злую досаду, в Европе — опасение. Севастополь был окружен и с суши и с моря, Нахимов в одном только мог поклясться, что не покинет осажденный город, пока хоть один защитник сражается на его бастионах. И вообще не уйдет живым, предпочел бы умереть на Малаховом кургане.